Удивительнее всего, что Дон Кихот реализовал-таки свою безумную идею, навеянную чтением рыцарских романов. Он, как и задумал, стяжал себе бессмертную славу и почет, оставаясь при этом дискурсом, повлиявшим на развитие западной культуры.

Мигель де Сервантес Сааведра родился в 1547 году, предположительно 29 сентября, поскольку это день святого Мигеля. Он был четвертым ребенком в бедной, но знатной семьи идальго. Кроме него в семье были две дочери, Андреа и Луиза, и сын Родриго. Генеалогическое дерево Сервантесов по отцовской линии прослеживается вплоть до Крестовых походов. В испанских средневековых летописях не раз упоминаются рыцари из этого рода, храбро сражавшиеся с неверными под католическими знаменами. Но постепенно этот славный род пришел в упадок.

Уже дед Мигеля Хуан Сервантес был сугубо штатским человеком и занимался юридической практикой в Кордове. В зрелые годы он перебрался в городок Алькала-де-Энарес, в двадцати милях от Мадрида, где потерял все свое состояние, пустившись в финансовые спекуляции.

Родриго Сервантес, отец Мигеля, тугой на ухо лекарь, отличался слабым здоровьем и был в постоянном поиске заработка, чтобы хоть как-то прокормить большую семью. Всю жизнь мечтал он выбраться из бедности, но так и остался обедневшим идальго, в роду которого вместо пиастров и дублонов сохранились лишь рыцарские предания о славных деяниях предков.

Элеонора Кортинас, мать Мигеля, происходила из семьи крещенных евреев. Вдумчивые исследователи творчества Сервантеса обратили внимание на то, что в знаменитом романе имеются многочисленные заимствования из каббалы и Талмуда. Тут уж не обвинишь в использовании недостоверных источников. Впрочем, это всего лишь косвенное свидетельство принадлежности семьи Сервантеса к «новым христианам». Не существует каких-либо документов на сей счет, и вряд ли они будут когда-либо найдены.

Но есть в жизни и судьбе Сервантеса нечто такое, что заставляет нас не сбрасывать со счетов подобную возможность. Это его изгойство, неприкаянность, космополитическая открытость мышления.

Кроме того, не следует забывать, что евреи — народ Книги, и для них естественно видеть реалии жизни сквозь призму книжного теоретизирования. В этом смысле трудно назвать испанским то фанатичное упорство, с каким Дон Кихот утверждает почерпнутые из книг понятия о справедливости среди мерзостей окружающей жизни.

Семья Сервантеса долго скиталась в поисках заработка из города в город: из родного городка Алькала-де-Энарес в Кордову, а затем в Мадрид, который представлял собой тогда не очень удачное сочетание узких и грязных улиц. Но это рыночное местечко, ставшее по воле короля Филиппа II центром полумира, быстро развивалось. Отсюда Испания управляла Бургундией, Лотарингией, Брабантом, Фландрией и сказочно богатыми землями за океаном.

Семья ютилась некоторое время в открытой всем ветрам лачуге, а потом Родриго в поисках благополучия перевез ее в веселый портовый город Севилью.

Как и каждый мальчишка, Мигель мечтал о приключениях, но он, конечно, и вообразить не мог, сколько их заготовила для него судьба.

Несмотря на нужду, отец сумел дать Мигелю приличное образование. Десятилетним подростком поступил он в колледж иезуитов, где находился четыре года. А потом пять лет провел в Мадриде, в школе одного из лучших испанских педагогов того времени дона Хуана Лопеса де Ойоса, ставшего впоследствии его крестным отцом в литературе. Высокий, седой, с аккуратно подбритой бородкой и живыми глазами, де Ойос выглядел моложе своих шестидесяти лет. Он полюбил своего юного ученика, восхищался его способностями и первыми литературными опытами, но, к его огорчению, Мигель предпочел военную карьеру. Из иезуитского колледжа он вышел с убеждением, что вера — это щит, дарованный человеку, дабы уберечь душу от дьявольских козней. С годами его вера свелась к четкому постулату: где дух Господен — там свобода. А свободу, как и жизнь, нужно защищать чего бы это ни стоило.

Уже будучи в школе де Ойоса, он писал отцу: «Истинный христианин — это человек, осознавший себя, как личность. Мусульмане не приемлют Христа потому, что они отвергают личное бытие и стремятся к растворению в универсальности».

Как-то беседуя со своим учителем, Мигель сказал:

— Войны между религиями продолжаются уже не одно столетие. Но когда-нибудь грянет последняя война и, поскольку наша религия самая верная, она, безусловно, победит.

Де Ойос печально улыбнулся:

— Ты не прав, сынок. Последняя война будет не между религиями, а между человеческим разумом и человеческим безумием. От ее исхода будет зависеть судьба человечества. Ареной сражений станут сердце и душа каждого человека. — Он помолчал и добавил: — Как же хочется верить в победу разума в этой войне.

Школа де Ойоса — двухэтажное продолговатое здание — была расположена в самом центре Мадрида, рядом с церковью Сан-Педро-эль-Вехо, построенной на месте бывшей мечети. Ее колокольня была переделана из минарета. Фасад церкви выходил на площадь Вилья, где возвышалась епископская капелла — единственное готическое здание в городе. Совсем рядом находились два дворца — один в мавританском, а другой в ренессанском стиле. Это был самый красивый район Мадрида и любимое место вечерних прогулок Мигеля, уже тогда отличавшегося редкой свежестью восприятия и свободой от предрассудков, столь распространенных в средневековой Испании. Наделенный от природы мощным интеллектом, он сохранил независимость суждений в тех областях, где влияние авторитетов чувствуется особенно сильно, — в теологии, литературе и искусстве.

Мигель много писал, пробуя себя во всех жанрах, но постепенно желание литературного признания сменилось мечтами о военной славе. Его страна воевала, защищая истинную веру, и он хотел в этом участвовать. Еще подростком он брал в Севилье уроки фехтования у старого ладскнехта, друга отца, и довольно прилично владел старинным клинком с узким лезвием, доставшимся ему в наследство от прадеда Мануэля, воевавшего с османами еще в прошлом веке.

Довольно рано его с мучительной и невыносимой яркостью стали посещать грезы о женщинах. Он избавлялся от почти неодолимого томления физическими упражнениями. Занимался гимнастикой, бегал на длинные дистанции, доводя себя до такого изнеможения, что мгновенно засыпал, как только голова касалась подушки. Ничто не казалось Мигелю таким кощунственным и постыдным, как соединение мутных грез с прозрачным и светлым чувством, которое он испытывал к единственным женщинам, окружавшим его в детстве: к матери и к сестрам.

Мигелю нравились все женщины. Он не разделял их на красивых и некрасивых, плохих и хороших. Всех считал совершеннейшими созданиями божьими. Он не имел присущего многим мужчинам инстинктивного знания о том, как осаждается и завоевывается женское сердце. Не знал, что бывают такие женские сердца, к которым ведет одна-единственная тропинка — их уязвимое место, как пята у Ахиллеса. Но неизмеримо больше таких, к которым ведут тысячи тропинок, и для того чтобы владеть ими, нужно знать тысячи разных способов. Победа над первыми — высший триумф обаяния и находчивости. Но для завоевания вторых и удержания над ними власти необходимо обладать талантом особого рода, ибо тут приходится защищать крепость, сражаясь у тысячи бойниц. Такого таланта у Сервантеса не было, и в его произведениях не встретишь глубоких женских характеров, что отнюдь не умаляет его гениальности.

В своих блужданиях по городу Мигель часто заходил в одну из церквей, чтобы побыть наедине с Богом. Вера и благочестие были для него в то время так же естественны, как дыхание. Божий дом, который он избрал для себя, назывался Санта-Мария. Это была небольшая церквушка, расположенная на маленькой площади с чахлой растительностью. Свет врывался сюда через просторный сверкающий купол. Переступая ее порог, Мигель чувствовал странную легкость и особую ясность мысли. Нигде ему не было так небесно-легко и свободно, как здесь. Он любил постоять в центре светлого круга, прежде чем отойти к одному из боковых алтарей для молитвы. Скамей в этой церкви не было. Молились на древнем полу из мрамора и порфира.