– Вам очень идет эта пелерина, – подметил Фрэнк, незаметно подступив к девушке, что стояла на месте привычного для нее участка бордюра.

– Благодарю, – отозвалась она, не поворачиваясь лицом, в уме проклиная саму себя за то, что шаль не сыграла предписанной роли: Ева думала, что неопрятность отпугнет парня, однако тот, словно моль, прицепился к ней и даже нашел в этом что-то вкусное.

– Давно стоите здесь?

– С четверть часа. Могли бы и догадаться, Фрэнк, что я приду намного раньше.

– Четверть часа это не так много, чтобы строить козни. Я пунктуален, милочка.

– Милочка? – переспросила она, воспрепятствовав непонравившемуся мимолетному прозвищу.

– Душечка пошло бы вам гораздо больше, но где-то в моих устах вертится слово, характеризующее вашу неопрятность.

– И что же это за слово? – выронила вопрос она, придерживаясь исходного положения: не поворачиваясь к Фрэнку лицом, стоявшему в тот момент в полуметре от ее спины.

– Пышечка, – быстро и коротко обозначил он.

– Что? – яростью воспылала она, крутнувшись так неожиданно, что парень дернулся и немного отступил. – Пышечка? Не смейте звать меня пышечкой.

В какой-то момент внимательный читатель может подумать, что возбужденность Евы на слово из семи букв может быть вызвано каким-то отношением к ее бывшему парню. Но нет. Девушка на самом деле ненавидела и становилась в вилы, когда кто-то затрагивал ее внешность, восполняя стройность красивого тела устными килограммами женского счастья. Она любила конфеты и всякий раз, когда брала в рот эту сладость, убивала себя мыслями о скором ожирении, что, в конечном счете, приводило к убиению не себя, а тех, кто ей об этом напоминал. А вот комплекс полноты, раз уж мы вспомнили о ее бывшем, вероятно, как раз-таки был его рук делом.

– Да ладно вам, это же милое прозвище, – улыбался Фрэнк. – Другое дело, если бы я называл вас поросеночком.

– Это уже в край, Фрэнк. – Ева что-то задумала и даже потеряла скромность, уставившись глаза в глаза, как свирепый хищник в противостоянии.

– Только без глупостей, я же любя, вы это прекрасно понимаете. – Контраст льда и пламени царил в тот момент на мосту, выдаваясь раззадоренным пикантным оскалом Фрэнка и лукавым острым взглядом Евы.

– Всякий раз, когда будет проезжать желтая машина, я буду вас ударять, Фрэнк, – предупредила она, расслабляясь и принимаясь к устоявшейся у бордюра позе.

– В полночь мне ничего не грозит, – якобы невзначай произнес он и встал рядом с Евой, как это же он сделал сутки назад.

Знаете, как мне показалось, неплохое начало. Не зачатки обоюдных чувств, но уже что-то. Хоть какая-то предрасположенность. Да, именно этой страсти и нужно было добиваться, когда между людьми ничего не искрит. Если всё пойдет в том же темпе, я оголю их провода и зажгу в замыкании. Это будет красочное начало резко обострившихся чувств.

– Я склонна к суициду, – вырвалось из уст Евы после небольшого промежуточного молчания.

Фрэнк немного дернулся в душе, считая ее слова позывами, мол, если с тобой ничего не получится, я покончу с жизнью, и стал искать в себе ответные меры.

– Знаете, я тоже должен кое-что вам сказать, – растягивал он, почесывая у виска. – Заядлый алкоголик… Я – заядлый алкоголик…

Ева недоумевала полученной информации, не понимая, как это связано с попытками понравиться ей. Она мотнула головой и продолжила:

– Хочу проколоть себе нос и перекрасить волосы в голубой.

– Не забудьте отправить мне фото.

– «Да что ж такое? Отстань ты уже» – думала она, и опрокинула следующее ведро с фальшью:

– У меня сердечный порок.

– Понял, теперь никаких пышечек, – усмехнулся он, скривив лицо от непонимания смысла получаемых знаний и зачем-то положив свою руку на руку девушки, прикрыв ладонью ее белую от холода кисть.

Та, недолго думая, осторожно вынула руку из-под него и тяжело, в поисках угодных слов, добавила:

– И вообще… я… бесплодна. Да. Не могу иметь детей. Вот.

– Зачем вы мне всё это рассказываете? – спросил Фрэнк, не понимая истинных причин и стараясь быть непривычно вежливым и отзывчивым к проблемам.

– Чтобы вы знали. Мало ли. Чтобы в будущем не было сюрпризов.

А мне их непонимание друг друга было как раз на руку. Всё должно идти своим чередом, не спеша, чтобы Фрэнк и Ева хотя бы привыкли к тому, что они друзья и теперь неразлучны. Вот и пусть страдают и томятся, спускаясь по шатким сходням в устье взаимных чувств.

– Я вас скоро ударю, – вопреки нависшей тишине вставила Ева.

– Смелее, – отозвался Фрэнк, подставляя плечо. – Только с чего бы это? Вокруг ни одной желтой машины. Скажу больше, машин вообще нет.

Ева встрепенулась, вспорхнула и, будто оса, ладонью ужалила в плечо.

– На левом берегу стоит какая-то машина. Присмотритесь.

Фрэнк повернул голову и действительно обнаружил там автомобиль. В общем-то, мой автомобиль.

– Но она не желтая, – заметил он.

– Желтая, – сказала Ева, вновь ударив по плечу.

– Она черная, присмотрись, – уверял Фрэнк, не понимая, что девушка лишь играет с ним.

– Желтая, – вновь тявкнула она, улыбнувшись и шлепнув его. А затем, когда Фрэнк замолчал, Ева как-то, сама того не ожидая, как будто вовсе не она, дала парню сильнейшую пощечину.

– А это за что? – схватился за челюсть он, отпрыгнув назад.

– Боже, прости-прости-прости, не знаю, что на меня нашло, – извинялась она и отчего-то смеялась.

– Это не лучший способ выражать симпатию, – напомнил он, поглаживая покрасневший участок кожи на лице, а затем подхватывая улыбку.

Через полчаса Фрэнк и Ева разошлись. На следующий день, после сна, у каждого из них должно будет случиться незабываемое событие, радикально меняющее возможности, предоставляемые той самой штучкой под названием жизнь. Им стукнет по двадцать. Храни их Вархуил от глупых желаний.

Хорошо проведенный день рождения – это тот день, который ты не вспомнишь, как и момент своего рождения. Именно так пройдет восьмое октября Фрэнка и Евы. Отмечая его порознь, они умудрятся влипнуть в интереснейшие приключения, что выльются ярким солнцем и дождевыми осадками, плодотворно (на руку мне) влияющими на почву их отношений. Конечно, не без моего труда, но всё же.

Ева, как Дионис среди менад, отмечала свой праздник с тремя подругами. Поначалу это должно было выглядеть, как скромные посиделки у нее в квартире. В целом, так и вышло, пока кому-то не показалось, что алкоголя на столе маловато, мол, не гармонирует среди обилия вкусностей.

А вот день рождения Фрэнка мало чем отличался от его привычных выходных. Как обычно, это был бар в элитной части Цайтгарденбурга (правой части), – единственный в своем роде построенный исключительно для людей с левого берега, то есть, как считалось, для бедняков. «Алкогольная Аллилуйя» – так он назывался.

– Почему ты не попробуешь вернуться к нему? – спросила Саня, поблескивая глазами, налитыми алкогольной жижей. Уже который час она не отпускала свой недопитый стакан, в котором барахтался коктейль, сделанный по ее собственному рецепту: она добавляла больше спиртного, чтобы казалось, что пьет больше остальных. На самом же деле Саня растягивала стакан на целый час и думала, что никто не догадывается об ее хитростях. Впрочем, даже эти дозы выносили ее так быстро, что, стало быть, высокомерие девушки выплескивалось выше космоса. И пусть коктейль был неприятен на вкус, Санина гордость в виде приподнятого кверху носа заставляла глотать эту гадость снова и снова.

– Потому что всё в прошлом, – ответила Ева.

– Тогда почему ты всё время говоришь о нем? Тебе не надоело?

– Всё в прошлом, а прошлое во мне.

Ева и Саня могли спорить бесконечно: первая была изрядно принципиальной, а вторая неистово гордой. Они были двумя лучшими подругами (во всяком случае, друг другу они говорили именно так), которые спали под одним одеялом истины и постоянно тянули его – одна на себя, другая на себя. Каждый был по-своему прав, хоть и по-людски глуп. Но ведь если бы не людская глупость, у любвеобильного дьявола не было бы работы. Как же я люблю людей.