– Я зайду к мисс Майоминг.
– Срок до среды. Потом вас перераспределят к кому-нибудь, без права на выбор, – Беллами вздёрнул одну бровь, Доминик сглотнул, откровенно недоумевая. Неужели не могли оставить студента магистратуры без присмотра на оставшийся срок обучения? Он чувствовал себя невероятно странно, а взгляд у преподавателя был и правда пронзительный. – Прошу, приходите на пробную консультацию в среду. Расписание на стенде, выберете время, удобное для вас.
– Спасибо. Можно идти?
– Идите, – мистер Беллами вдруг хмыкнул, поправляя висящий на сгибе локтя зонт-трость.
Доминик нервно кивнул, сохраняя безразличное выражение лица, и направился на остановку. Размеренные шаги помогали прокрутить в голове наплыв информации и рассортировать ее хотя бы для временного спокойствия.
Ещё пару дней назад он сильно волновался, раздумывая о том, к кому же его распределят, ведь на миссис Краулиц, очаровательнейшую из всех самых сумасшедших в своём огромном преподавательском опыте даму пятидесяти лет, его красивые глаза и нон галантные жесты не возымели бы полноценного эффекта. Кто был Доминик Ховард, чтобы напрягаться по такому поводу? И вот, мисс Майоминг собственнолично отдавала его прямо в руки самому странному преподавателю во всём этом чёртовом колледже и даже университете, с позволения сказать, взгляд которого так и говорил яснее всяких слов: «ты скорее переплывёшь Ла-Манш, чем сдашь у меня методику». Он был строгим и одновременно с этим дико стильным в своем спокойствии. Он мог надеть что-то нелепое с чем-то ещё более нелепым, и выглядеть в этом бескомпромиссным мистером Беллами, тем, которого он видел в деканате, в столовой, в лабораторке с чашкой чая.
А ещё поговаривали, что он гей.
Доминик зачем-то огляделся, хихикая, будто опасался, что кто-то может подслушать несвязную издёвку в его мыслях. Это было так странно. Многие разводили сплетни с пренебрежением, меньшая часть с лёгким отвращением, а ещё большая, чем первые, не считала нужным лезть в его дела. Казалось, у мистера Беллами была особенная способность: он вечно появлялся там, где о нём говорили.
Однако же никто и не собирался выяснять ситуацию. Беллами был всегда один, даже те, кто видел преподавателя в его старомодном Рено, очень удивились бы, если бы на переднем сидении оказался кто-то ещё. Что вовсе не гарантировало отсутствия сплетен различного рода, которые распространялись особями преимущественно женского пола, про дивные способности преподавателя в постели (эти дамы явно не страдали нехваткой воображения - истинные учителя).
Мистера Беллами, кажется, видели в одном из клубов - вот с чего пошёл этот слух.
Не представляя себе, что на обратной стороне медали он может быть не таким уж и строгим и занудным, Доминик снова фыркнул. С каждым новым осмыслением данного поворота событий его ещё больше привлекала неординарность мужчины, сочетающаяся с мастерством держать себя согласно неписаному кодексу любого образовательного учреждения, - ведь никто никогда не смог бы упрекнуть в чём-то мистера Беллами, даже если бы тот заявился на лекцию в поношенных тренировочных штанах или в трико.
Доминик завернул за угол, вышагивая к остановке и засовывая наушники в уши. Сигарету стрельнуть не удалось, и он вздохнул, жалея, что Крис и Келли смылись от него так быстро. Они сейчас снова будут заниматься разными непотребствами, и не видать Беллами отчёта до вторника, как своего кривоватого носа.
Приметив вальяжно выезжающих со стоянки за территорией однокурсников, Доминик фыркнул и поёжился от холода, стараясь не думать о собственном положении. У него доходило и до того, что он не мог позволить себе даже проездной на месяц, поэтому брал его у Келли. Ей он был не особенно нужен - от её дома идти было каких-то полчаса, - поэтому Крис всё время исчезал до того, как Ховард просыпался, чтобы по-джентльменски сопроводить её. Кто знает, может, она выражала таким образом сочувствие бедственному положению Доминика, но его самолюбие этот факт отнюдь не ранил.
Пока Доминик продолжал вышагивать, всем своим видом изображая бодрого заучку, не отрывая взгляда от носков начищенных ботинок, ветер продувал его едва ли не насквозь, обещая если не кашель, то насморк обязательно. Курить хотелось ужасно. В довольно холодную осень у побережья всегда просыпалась повышенная нужда в пагубном никотине, и никакие электронные сигареты, ставшие за весьма короткий период времени такими распространёнными, не могли утолить этой жажды. Ховард представил себя, просящего прикурить у кого-нибудь из преподавателей, и на ум сам собой пришёл важный мистер Беллами, которого он впервые увидел на одной из лавочек в зелёной зоне с зажатой в пальцах сигаретой. Изменил бы он выражение своего лица в такой вульгарной ситуации, наверняка, должно было остаться для Доминика загадкой.
Он ничего ещё и не решил, но даже визит к Майоминг вряд ли заставил бы его переменить своё мнение насчёт этого преподавателя. Доминик буквально чувствовал, что его интерес, вызванный искренним недоумением по поводу сложившейся ситуации, никак не мог быть связан с тем, что Беллами не прочёл ни единой лекции за все четыре курса у его потока, и Ховарду уж точно не хотелось изучать стиль его преподавания. Просто тот всё чаще попадался на глазах, цеплял слух в отдалённом разговоре малознакомых людей или же просто временных соседей по курилке. Он вызывал интерес, который, сверх того, подогревала и Майоминг, передающая его, Доминика, словно трофей, в руки этой, без сомнения, загадочной личности.
Такое положение вещей не могло привести ни к чему хорошему - эта мысль мельтешила на задворках сознания Ховарда, заставляя беспокойно дёргать пальцами многострадальную пуговицу на куртке. Сам Доминик ненавидел пиджаки, особенно такого ретро-покроя, поэтому мистер Беллами сам по себе был словно бельмо на глазу: его трудно было не заметить, но ещё тяжелее – не взглянуть на него дольше, чем это необходимо для восприятия его как части окружения.
Оборвав себя, когда остановился в нужном месте у столба с расписанием, Доминик подумал, что неплохо было бы начать взвешивать плюсы и минусы конкретного сотрудничества с этим преподавателем в качестве куратора, а не раздумывать о его личностных качествах. Он снова делал это, не замечая за собой подобной привычки. Беллами вызывал скорее напряжение, от него всегда можно было ожидать чопорной вежливости, но что было за ней сокрыто, знал, видимо, только он сам, и это вызывало беспощадный, выматывающий интерес.
Вряд ли Доминик смог бы вынести что-то новое и полезное в применении из консультаций с ним, несмотря на то, что Беллами, по факту, был методистом, и преподавал он методику французского языка, с которым Ховард уже давно сроднился, сформировал вторичную языковую личность, коммуникативную компетенцию и далее по списку.
Проезжающий мимо автомобиль по колено окатил его водой из ближайшей лужи, и Доминику на мгновение почудилось, что причиной подобного малоприятного инцидента оказалось то самое Рено, но он вовремя одёрнул себя, разглядев значок Митсубиси на бампере стремительно удаляющегося серого авто. Даже вовремя подъехавший автобус не утешил Доминика; он уже был напряжённым, вымокшим и недовольным, потому что судьба ставила его в положение, которое требовало от него практически незамедлительного решения. Ховард не мог утверждать наверняка, что ему так уж и нравились неожиданности, тем более те, которые могли повлиять на уклад его студенческой жизни. Он не любил влияния со стороны; мог ли мистер Беллами оказаться настолько проницательным и ненавязчивым, чтобы не вникать в его «проблемы», которые, чаще всего, являлись лишь видимостью таковых, дабы можно было использовать их при подвернувшемся случае в выгодном ключе?
