Условия, которые Дефо ставит своему джентльмену, не всегда звучат одинаково. Свежеиспеченным джентльменам необходимо какое-то время для утверждения в новом качестве (с. 268). Кроме того, настойчиво повторяется требование образованности, воспитанности, личных достоинств, подкрепленных добытым без скандала богатством, а также поместьем, купленным на добытые деньги. Последнее условие иногда отсутствует, и книга кончается даже признанием одного бедного молодого человека джентльменом исключительно за его личные качества . Отец дал ему воспитание прежде, чем обанкротился, и сын обладает такими манерами и настолько располагает к себе, что женщины из хороших семей о нем лучшего мнения. Он приглянулся некой богатой леди — владелице собственного поместья. Мы закрываем книгу в убеждении, что еще один удачный мезальянс не за горами (с. 278).

«Человек — это его манеры», — замечает Дефо (с. 242), повторяя свои собственные слова из «Чистокровного англичанина». По мнению Ю. Халасиньского, польская интеллигенция особо подчеркивала роль хороших манер потому, что пополнялась она из рядов обедневшей шляхты, которая только так и могла отграничить себя от низших слоев. «Чем более шаткими становились материальные основы существования высших слоев, чем больше ослабевало их нравственное влияние, тем больше для них самих, для собственного их самочувствия значило их личное «искусство жить», хорошее воспитание» [415].

Справедливость этого наблюдения не вызывает сомнений. Вежливость, как писал еще Монтескье, проистекает из желания выделиться. «Мы учтивы из чванства: нам льстит сознание, что самые приемы нашего обращения доказывают, что мы не принадлежим к низшим слоям общества и никогда не знались с этой породой людей» («О духе законов», 4, II). Но подчеркивание роли хорошего воспитания может использоваться и против будто бы прирожденного превосходства дворянства — именно так поступает Дефо. Изображенный Халасиньским польский интеллигент защищается своими манерами от деклассации, ибо манеры нельзя приобрести сразу. Дефо требует признать воспитанность качеством первостепенным, ибо ей все-таки можно научиться — если не в этом, то в следующем поколении. Он с удовольствием цитирует Карла I, который будто бы сказал: «Я могу посвятить человека в рыцари, но не могу сделать его джентльменом», — явно имея в виду, что личных достоинств приобрести сразу нельзя. Манеры, следовательно, служат как защите, так и завоеванию положения в обществе. Культивирование дворянских традиций в мещанском этосе может быть с одинаковой вероятностью следствием как страха перед социальной деградацией, так и стремления подняться выше.

Впрочем, и в Польше, и в Англии имелись причины, по которым дворянство тоже должно было подчеркивать роль хороших манер. В Англии, как известно, происходило постоянное «перетекание» из мещанства в дворянство, и наоборот, в частности, из-за института майоратов и деклассации младших дворянских детей. В Польше, как заметил уже Т. Бой-Желеньский в предисловии к переводу «Мещанина во дворянстве» Мольера, границы шляхетского сословия были настолько неопределенны, что необходимо было подчеркивать манеру вести себя в качестве отличительного признака шляхтича.

В предисловии к «Робинзону Крузо» Я. Котт следующим образом характеризует отношение Дефо к привилегированным: «Дефо ненавидел аристократов»[416]. Из сказанного нами выше видно, что это упрощение. Дефо ненавидит только барскую спесь и хочет такой аристократии, среди которой мог бы сам оказаться. Он вовсе не отвергает ее образцы, он хочет лишь лучше осуществлять их.

Не во всем верен образ Дефо и в статье Халасиньского «Джентльмен и проблема национальной культуры». «Памфлету на «Благороднорожденного англичанина», — читаем мы в этой статье, — Дефо противопоставил «Образцового английского трейдсмена»«. И дальше: «Оптимистический мир романов Дефо, проникнутый верой в его естественный, разумный и провиденциальный характер и своим сатирическим острием направленный против джентльменов прежнего времени, был миром надежд и стремлений, приключений и борьбы нового, предприимчивого человека — «трейдсмена» с забавным, непрактичным джентльменом»[417]. Как атмосфера романов Дефо, так и их проблематика, по-моему, переданы здесь неадекватно. Мир Дефо вовсе не столь уж оптимистичен. Сатира на джентльменов отнюдь не главная для него тема; причем, как уже говорилось, это не сатира на дворянство вообще, а только на дворянскую спесь первородных сыновей, с которыми Дефо борется, указывая на их необразованность и неотесанность, а не на их непрактичность и неприспособленность к новым условиям. «Образцовый английский купец» не противопоставляется «Чистокровному англичанину», поскольку последний не был памфлетом на «благороднорожденного» англичанина, но написанной в защиту Вильгельма Оранского, сатирой на англичанина «чистых кровей». Если бы «Образцовый купец» и мог чему-либо противопоставляться, то разве что «Образцовому джентльмену»; однако подобного противопоставления двух образцов ни в этой, ни в других известных мне книгах Дефо нет.

В сочинениях Дефо, несомненно, изображен новый личностный образец, формировавшийся под сильным влиянием купеческого образца. В виде всеобщего образца для подражания мы находим его скорее в «Робинзоне», нежели в «Образцовом английском купце» — книге, в значительной мере «профессиональной» по своему назначению. Но этот новый образец создан не для того, чтобы вытеснить образец джентльмена . В «Образцовом английском купце» перечисляются свойства, которыми должен обладать купец, чтобы разбогатеть, а разбогатеть ему надо как раз для того, чтобы сделаться (или хотя бы сделать своих детей) джентльменом, приобретя необходимый для этого внешний лоск. К образцу человека, родившегося богатым, мещанство добавляет новый и очень важный образец — образец человека, стремящегося разбогатеть собственными усилиями. Гармоничное, в общем-то, сосуществование в Англии дворянства и буржуазии немало способствует и в дальнейшем постепенному срастанию этих образцов. Уже слившимися мы находим их в «Саге о Форсайтах».

Хронологически образец купца у Дефо — промежуточное звено между образцом, изображенным Жаком Савари в «Совершенном негоцианте», и образцом, который можно вычитать из наставлений Франклина. «Совершенный негоциант», книга, написанная Савари в 1675 г. (то есть за пятьдесят лет до появления книги Дефо на ту же тему), представляет собой объемистое сочинение — свыше полутора тысяч страниц формата «ин кварто», густо заполненных мелким шрифтом[418]. Переводя слово «négociant» словом «купец», мы сужаем объем этого термина, охватывающего область весьма неоднородную. Ж. Лефевр в своей книге о Великой французской революции отмечает, что в XVIII веке профессия негоцианта не была еще чем-то Достаточно определенным. Негоциант мог быть судовладельцем, посредником, заниматься перевозками, страхованием, банковским делом, наконец, он мог быть промышленником[419]. Савари часто пользуется выражением «marchands et négociants» («торговцы и негоцианты»), как если бы различал тут две самостоятельные категории (например, т. 2, с. 98), но разницы между ними не объясняет.

Свой образец купца Савари создавал по заказу Ж.-Б. Кольбера, который ожидал от него кодификации торговли. Такой заказ в значительной мере объясняет ученый характер этого трактата, не предназначавшегося для особо широкого круга читателей, а скорее для высокопоставленных лиц, которые в эпоху протекционизма управляют хозяйственной жизнью. Если Дефо солидарен со средним купцом, то Савари больше всего ценит крупного оптовика. Негоциант высшего класса — это для него оптовый купец, ведущий заграничную торговлю в широком масштабе. Купец, торгующий в розницу, зависит от многих людей, иногда могущественных, иногда незаметных, тогда как оптовик имеет дело лишь с производителями (точнее: manufacturiers), которым дает заказы, и с розничными торговцами. Поэтому во многих странах оптовой торговли не чурается и дворянство, которое никогда не возьмется за розничную торговлю. Ведь в розничной торговле есть что-то унизительное, тогда как в оптовой все почтенно и благородно (т. 2, ч. 2, кн. I, гл. III).