Эта психологическая концепция интереса преобладала в идеологиях эпохи либерализма. Бентам требовал избирательных прав для всех, включая женщин, поскольку верил, что все люди равны — в том смысле, что все они способны испытывать удовольствие или страдание; а так как сам человек лучше всего может судить о том, что соответствует его интересам, никого нельзя лишать права голоса в делах государства. Из убеждения, что человек сам лучше всех знает, чего он хочет и что ему нужно, вытекало требование свести к минимуму вмешательство государства в частную жизнь граждан. Эта концепция laissez-faire[566] (лессеферизм), как известно, заходила весьма далеко. Г. Спенсер ставил под сомнение даже право государства вводить обязательное школьное образование.
Но у Бентама встречается и другое понимание «интереса» — как «просвещенного интереса» (впоследствии в подобных случаях говорили об «объективном интересе»). Согласно этому пониманию, не каждый отдает себе отчет в том, что соответствует его интересам; поэтому часто приходится решать за других, а право на это имеет тот, кто знает, в чем состоит их правильно понятый интерес. Эта концепция, широко распространившаяся после упадка либерализма, открывает возможность заботиться об интересах других, не спрашивая их мнения и даже вопреки их воле, — как заботятся родители о собственных детях.
Высказывание «Цель S соответствует интересам X» не значит здесь «X желает S», а значит лишь «S хорошо для X» (причем «для X» — не обязательно «по мнению X»). Реформатор, который в отсталой стране борется в интересах женщин за их право голоса, экономическую независимость и свободу выбора профессии, не спрашивает при этом мнения заинтересованных. Он требовал бы этих реформ, даже если бы знал, что его соотечественницы, свыкнувшись со своей судьбой, хотят по-прежнему подчиняться воле мужей и заниматься лишь детьми и хозяйством. Подобным же образом мы утверждаем, что грамотность в интересах неграмотных, пусть даже сами неграмотные всеми силами сопротивляются овладению грамотой. Субъективное желание, следовательно, не является достаточным или необходимым условием для того, чтобы судить о чьих-либо интересах. Об интересах мы судим тут прежде всего на основании какой-то иерархии ценностей, которая не обязательно должна исходить из субъективных желаний самих заинтересованных. Если мы утверждаем, что право избирать и быть избранным, экономическая независимость, свободный выбор профессии соответствуют интересам женщин, то это значит, что женщина, в соответствии с нашим образцом человека, должна иметь эти права[567].
На это можно было бы возразить, что и тут мы имеем дело с психологической концепцией интереса, с той лишь разницей, что «желание», по которому мы судим об интересе, носит здесь условный характер. Женщина наверное захотела бы получить избирательные права и экономическую независимость, если бы душа ее не была порабощена, если бы она обладала чувством собственного достоинства, если бы она к чему-то подобному стремилась. Однако, внимательно вглядевшись в формулировку всех этих условий, нетрудно заметить, что желания лишь предполагаются, а на первый план выходит определенная система ценностей. Именно эти ценности упорно защищает реформатор. Борясь за права женщин, он, несомненно, хотел бы пробудить в них стремления, о которых шла речь; но он продолжал бы бороться даже и в том случае, если бы ему не удалось просветить женщин, то есть открыть им глаза на те ценности, которые он отстаивает.
Но спор о способе определения чьих-либо объективных интересов может вестись и в иной форме — как спор о путях достижения того, к чему стремятся обе спорящие стороны. С таким случаем мы имеем дело, например, когда каждый из двух рабочих, признающих необходимость борьбы с эксплуатацией, предлагает для этого разные пути. Тогда в утверждении: «Я лучше тебя понимаю твои интересы» — выражается убеждение говорящего в том, что он больше знает о реально существующих связях между явлениями. Если же мы, имея одинаковое представление об этих связях, все-таки продолжаем спорить, то это уже спор о ценностях. Допустим, мы убеждаем курильщика (разделяющего вместе с нами убеждение во вредности курения для здоровья), что в его интересах бросить курить. Тем самым мы ставим здоровье выше удовольствия от курения, а на возражение «лучше прожить меньше, зато с удовольствием» нам остается разве что развести руками — обычный жест при столкновении с чуждой нам иерархией ценностей. Европеец, разделяющий систему ценностей эпохи капитализма, считал, что в его интересах работать больше при соответствующем повышении заработной платы. Человек средневековья, напротив, в этом случае предпочитал сокращать свое рабочее время, полагая, что в его интересах не столько больше зарабатывать, сколько иметь больше свободного от работы времени.
Как уже говорилось, концепция «правильно понятого интереса» выступала одновременно с психологической концепцией интереса, хотя преобладала то первая, то вторая из них. Любопытно, что Бентам, с такой проницательностью замечавший в этике «мнимые сущности» (которые человек создал для того, чтобы придать больший вес собственному мнению и иметь возможность навязывать свои вкусы другим) и убежденный, что именно для этого понадобились моралистам глас божий, откровение, естественное право, моральная интуиция, «здравый смысл» и т.д., добавил к этому перечню еще одну «мнимую сущность», а именно «правильно понятый собственный интерес».
Мы сознаем, что и психологическое, и «объективное» понимание интереса, как оно представлено выше, может оказаться слишком широким с точки зрения обыденных представлений. Констатируя сходство интересов и притязаний, мы отвлекались от объекта этих притязаний. Предполагалось, что если кто-то считает желательной цель S, то достижение этой цели соответствует его интересам. Между тем, если Xжелал, чтобы Yвыиграл по лотерее, вряд ли мы скажем, что этот выигрыш соответствовал интересам X, пусть даже чужая удача доставила ему самую искреннюю радость. Забота о своих интересах в обыденном понимании слова связана с заботой о самом себе, и притом лишь о некоторых благах. Об этом мы уже писали в другой работе[568].
Объединению интересов с желаниями (при психологическом понимании интереса) противоречат, казалось бы, случаи, когда желания двух существ, по-видимому, совпадают, а интересы расходятся и, наоборот, когда при совпадении интересов желания не совпадают. Мы имеем дело с первой из этих возможностей, когда две собаки бросаются на одну кость или же два соперника добиваются руки одной женщины; со второй — когда крокодил доброжелательно приветствует птичку, выковыривающую остатки пищи из его зубов. В последнем случае интересы совпадают как раз потому, что не совпадают желания: крокодил хотел бы иметь вычищенные зубы, а птичка, выступающая в роли зубочистки, — утолить голод.
Стоит, однако, немного задуматься над этими примерами, и мы увидим, что нарушение связи между интересом и желанием здесь мнимое. Две собаки, дерущиеся из-за кости, лишь на первый взгляд имеют одно и то же желание: разгрызть кость. В сущности, Трезор хочет, чтобы кость разгрыз Трезор, а не Азор; Азор же хочет, чтобы кость досталась Азору, а не Трезору. Так же обстоит дело с двумя претендентами на руку одной и той же женщины. Их желания, если можно так выразиться, «конвергируют», будучи направлены на один и тот же объект. Эта конвергенция создает видимость, будто в обоих случаях мы имеем дело с одним и тем же желанием. На самом деле эти желания исключают друг друга, поскольку не могут быть исполнены одновременно. Таким образом, связь между желаниями и интересами сохраняется, а значит, сохраняется и возможность определять интерес при помощи желаний. Во втором примере (птичка и крокодил) желания различны, а интересы, хотя и идут в одном направлении, тоже различны; тем самым желания и интересы и тут выступают рука об руку.
