Сходство детских рисунков с реальность очень условно и всё же характерное в своих снах Ванюша уловил: не трудно было понять, кто Собиратель, а кто Хранитель. Например, у Собирателя короткие волосы стояли торчком. Да, можно сказать - это Николай и Никита. И особая подробность - у Николая гордый конь, а у Никиты лошадка с длинными ресницами.
К Николаю подошёл парнишка постарше:
- Собиратель, не разделяй нас, мы друг без друга никуда не пойдём.
Было от чего вздрогнуть. Николай как раз думал о том, что разделять их сейчас нельзя. Это станет для них большим стрессом, чем тот ужас, к которому они привыкли. Но проблема: одно дело - развести по общинам, и другое - найти благоустроенное место для всех.
- Мы привычные. - ответил на мысли Николая парнишка. - А Санек у нас, когда очень холодно, даже как печка. Он, когда задумается, от него тепло. Только у него кровь потом из носа идёт.
- Хранитель, а ты нас тоже будешь охранять? - серьёзно спросил Никиту Ванюшка.
У Никиты на глаза навернулись слезы, он обнял мальчика:
- Кончено буду. Куда я от вас теперь денусь!
Селу по статусу не полагалась даже поликлиника, не то что больница, но был большой "медпункт со стационаром". Уловка с названием помогла обойти порядки чиновничьей медицины, а финансирование при этом, странным образом оказалось приличней, чем можно было ожидать. Несчастная страна богата парадоксами, особенно бюрократическими. Здание не растащили, потому что одна из общин его застолбила, но жить там никто не жил: вокруг ни кола, ни двора и топить накладно без бюджетного финансирования.
- Пока в любой просторный дом. - Николай говорил сельчанам. - Накормить, помыть, переодеть. Приготовьте медпункт. Работу, горючку, вещи я оплачу. И не пытайтесь их разлучить. Им сейчас нельзя.
- Мог бы и не трясти мощной! - сделала замечание, всплакнувшая, как и многие, Мать.
Посовещавшись, сельчане увели детей. Николай подошёл к "табору": люди снялись с места с нехитрым скарбом, загруженным в обшарпанные микроавтобусы.
На вид старый, такой старый, что столько не живут, с лопатистой бородой мужчина упал на колени перед Николаем и стал его крестить.
- Я в бога не верю. - недовольно сказал Николай.
- Не важно. - старик перестал крестить воздух. - Он тебя любит и в тебя верит.
- Я попов не люблю. - Николай принял старика за попа. - Встань.
- И он их не любит. - сообщил с радостью старик, и поднялся колен. - Они насочиняли про него разные глупости.
Крыть не чем!
- Мы никого не затрудним! - продолжил старик. - Только позволь остаться. Сил нет, в том проклятом месте жить.
- Нам что, люди не нужны? - рявкнул Николай на Мать.
- Нужны! - рявкнула в ответ Мать. - Но, когда все рулят, всё на месте стоит. Объявил военное положение, так и военного коменданта назначай! Работы невпроворот, а спросить не с кого.
Вот она вся! Спрашивать с кого-нибудь - это у нас запросто! А в коменданты не пойдёт. Ещё и облает за то, что её хотят заставить чужое дерьмо разгребать.
- Она права. - сказал Николай, обращаясь к Петру. - Найди человека, или сам будешь! - Пётр хотел что-то сказать, но Николай упредил. - Выполняй, боец! Времени мало. Завтра снова выходим.
- Новый год завтра! - не удержался от возражения Пётр.
- А не отпиздить ли тебя? - спросил Николай, не угрожая, а напоминая. - Не доделаем, всем небо с овчинку покажется, а нам с тобой точно тогда не жить.
Продолжение следует! А Мать то думала, что передышка. Жизнь никогда не станет такой, какой была недавно - замкнуто-спокойной, обманчиво безопасной. Виноваты ли в этом циркачи, или по-новому - Собиратель и Хранитель?
А сельчан словно подменили. Сделать что-либо вместе, кроме как водку жрать, раньше не допросишься, хоть в доску расшибись! А теперь, словно не сами друг от дружки заборы строили: калитки нараспашку, собак на цепь посажали, а те и лаять на не своих замучились, молчат. Но самая удивительная перемена произошла с добровольцами. Раньше они были малоприметными парнями, такими как все, среди заводил и горлопанов не числились. А что теперь? С утра пораньше боец дал в морду старшему общины за его обычное хамство и научил: никто ни на кого не смеет орать! Это бы хорошо, но зачем сразу в морду? Зачем извергов в церкви сжигать? Другого места не нашлось? Мать пугало беспрекословное подчинение добровольцев Собирателю и Хранителю, теперь иначе циркачей называть не будут. Даже Петя Хитрый, который из-под любого ярма вывернется, видно, что не от хитрости по струнке перед ними ходит.
- После обеда похороны. - сообщила Мать.
- С продуктами на поминки не очень... - пожаловался Пётр. - Я из сухого пайка, что привезли, выделил.
- Правильно. - согласился Николай.
Вернувшись в Усадьбу, Николай поставил в строй и новичков:
- Касается пополнения. Вам объяснили, что значит остаться в этом строю. У вас есть минута, чтобы уйти на все четыре стороны. Если вы не используете этот шанс, пеняйте на себя. У меня рука не дрогнет, думаю, вы не сомневаетесь. - объявил Николай, а Болтушка явно хотел прокомментировать, но не успел. - Разговорчики в строю! Время пошло.
Выдержав молчаливую минуту, Николай подытожил:
- Ваша воля, ваша доля. А ты, Болтушка, подумай, что лучше тебе за разговоры в строю отрезать - язык, или хуй? Выходим завтра. Дел много.
Ни то, ни другое Болтушку не устраивало, поэтому он отвёл душу, когда переодевались в новенькую, без дурацких нашивок военную форму, взятую со склада генераловцев:
- Лют! Но с другой стороны...
Про "другую сторону" никто особо не слушал: так, в пол уха в фоновом режиме.
Николай и Никита переодеваться не стали: ясно, что Никита и сам военную форму носить не будет, и Николаю не даст. Уж очень она мешковатая, несуразная.
Погибших похоронили в деревянных ящиках с крышками. Гробы делать никто не умел. Разобрали на доски два сарая в пустующих дворах и больше досок испортили, пытаясь сколотить гробы, чем, в конце концов, пошло на простые ящики. Прощались молча. Бойцы дали пять не очень стройных залпов, но всё равно это выглядело торжественно и достойно.
После похорон Николай занялся обследованием детей. На удивление, кроме истощения, никаких очевидных заболеваний не обнаружилось. Оборудование адского лазарета перевезли в Село, но не было времени для установки. Основательное обследование Николай отложил на потом.
- У них был ВИЧ? - спросил Николай у женщин спасительниц.
- Бог с вами! - ответили одна из них, Катя. - Они жили в лагере с родителями. Лагерь - туристический для особых детей... - Катя замялась. - Вы скоро сами поймёте... Палаточный лагерь, но почти как стационарный. Места там замечательные. Приехали на неделю... А мы от организации, она частная, не для всех. Мамаш сумасшедших много, их дети всегда самые-самые, а эти... Мы же пятерых похоронили уже после...
Катя расплакалась. Вторая женщина, Люба, обняла её и сказала Николаю:
- Она не плакса. Держалась, а тут как прорвало.
- Я поверить не могу, что всё это закончилось. Господи... - сказала сквозь слезы Катя.
Ванюшка не слазил с Никиты. Они вместе что-то рисовали. Детской одежды в Селе не нашлось, была сначала, да за ненадобностью пустили на ветошь, теперь пообрезали наскоро взрослую. Получилось трогательно и забавно.
В здании, где обычно собирался Совет, расчистили что-то вроде актового зала, поставили столы. Кому не хватило места, расселись вокруг. Ждали Николая и Никиту, места для них приготовили во главе стола, знали, что они задерживаются у детей. При появлении Собирателя и Хранителя бойцы встали, хотя повод, по которому они собрались, освобождал от рутинной воинской вежливости, которая, впрочем, и в других обстоятельствах с них особо не требовалась. Это требовалось им самим, как знак солидарности, как знак искреннего уважения командиров, как знак отличия от себя прежних. Пока Никита и Николай пробирались на свои места, вслед за бойцами, подпадая под их настрой, или самим непонятно почему, встали все. Не считая необходимостью излишнею честь, замешкались, не сразу поддались коллективному помешательству главы общин, но все же поднялись со своих мест, сообразив, что их неподъёмность не прибавит авторитета и будет расценена как вызов.
