Не отдавай своего дела на суд другому, что так любят невежды, претендующие на тонкость и проницательность.
Пусть слезы бедняка найдут в сердце твоем больше сострадания, но не справедливости, чем дары богатого.
Старайся открыть во всем истину: старайся прозреть ее сквозь обещания и дары богатых и сквозь рубище и воздыхания бедных.
И когда правосудие потребует жертвы, не обрушивай на главу преступника всей кары сурового закона; судия неумолимый не вознесется над судьею сострадательным.
Но, смягчая закон, смягчай его под тяжестью сострадания, но не подарков.
И если станешь ты разбирать дело, в котором замешан враг твой, забудь в ту минуту личную вражду и помни только правду. Да никогда не ослепит тебя личная страсть в деле, касающемся другого.
Не оскорбляй словами того, кого ты вынужден будешь наказать делом: человека этого и без того будет ожидать наказание, к чему же усиливать его неприятными словами.
Когда придется тебе судить виновного, смотри на него, на несчастного слабого человека, как на раба нашей греховной натуры. И оставаясь справедливым к противной стороне, яви, насколько это будет зависеть от тебя, милосердие к виновному, потому что, хотя богоподобные свойства наши все равны, тем не менее милосердие сияет в наших глазах ярче справедливости».
Как видим, эти наставления представляют собой не только эталон мудрости, но и образец высокой гуманности. Чтобы оценить их по достоинству, следует вспомнить, что Сервантес писал это в век торжества инквизиции, когда слово «милосердие» вызывало лишь презрительные усмешки.
С каждой последующей главой второго тома все ярче проступают прекрасные черты его героев, а сам Сервантес все больше привязывается к дивным творениям своей фантазии. Он живет их жизнью и относится к ним с такой серьезностью и участием, что это невольно передается читателю, который вслед за автором начинает воспринимать их как реальных личностей.
Следует отметить еще одну удивительную особенность великого романа. В «Дон Кихоте» текст трансформирует реальность. Уже в первом томе реальность постепенно превращается в контекст рыцарских романов, в котором Дон Кихот действительно является странствующим рыцарем. Окружающие Дон Кихота люди — священник, цирюльник, бакалавр, граф и графиня, также начитавшиеся рыцарских романов, не щадя усилий укрепляют Дон Кихота в убежденности, что он странствующий рыцарь, создают вокруг него антураж рыцарской эпохи. Дело в том, что эти персонажи, желая хитростью избавить его от безумия, прибегают к безумным способам, которые лишь укрепляют веру Дон Кихота в реальность мира странствующего рыцарства.
Во втором томе еще ярче проступает влияние текста на роман. Дон Кихот действует уже в новой реальности, где существуют не только романы о рыцарских подвигах, но и роман о нем самом (первый том книги), успевший оказать сильное влияние на читателей. Далеко не все из них восприняли Дон Кихота как свихнувшегося чудака. Когда Дон Кихот и Санчо Панса встречаются с двумя девушками в одеждах пастушек, одна из них произносит восторженную речь: «Ты знаешь, кто этот сеньор? Так вот знай же, что это храбрейший из всех храбрецов, самый пылкий из влюбленных и самый любезный из людей, если только не лжет и не обманывает нас вышедшая в свет история его подвигов, которую я читала. Я могу ручаться, что спутник его — это некий Санчо Панса, его оруженосец, с шутками которого ничьи другие не могут идти в сравнение» Другая пастушка говорит, что Дульсинею Тобосскую уже вся Испания признала первой красавицей.
И еще одна особенность «Дон Кихота». Исследователи давно обратили внимание на многочисленные цитаты из Библии, щедро рассыпанные по всему тексту романа. Их более пятидесяти. И что самое удивительное, в «Дон Кихоте» имеется почти детально воспроизведенное заимствование из Талмуда. Обратимся к главе XLV второго тома, где рассказывается о том, как премудрый Санчо Панса вступил во владение своим островом и как он начал им управлять:
Засим к губернатору явились два старика; одному из них трость заменяла посох, другой же, совсем без посоха, повел такую речь:
— Сеньор! Я дал взаймы этому человеку десять золотых — я хотел уважить покорнейшую его просьбу, с условием, однако ж, что он мне их возвратит по первому требованию. Время идет, а я у него долга не требую: боюсь поставить его этим в еще более затруднительное положение, нежели в каком он находился, когда у меня занимал; наконец, вижу, что он и не собирается вернуть долг, ну и стал ему напоминать, а он мало того что не возвращает, но еще и отпирается, говорит, будто никогда я ему этих десяти эскудо взаймы не давал, а если, дескать, и был такой случай, то он мне их давным-давно возвратил. У меня нет свидетелей ни займа, ни отдачи, да и не думал он отдавать мне долг. Нельзя ли, ваша милость, привести его к присяге, вот если он и под присягой скажет, что отдал мне деньги, то я его прощу немедленно вот здесь, перед лицом Господа Бога.
— Что ты на это скажешь, старик с посохом? — спросил Санчо.
Старик же ему ответил так:
— Сеньор! Я признаю, что он мне дал взаймы эту сумму — опустите жезл, ваша милость, пониже. И коли он полагается на мою клятву, то я клянусь в том, что воистину и вправду возвратил и уплатил ему долг.
Губернатор опустил жезл, после чего старик с посохом попросил другого старика подержать посох, пока он будет приносить присягу, как будто бы посох ему очень мешал, а затем положил руку на крест губернаторского жезла и объявил, что ему точно ссудили десять эскудо, ныне с него взыскиваемые, но что он передал их заимодавцу из рук в руки. Заимодавец же, мол, по ошибке несколько раз потом требовал с него долг.
Тогда губернатор спросил заимодавца, что тот имеет возразить противной стороне, а заимодавец сказал, что должник, вне всякого сомнения, говорит правду, ибо он, заимодавец, почитает его за человека порядочного и за доброго христианина, что, по-видимому, он запамятовал, когда и как тот возвратил ему десять эскудо, и что больше он у него их не потребует. Должник взял свой посох и, отвесив поклон, направился к выходу. Тогда Санчо, видя, что должник, как ни в чем не бывало, удаляется, а истец покорно на это смотрит, приставив указательный палец к бровям и переносице, погрузился в раздумье, но очень скоро поднял голову и велел вернуть старика с посохом, который уже успел выйти из судебной палаты. Старика привели. Санчо же, увидев его, сказал:
— Дай-ка мне, добрый человек, твой посох, он мне нужен.
— С великим удовольствием, — сказал старик, — возьмите, сеньор.
И он отдал ему посох. Санчо взял посох, передал его другому старику и сказал:
— Ступай с Богом, тебе заплачено.
— Как так, сеньор? — спросил старик. — Разве эта палка стоит десять золотых?
— Стоит, — отвечал губернатор, — а если не стоит, значит, глупее меня никого на свете нет. Сейчас вы увидите, гожусь я управлять королевством или нет.
И тут он велел на глазах у всех сломать посох. Сказано — сделано, а внутри оказалось десять золотых. Все пришли в изумление и признали губернатора за новоявленного Соломона. Санчо спросили, как он догадался, что десять эскудо спрятаны в этой палке. Он ответил так: видя, что старик, коему надлежало принести присягу, дал подержать посох истцу, а поклявшись, что воистину и взаправду возвратил долг, снова взял посох, он, Санчо, заподозрил, что взыскиваемый долг находится внутри этой палки. Отсюда, мол, следствие, что сколько бы правители сами по себе ни были бестолковы, однако вершить суд помогает им, видно, никто, как Бог…
А вот как эта же история, известная как «посох Рабы», изложена в Вавилонском Талмуде. Рав Аба бар Нахмани (Раба), возглавлявший иешиву в Пумбедите в Персии в начале IV века новой эры, считается одним из создателей Талмуда. Ученики называли его «колебателем гор», настолько острым и неожиданным был его подход к решению любой проблемы. И вот что однажды с ним приключилось: «Заимодавец предстал перед Рабой с просьбой о помощи. Заимодавец сказал должнику: „Заплати мне!“ Должник ответил: „Я заплатил ему!“ Раба сказал должнику: „Если это так, то пойди и поклянись, что ты уже заплатил ему“. Он пошел и принес посох, в который засунул деньги. Опираясь на него, появился в суде и сказал заимодавцу: „Подержи посох в своей руке“. Потом взял свиток Торы и поклялся, что он выплатил заимодавцу весь долг. В гневе заимодавец сломал посох, и монеты посыпались на землю. Так оказалось, что должник говорил под присягой правду».
