Только закончив всё возможное из запланированного, подключив Никиту к приборам в свежеотмытой комнате, обновив физраствор, Николай сделал себе обезболивающий укол. Когда стало ясно, что он собирается остаться рядом с Никитой, Николаю принесли матрас и подушку. Подушку он взял, от матраса отказался, попросил тонкое одеяло. Одеяло принёс Пётр.

- Когда он болеет, я сплю на коврике. - объяснил Николай: - Парашу принесите и воды подмываться.

К ночи состояние Никиты ухудшилось. Артериальное давление упало, пульс стал как тонкая ниточка, на губах появилась синюшность, кожа заблестела от холодного пота. Попытки Николая преодолеть кризис результата не дали. Оставался шаг до необратимого. Надежда умерла. Никита уходил.

В лесу выли волки: или раньше не обращали на это внимания, или раньше такого никогда не было. Жизнь в Селе оцепенела, люди старались не разговаривать громко, на тех, кто выбивался из общего настроя, цыкали. Хотели помолиться в церкви, но там поп повесился, его душа металась между образами, как в заколдованном пространстве, не в силах вырваться, чтобы отправиться по заповедованному душам пути. Воздух в храме поскрипывал, позвякивал, иногда попукивал. Молились дома. В конюшне взбесились лошади и разнесли бы всё: пришлось открыть ворота, чтобы выпустить их энергию, как пар из кипящего котла. Лошадиная троица прискакала к дому Петра и застыла у окон комнаты, в которой умирал Никита. Парню, чтобы он мучительно не метался над домом, сделали жёрдочку, и он уже несколько часов сидел на ней без движения.

Удивительные перемены, которые за последние дни произошли в настрое людей, получили одно из объяснений: чувство будущего не имеет отношения к пророчествам, это просто чувство, что жизнь продолжается, что всё впереди, что есть не только день сегодняшний, но есть и день завтрашний, и о нём надо заботиться, что бы он стал лучше, а не дрожать перед ним от ужаса, от неопределённости, от безысходности. Казалось, что с Никитой умирает и будущее.

Пришли дети. По Селу они прошли стайкой. Увидеть их в позднее время можно было только случайно - выскочив до ветра или по какой-нибудь другой надобности. Увидели. И вслед за ними к дому Петра потянулись люди.

В доме дети, неожиданно, сняли с себя всю одежду догола, и зашли в комнату к Никите. Это было непонятно, необычно, удивляло сосредоточенное спокойствие детских лиц, их уверенность в том, что они делают. Николай будто колдовал над Никитой, его движения руками, напоминали пассы фокусника, или заклинателя: он окружал Никиту своей энергией жизни, пеленал его в неё и отдал бы всю, до последней капли, не оставив себе даже на последний вздох.

Дети окружили койку Никиты. Один из них показал Николаю на простыню-халат. Николай снял её с себя. Все взялись за руки. Раздался звук тихий и тонкий, такой тихий, что он больше чувствовался, чем слышался. Комната исчезла, другой мир возник вокруг: внутри кристалла без границ множество переливающихся радужным светом граней, множество кристаллов ветвисто пронизываемых электрическими искорками. Лишь в одном кристалле искорка чуть теплилась, казалось, он, как безнадёжно разряжённый аккумулятор, вот-вот осыплется.

Вокруг гаснущего кристалла стояли одиннадцать лучиков: они начинались с ярких точек и, расширяясь, терялись в общей цветовой гамме. Потерянность продолжалась несколько мгновений, лучики стали собирать фокус над своим кристаллом и когда они пересеклись, вспыхнул световой шар, из него ударила световая молния. Гаснущий кристалл вдохнул её, его грани сверкнули, к ним вернулась способность поглощать окружающий свет, внутри проскользнуло несколько неустойчивых ветвистых искр. Кристалл ожил, он дышал светом, постепенно оживая.

Над домом Петра тоже появился световой шар, но его свет ничего не освещал и продержался он коротко. Кто-то успел заметить, кто-то нет. На рассказы очевидцев скептики крутили пальцем у виска, мол, довели себя до галлюцинаций, так и до эскадрильи летающих тарелок договорятся!

У Никиты восстановилось давление, признаки подступающей смерти исчезли, сознание к нему вернулось, он спал под действием лекарств. Николай сидел, прислонившись к кровати, почему-то вспомнилось, как Никита рассказывал про сон, в котором они летели на воздушном шаре. Это тяжесть отпустила сердце. Ни на спине, ни на левом боку Николай лежать не мог, поэтому лёг на правый, скрючившись, и забылся. Со стороны это выглядело жалко.

***

Вести не сидят на месте, кому - плохие, кому - хорошие. Это кому как повезло! Радио старателей трубило победу. От помех в эфире число раненых в новостях выросло, их стало больше, чем бойцов. Макс срочно выцепил хорошего доктора из затхлого местечка, формально спросив у него согласие и формально выслушав его отказ, и примчался в Село на своём только что не реактивном автомобиле с виду, похожем на жертву технического прогресса.

Доктора впихнули в комнату к Никите с колёс, по запарке: кашу маслом не испортишь. И лишь после этого подумали, что сначала всё же стоило спросить Николая.

- Я врач! Константин Самойлович. - представился доктор голому, небритому мужику страшного вида. - Позвольте... - доктор хотел взглянуть поближе на раненого.

- Стоять! - скомандовал Николай. - Если врач, иди к другим раненым. Если врёшь, утоплю.

- Но... - попробовал возразить Константин Самойлович.

- Уйди. Без тебя тошно.

- У вас... - Константин Самуилович показал на бок Николая. - Вам...

- Исчезни! - рявкнул Николай.

Константин Самойлович чем-то был похож на Айболита: доброе лицо, широковатое, чуть вальяжное телосложение, интеллигентный вид, застиранный белый халат, обязательный стетофонендоскоп, очки с треснутым стеклом, в оправе "два кругляшка", саквояж старинного образца эпохи земских врачей.

Чтобы не сердить нервного больного, Константин Самойлович тишайше вышел из комнаты, аккуратно закрыл за собой дверь, облегчённо выдохнул и воскликнул недоуменно:

- Он меня выставил!

- Хорошо, что не застрелил. - объяснил ситуацию Пётр.

У Константина Самойловича глаза округлились под стать кругляшкам оправы его очков.

- Ничего, привыкай. - успокоил Пётр. - Привыкнешь, так потом тебя палкой от него не отгонишь. Они оба как магниты к себе притягивают. И вокруг них колесо жизни и смерти вертится. Только вот для себя им пока пожить некогда. Звать тебя как?

- Константин Самойлович. - мягким голосом представился Константин Самойлович.

- Еврей, значит. - сделал вывод Пётр.

Почему так, скажите на милость, если доктор, то обязательно еврей? Константин Самойлович этого не понимал, нередко сталкивался с непониманием своего отчества, сострадал евреям как себе и ненавидел антисемитизм.

- Самойла - не обязательно еврейское имя! - возразил Константин Самойлович и спросил с вызовом: - А даже если бы и еврейское, то что?

- Не бзди, Самуилыч! - снова успокоил Пётр. - Теперь у всех жизнь, как у ваших стена плача. Мы тут, когда хуями меряемся, на обрезание не смотрим.

- Возмутительно! Я не еврей. - воскликнул Константин Самойлович прежде, чем понял, что сказал. А сказал он бытовую для Несчастной страны проговорку: мы много чего и кого не любим, и, в частности, не любим антисемитизм и евреев.

- Не трынди! Нам без разницы. - отмахнулся Пётр.

- А кто вас перевязывал? - чтобы сменить тему и перейти к делу спросил Константин Самойлович.

- Валюша. - с нежностью в голосе ответил Пётр.

- Не сомневаюсь, что она достойная девушка, но пусть она больше этого не делает. - вынес приговор Константин Самойлович.

Одевшись в халат из простыни, Николай вышел из комнаты и кивнул на доктора:

- Откуда дровишки?

Константин Самойлович обмер. Он уже боялся этого страшного человека!

- От Макса, вестимо. - в тон ответил Пётр и перенаправил кивок на веранду.

- Бумагу и ручку. - всем сказал Николай.

Макс пил чай и баловался домашними плюшками гостеприимных хозяев. Николая он сразу не узнал. Тот выглядел... Тень Николая выглядела лучше Николая. Что делает с людьми героизм!