– Как спалось?

– Спала как бревно. – Потянувшись, Лайла улыбнулась мне. – Хотя ты храпел.

– Уверен, что так оно и было.

Я лежал совершенно голый и не смог скрыть того, как покраснел. Да, мой сон был глубоким, куда глубже, чем обычно.

– Не смущайся. Если мои соседи пожалуются, тогда будешь смущаться… А они могут. Ты храпел очень громко.

Она опять меня поддразнивала. А потом поцеловала в лоб.

– А что вегетарианцы едят на завтрак?

– Понимаешь, вегетарианцы – это не новый биологический вид. Мы принимаем пищу не только вечером, но и в другое время дня. Давай я схожу в душ, а потом сварганю тебе ненастоящий бекон.

Мы уселись на балконе. Вчера в темноте я не заметил, что здесь высится настоящий лес из лечебных трав и комнатных растений, находящихся в различной степени увядания. Некоторые не просто увяли, они уже начали рассыпаться в труху. Разномастные и разноцветные горшки занимали все свободное место. Два серых продолговатых четырехугольных ящика громоздились поверх перил, ограждающих балкон.

– Я не унаследовала золотые руки папы, а Леон и Нэнси под боком не живут, поэтому растениям у меня крупно не везет, – вздохнула Лайла, когда я обратил ее внимание на скелеты мертвых растений.

– А кто такие Леон и Нэнси?

– Те, кто приглядывают за моим домом в Госфорде. Они замечательные. Я могу отвезти эти увядшие растения к ним, и через несколько дней они будут в порядке.

– А как тебя на самом деле зовут?

Вопрос вырвался сам собой. Пожалуй, любопытство копилось слишком долго, давление во мне постепенно нарастало, но прежде я планировал очень осторожно подойти к этой проблеме.

Лайла помешивала кофе. Я не понимал, зачем она это делает. Там не было сахара, лишь немного миндального молока. Ложка все двигалась в чашке. Наконец она подняла голову и посмотрела на меня.

– Сёрша Далила Мак-Дональд.

– Се-й-ор-ша?

Я попытался повторить вслед за ней это имя, но оно не было мне знакомо. Она бросила на меня понимающий взгляд.

– Вот именно. На гэльском[10] мое имя пишется как S-a-o-i-r-s-e. Если ты живешь в Дублине, такое имя никого не удивит, но, несмотря на частые переезды, мы бывали в Дублине разве что проездом. Первые двадцать лет моей жизни меня чаще называли Сао Айрис[11], что, мягко выражаясь, не совсем правильно.

– Сао Айрис, – рассмеявшись, произнес я. – А откуда такое имя?

– Папа мой ирландец. Его маму тоже звали Сёрша. Она умерла незадолго до моего рождения, поэтому родители решили, что надо назвать меня Сёршей. Подозреваю, что мама очень скоро об этом пожалела. Сколько я себя помню, она называет меня Лайлой.

– Сёрша, – повторил я на этот раз правильно. – Красивое имя.

– Да, оно переводится на английский как «свобода» или еще что-то в этом роде. Я не говорила, что имя мне не нравится. На работе меня знают как Сёршу.

– А о фамилии Оуэнс расскажешь?

– Мамина девичья фамилия, фамилия моего деда. Я боялась, что ты меня выследишь, а мне этого, признаться, не хотелось… не была уверена… Нет, я точно не хотела, чтобы меня выслеживали.

– Так почему ты передумала?

– Кто сказал, что я передумала?

Пришло время смеяться Лайле. На ней, кроме солнцезащитных очков, был только халатик, но она держалась совершенно непринужденно.

– Не знаю, Каллум. Было замечательно, эти ночи – просто чудо, но ничто не изменилось. Мне не нужен бойфренд.

Я задумался. Внизу волны накатывали на берег, заполняя своим плеском тишину. Это позволило мне куда спокойнее и дольше размышлять над тем, что она сказала.

– Я потерял счет женщинам, с которыми переспал, – приведя мысли в порядок, произнес я. – Я этим не горжусь, пожалуй, даже стыжусь этого. Я часто вел себя постыдно, назывался не своим именем, не звонил, хотя обещал… Не думаю, что я верю в брак или просто моногамию. Говорю все это потому, что хочу быть предельно честным с тобой. Я тоже очень ценю твою откровенность…

Несмотря на солнцезащитные очки, я заметил, что она на не сводит с меня пристального взгляда. Я невольно испугался того, что после всего-то двух ночей, проведенных вместе, мы свободно общаемся на такие темы, а я не ощущаю даже тени смущения.

– Я не знаю, куда это нас приведет, Лайла, но мне кажется, мы сами сможем это выяснить, если пойдем по этой дороге рука об руку.

Меня самого удивило, как легко я об этом говорил. На самом деле я так нервничал, что мне пришлось отставить в сторону чашку с кофе, чтобы она не заметила, как дрожит моя рука. Я понятия не имел, как отреагировал бы, если бы она велела мне уходить и не докучать ей. Теперь океан не успокаивал, и я ощущал себя незащищенным перед всеми опасностями этого мира. Когда она наконец потянулась ко мне и взяла за руку, я готов был броситься через перила балкона.

– Хорошо, – тихо произнесла она. – Подождем… посмотрим…

Итак… Бесспорным является то, что впервые за пять лет у меня появился любовник. А еще, судя по всему, я утратила свой несгибаемый стержень.

Каллум ушел, проведя со мной два дня и дне ночи. Две ночи. Я на самом деле пообещала себе в пятницу вечером, что не буду с ним спать, что мы ограничимся ужином, а после этого я сяду в машину и никогда больше с ним не увижусь.

На этот раз я не могу ссылаться на то, что меня застали врасплох. Да, можно искать оправдание в том, что я перебрала вина за ужином, но на самом деле, если бы то было не вино, а вода, ничто не изменилось бы.

У нас с Каллумом не случается минут тягостной тишины. Когда беседа увядает, я могу просто сидеть рядом и не чувствовать даже тени неловкости. Последние годы мне все время приходилось что-то доказывать, бороться, чтобы протиснуться в голову толпы. Все это требовало моего полнейшего внимания. Казалось, я должна что-то миру только за право жить. Все это занимало мой разум так, что даже на ведение дневника времени не хватало. А когда он рядом, я ощущаю полноту собственного существования. Стремительный поток мыслей замедляется. Я забываю все те весомые причины, по которым у наших отношений не может быть будущего. Настоящее кажется настолько значительным, что я напрочь обо всем забываю.

В субботу мы разговаривали все утро. Я пыталась объяснить Каллуму, что не могу больше с ним видеться, но как-то неуверенно. Когда пришло время проявить твердость, проявлять ее мне совсем не хотелось. Мы условились не принимать скоропалительных решений. Я снова пообещала себе, что после обеда отошлю Каллума, а сама поработаю.

Но потом мы пошли прогуляться по Корсо. Мы походили на любую другую относительно молодую пару квалифицированных специалистов, вышедшую на прогулку со стаканчиками кофе на вынос: вот они бредут, взявшись за руки, чтобы занять чем-то выходной. Мы ходили по фермерскому рынку. Я купила овощей. Каллум заскочил в закусочную и вышел оттуда с жирными горячими чипсами и рыбными закусками для утреннего чая. Он рассмеялся, когда увидел отвращение на моем лице. Потом я примеряла шляпки и с шутливом видом позировала перед ним. Он наблюдал за мной через витрину магазина, а потом начал делать вид, будто фотографирует меня, словно на показе мод. Все это было ужасно нелепо и глупо, но мы так громко смеялись, что окружающие стали на нас оглядываться. Одна пожилая леди одарила меня понимающей улыбкой. Она подумала, что мы любовники. Интересно, не вспоминала ли она о своей собственной, давно утерянной любви? Не этим ли постоянно занимаются люди? Они встречают того, кто смешит их, они смеются вместе, и прожитых лет словно и не бывало.

Несмотря на всю обыденность, последние несколько дней принесли мне много радости. У меня вообще-то много шляп. Не припомню, когда и при каких обстоятельствах я ими обзавелась. Я их покупала, чтобы защитить кожу от веснушек, хотя прекрасно понимала при этом, что шляпки не помогут. Черная фетровая панама, которую я приобрела сегодня, станет особенной. Она будет хранить мою память.