Сервантес разработал план, как попасть в Оран. «Там, — говорил он товарищам по несчастью, — мы расскажем о мучениях наших единоверцев здесь, в Алжире, и вернемся сюда вместе с испанскими солдатами, чтобы освободить их всех».

Разумеется, задуманное предприятие было смертельно опасным. Вот уже сорок лет в Алжире регулярно происходили возмущения христианских рабов, считавших, что лучше умереть свободными людьми, чем жить в неволе. Мучительная смерть стала уделом многих из них. Их имена составили целый мартиролог, который Сервантес знал наизусть.

Прежде чем пускаться в путь, необходимо было найти проводника. К весне Сервантес нашел одного. Это был уже немолодой тощий субъект смешанной турецко-португальской крови, с лицом землистого цвета и кривым носом, сдвинутым набок ударом чьего-то мощного кулака. Тело его было покрыто многочисленными шрамами, а спина так исполосована плетью, что казалось, будто ее прикрывает сетка. Уже более двадцати лет он обитал в этих краях и знал не только каждую скалу в огромной пустыне, но и все оазисы алжирского юга. Сервантесу сразу не понравились его глаза, похожие на черных жуков, да и весь облик этого человека не внушал доверия, но другого не было.

Аслан — так звали проводника — вызвался привести в Оран одиннадцать беглецов за плату в десять дукатов с каждого. «Потом, — сказал он Сервантесу на ломаном испанском, — я все это брошу и обзаведусь своим хозяйством». Что именно он собирался бросить и о каком хозяйстве говорил, так и осталось неясным. Все беглецы дали Аслану долговые расписки, тут же исчезнувшие в его лохмотьях.

Они долго шли по каменистым впадинам и руслам высохших ручьев, держа курс на юго-запад. Бешеное солнце выжигало глаза. Нигде не было и следа какого-нибудь оазиса, где можно было бы освежиться и отдохнуть. Постепенно напряжение становилось невыносимым для скудно подкрепляемых пищей и водой людей. Сервантес шел сразу за проводником, шагавшим быстро, тренированным шагом, как ходят пилигримы и легионеры. В правой руке его была суковатая палка, с которой он никогда не расставался. От Мигеля не отставали его брат Родриго и дон Бертран. Остальные беглецы растянулись в длинную цепочку.

На шестой день пути у них кончились припасы, но как раз тогда они вышли к небольшому селению с жалкими хижинами, расположенному в низине, где имелся колодец, рядом с которым паслись овцы. Их никто не охранял. В хижинах тоже никого не было.

— Где мы? — спросил Сервантес Аслана. — Что это за местность, и почему здесь нет никого, кроме овец?

— Эта местность называется Теннет-эль-Хад, дон Мигель, и живут здесь свирепые кабилы, — ответил проводник. — Сейчас все племя находится в священной долине, где приносит жертвы своим богам. Это в дне пути отсюда. Овец трогать нельзя. Иначе они убьют нас всех.

— Да, но у нас ведь кончились припасы, — сказал Сервантес.

— Ну, возьмите ягненка. Кабилы подумают, что его сожрал шакал.

Развели костер в небольшой впадине у скалы. Смола на кедровых ветках трещала под натиском пламени, наполняя воздух приятным ароматом, к которому вскоре присоединился запах жареного мяса. Изголодавшиеся испанские дворяне ели жадно и некрасиво, как простолюдины, чавкая и облизывая пальцы. Насытившись, беглецы сразу же забылись тяжелым сном. Проснулись они от истошного вопля итальянского купца Джованни. Как выяснилось, у него украли кожаный мешочек с алмазом, который он раздобыл неизвестно где, сохранил ценой неимоверных усилий и носил на голой груди, никогда не снимая.

— Тщательно осмотри место, где ты спал, — посоветовал ему Родриго.

— Давайте всех обыщем, — предложил дон Бертран.

— Не надо никого обыскивать, — сказал Сервантес, — алмаз украл Аслан. Разве вы не видите, что он исчез?

Тут только все заметили отсутствие проводника. Как потом выяснилось, Аслан знал об алмазе Джованни, и ему, разумеется, нужен был этот алмаз, а не липовые расписки. Улучив удобный момент, он срезал мешочек с груди спящего купца — и был таков.

Отчаяние овладело людьми, которых бросили посреди пустыни без еды и оружия, в шести днях пути от Алжира и в пятнадцати от Орана. Они кричали, звали Аслана, суетились, натыкались друг на друга, как слепые котята, не знали, что же теперь делать.

— Я заменю Аслана и поведу вас дальше, на запад, вслед за солнцем, которое не даст нам сбиться с пути. Через две недели мы будем в Оране. Не нужно возвращаться назад, — увещевал их Сервантес. Но мужество уже покинуло беглецов. Возвращение в Алжир по знакомой дороге казалось им предпочтительнее, чем путь в неведомое, где их подстерегали бог весть какие невзгоды.

«За добровольное возвращение нам простят побег», — выкрикнул кто-то, и это решило дело. Стараясь не смотреть на Сервантеса, восемь человек изъявили желание вернуться в Алжир.

— Ну и черт с вами, — сказал им Родриго, — вдвоем мы с братом быстрее дойдем до Орана.

— Втроем, — поправил его дон Бертран.

Сервантес молчал. Если бы он был один, то не колебался бы ни секунды, но ответственность за брата и дона Бертрана сделала его благоразумным.

— Придется вернуться и нам, — сказал он со вздохом и вновь принял командование. — Мы захватим с собой овцу и много воды, чтобы не сдохнуть в пустыне от голода и жажды.

— А кабилы? — спросил кто-то. Сервантес лишь пожал плечами. — И еще одно, — сказал он прежде, чем группа пустилась в обратный путь. — Когда мы вернемся, валите все на меня.

Путь назад оказался более трудным, чем ожидалось. Последние два дня они ничего не ели. Их туфли растрескались и окрасились кровью. Они отупели от лишений. У каждого муки тела заглушили беспокойство мысли. Однажды группа привлекла внимание бродячих собак. Они бешено лаяли, иногда окружали их, но напасть так и не решились. В конце пути кончилась вода, жажда навалилась на них всей тяжестью, и им было уже все равно, что с ними станется.

Они вошли в Алжир, когда солнце, раскалившее каждый камень, стремительно уходило за горизонт, и муэдзины по всему городу начали созывать правоверных в прохладу мечетей.

Но в конечном итоге все оказалось гораздо лучше, чем могло быть. Поскольку пропавший товар сам покаянно вернулся к своим хозяевам, с ним обошлись с предельной гуманностью. Каждый беглец получил несколько ударов палкой, и на этом все закончилось. К тому же приняли во внимание, что зачинщиком и организатором всего дела был Сервантес. Восемь из десяти беглецов назвали его своим вожаком. Ему единственному присудили наказание в виде трехсот палочных ударов, что было равнозначно мучительной смерти.

Но Дали-Мами не привел в исполнение приговор. Вместо этого он приказал заковать однорукого пленника в ручные и ножные кандалы и не выпускать из баньо вплоть до особого распоряжения. Сервантес сидел в своем углу и тихо позвякивал железными веригами. Дали-Мами навещал узника каждый день и, постукивая тростью по его кандалам, произносил увещательные речи, сетуя на неблагодарность своего раба. На пятый день по его приказу с Сервантеса сняли все оковы, двери темницы распахнулись, и все стало как прежде.

Время шло, надежда на скорое освобождение таяла, и узниками постепенно овладевало чувство безысходности. Для Сервантеса же неудачи ничего не значили. Они лишь укрепляли его волю к борьбе. Он видел, что происходит с его товарищами, и делал все, чтобы вдохнуть в них мужество и надежду. Не теряя зря времени, приступил он к организации нового побега, но нашелся предатель, выдавший его замысел еще в подготовительной стадии. Дали-Мами и на сей раз ограничился лишь словами. Он сказал: «Берегитесь, дон Мигель, мое терпение не безгранично».

А тут еще Абрахам Каро уехал в Турцию по каким-то своим делам, и Родриго перевели на общественные работы. Голый до пояса, как и прочие рабы, он копал землю под жалящими лучами солнца в том месте, где турки решили воздвигнуть новый бастион.

— Уже скоро, Родриго, уже скоро, — сказал Сервантес брату, желая подбодрить его. Родриго лишь улыбнулся в ответ. Его веру в возможности Мигеля ничто не могло поколебать.