Ксенофонт, рыцарь-помещик, напоминающий польских «истинных шляхтичей», вернулся из военных походов с Добычей, которая позволила ему купить имение и заняться земледелием. В трактате «О хозяйстве» он заставляет Сократа (который, если верить Платону в «Федре», был убежден, что у природы ничему научиться нельзя) возносить хвалебные гимны в честь земледельческих трудов и интересоваться тем, какие бывают разновидности почвы, когда следует пахать, сеять, полоть и унавоживать (!). Ксенофонт признает только два занятия: военное дело и земледелие, зато ремесло презирает. Оно калечит тело и душу, вынуждая ремесленника вечно сидеть дома и не оставляя времени на общение с друзьями. Те, кто занимается ремеслом, плохие защитники отечества («О хозяйстве», IV, 2-4). Исхомах, образец хозяина и человека у Ксенофонта, несомненно, ценит богатство, если оно нажито праведно, но кроме того, уверяет нас Ксенофонт, почитает, как надлежит, богов, принимает у себя в доме друзей и помогает им в беде, а также содействует украшению города (все эти мотивы повторит затем дословно Альберти, опустив только первый из них). И все же у Ксенофонта речь скорее идет о поддержании своего благосостояния благодаря правильному ведению хозяйства, чем о сколачивании состояния.
Этот последний элемент, как уже говорилось, гораздо заметнее у Катона Старшего. И он высказывается в пользу земледелия, но не из классовых соображений (он, как известно, был плебейского происхождения и недолюбливал nobilitas[484]), а потому, что это занятие надежное. Легче нажить деньги торговлей или ростовщичеством, но первое связано с риском, а второе не приносит чести. Хозяйствуя на земле, Катон явно скорее купец, чем помещик. Плутарх пишет, что он жалел отводить землю для посадки садов, столь сильно заботила его рентабельность предприятия. Известно также, что он категорически отвергал возможность обогащения «по-рыцарски» за счет военной добычи. Плантации Катона под Римом — это доходное предприятие, которое ведется по всем правилам калькуляции; Катон на удивление точно помнит все цены и требует, чтобы после смерти хозяин оставил большее состояние, чем то, которое унаследовал. Мышление в категориях доходов и убытка в экономических вопросах совершенно естественно; это общая для подобного рода трактатов черта, обусловленная сходством их назначения.
В этих же категориях движется мысль Колумеллы. Он, например, наставляет читателя, чтобы тот не слишком усердствовал в выжимании денег из арендаторов. Лучше потребовать от них отработки долгов: оно и доходнее, и не так хлопотно. Он рекомендует спрашивать совета у рабов, приступающих к новой работе, поскольку те охотнее берутся за дело, которое обсуждалось вместе с ними и было принято по их совету. Думая о доходах, он также советует повышать производительность труда рабов путем certamine[485], то есть путем соперничества между ними, и следить, чтобы орудий труда для рабов всегда хватало, ибо потеря времени раба обходится дороже, чем потеря орудия труда[486]. Но все же мышление в категориях доходов и убытков никогда не заходит у Колумеллы так далеко, как у Катона, у которого эти категории преобладают даже тогда, когда можно было бы ожидать и иного подхода. Известно его чисто меркантильное отношение к рабам. Старого или болезненного раба надо поскорее продать — совет, который коробит Плутарха. С соседями следует жить в дружбе: так легче продать свой товар и получить помощь в виде орудий труда.[487]
Уяснив себе, каких предшественников имел Альберти в рассуждениях о наилучшем управлении хозяйством, вернемся к его собственным взглядам. Семья Альберти, как помним, была аристократического происхождения. «Рожденный во Флоренции в благороднейшей семье Альберти», — пишет о нем Вазари в своем жизнеописании[488]. Переход семьи Альберти к городской жизни эпоху возрастающего значения мещанства отнюдь не был редким явлением. Не один феодальный сеньор принялся тогда за банковское или купеческое дело, обнаружив немалые способности по этой части. Аньоло у Альберти крепко держится за свое генеалогическое древо, но в то же время подчеркнуто открещивается от сеньоров, упрекая их в том, в чем обычно мещанство упрекало дворян: в праздности, необязательности, неплатежеспособности, которая рассматривается как частный случай ненадежности человека вообще. Загородное имение для Альберти не столько лучшее из доходных предприятий, сколько идеальное место для жизни. Город — это арена политической жизни, где можно себя проявить, но о царящих там обычаях лучше не говорить: orribili a dirle[489] (с. 111). От городских должностей Альберти советует держаться подальше; предпочтение, которое он оказывает жизни поодаль от больших скоплений людей, по-видимому, вызывалось еще и впечатлениями от пережитой в детстве эпидемии.
Колумелла, которого Альберти хорошо знал и часто цитировал, признавал земледелие единственно достойным способом приумножения семейного достояния, занятием, в котором нет ничего бесчестного. Военное дело, по его мнению, неразлучно с чужим горем. Морская торговля противна природе, ибо человек — существо сухопутное. Ростовщичество и услужение патрону несовместимы с честью[490]. Альберти уже иначе видит преимущества земледелия. Земельное владение — выгодное помещение капитала, приобретенного прежде всего в промышленности, а также приятное место жительства . И Катон, и Колумелла, восхваляя земледельческие занятия, сами большую часть жизни проводят в городе; за своим поместьем они присматривают на расстоянии, наведываясь туда лишь время от времени и — как они оба рекомендуют — всегда неожиданно, чтобы управляющие имением не дремали; Колумелла вдобавок советует объявлять о своем намерении приезжать в имение чаще, чем это имеет место в действительности. Альберти восхищается красотой сельского пейзажа и не хочет уезжать в город. Поддерживая свое благосостояние промышленностью, торговлю он считает для себя и своих близких чем-то недостойным (с. 104). Жене также не пристало вести торговые сделки вне дома (с. 129). Ремесло, в отличие от Ксенофонта, Альберти ценит высоко.
Перейдем теперь к спору о душе Альберти между Зомбартом и Вебером. Зомбарт не прав, считая новаторством Альберти то, что человек богатый и сильный не стыдится говорить о хозяйственных делах: немало благороднорожденных писало на эти темы до Альберти. Вряд ли можно вслед за Зомбартом признать крупнокапиталистической саму идею хорошего хозяйствования как такого, при котором расходы не превышают доходов: ни один трактат о ведении хозяйства не будет рекомендовать жизнь не по средствам. Дворянин может и не писать такого рода трактатов, но если уж он их пишет, то и его заботой будет уравновесить бюджет.
Трудолюбие тоже относится к общим рекомендациям трактатов о домохозяйстве. Сравнение дома с ульем встречается у Ксенофонта. Катон, согласно Плутарху, упрекал себя в трех случаях: 1) если доверил тайну женщине; 2) если ехал морем, когда мог ехать сушей; 3) если провел день в праздности. Тем не менее трудно сомневаться в том, что трудолюбие не было среди знати нормой и не было обычаем средневековья. В годы, когда жил Альберти, в льноткацкой промышленности ощущалась острая нехватка рабочих рук. Приходилось заманивать чужеземных рабочих обещанием хороших условий. Еще до Альберти проповедовал труд Бернард Сиенский; если благородство происхождения узнается по праздности, писал он, то всех благородней свинья[491]. Проповедь трудолюбия у Альберти, несомненно, обращена не только к подчиненным людям (что соответствовало интересам любого хозяина). Она относилась и к господину дома, и к госпоже, и ко всему семейству. Но это было не аскетическое франклиновское трудолюбие, а труд в необременительной дозе, не до изнурения, совместимый с жизненным комфортом.
