– Нет. Я пришел, чтобы сказать вам, что не стоит чрезмерно пользоваться моими возможностями.
– Так и знал, что у дьявола ленивая жопа.
– Это, вообще-то, было обидно.
– Прости, ты же знаешь, как я тебя люблю.
– В чем подвох?
– Хочу колымагу. Мне колымагу – тебе год моей жизни.
Еще когда только оказался в коридоре, я заметил страстный взгляд Фрэнка. Он забавно чередовался, сменяясь пустым взором в ноль эмоций, гармонирующий с полетами в облаках. Страстный взгляд всегда выдавался прямым контактом глаза в глаза и сопровождался поливом эгоистичных и язвенных шуток, которые лишь в конце понимались как безобидные. Ведь Фрэнк сам по себе был добрым человеком. А причина его комичного поведения – некий способ отыграться за что-то из прошлого. За что? – это нам еще предстоит узнать.
– Нет-нет-нет, Фрэнк. Я здесь как раз за тем, чтобы уберечь вас от всей этой бессмыслицы.
– Колымага – это не бессмыслица. Вряд ли тебе бы понравилось изо дня в день колесить на автобусе, нюхая подмышки потных кочегаров. Я это уже отжил.
– Ну, хорошо, допустим. Вы, Фрэнк, заимели машину. Она достанется вам пустопорожним трудом. Почувствуете простоту, и в вас заиграет охота легкой добычи. Понимаете? Вы станете вызывать меня снова и снова, пока не упечетесь под крышку гроба.
– Чего ж тут непонятного? – представил он, обыгрывая руками какие-то невидимые сцены. – Хочу жить, хочу эту сраную колымагу и хочу потратить годик жизни. Всего-то. Мне больше ничего и не нужно.
– Вы неисправимы, Фрэнк. Впрочем, если у вас уверенная позиция, то я вас поддержу.
Произнося эти слова, в моей голове уже крутился козырь, который я, так или иначе, всё равно бы использовал.
– Сегодня был у прекрасной девушки, – начал я. – Она тоже моя клиентка. Ей вот-вот наступит двадцать. Ну, вы ее знаете, Фрэнк. Ее имя Ева.
– Да, этим вечером познакомился с ней на мосту. Милая мордашка.
– Она мне много о вас рассказывала. Вы ей явно понравились.
– Ей понравилась моя внешность – она еще не знает, какое ужасное чудовище обитает внутри меня. Ох, порой я и сам боюсь туда заглядывать.
– Я серьезно, Фрэнк. Она рассталась с парнем и ей, как никогда, нужна поддержка твердого плеча. Позвоните ей завтра. Лучше прямо с работы. Ева Форрестер-Скребецкая. Найдете номер в справочнике.
– Мы договорились встретиться с ней завтра. Зачем звонить?
– Глупец. Ей понравится этот жест. Просто позвоните.
Фрэнк и Ева. Я сидел в автомобиле, припаркованном на набережной левой части Цайтгарденбурга, и, омываемый непрекращающимся дождем, думал об этой сложной характерами парочке. Капли с шумом врезались в крышу и лобовое стекло, точно характеризуя те мысли, что, равно как капли, лили прямо в чашу моей черепушки, не давая расслабить ягодиц и уехать из города.
Из всех двадцати семи человек только эти двое не дали мне поставить галочки в список тех, кого мне удалось вразумить. И, знаете, мне это понравилось. Меня обдало навязчивое желание помочь этим людям. Желание держало меня за шею, не давая проглотить этот ком глупости. Казалось, я должен незамедлительно сообщить в бюро, что остаюсь в Цайтгарденбурге, и спешно снять квартиру. В какой-то момент я еще сомневался в этом, но, когда подумал о награде, присуждаемой за особые позитивные манипуляции над людьми, в очередной раз задумался и проникся. Той ночью я больше не мог отвязаться от Фрэнка и Евы. Если поначалу я лишь задал вектор для их обоюдного спасения, то теперь мне хотелось взяться за их судьбу от и до.
Да, для тех, кто не сразу догадался. Это я свел Фрэнка и Еву вместе. Они должны были встретиться на том мосту, и я этому непосредственно посодействовал. Зачем? – спросите вы. Лишь затем, чтобы помочь пьянице и брошенной бедняжке. Исходя из досье, мне казалось, что эта встреча перевернет жизнь обоих, переплетя пальцы их рук в вечерние гуляния, а затем в долгую счастливую жизнь. И когда дело уже было сделано, когда я познакомился с ними поближе, вдруг понял, что два сосуда, именуемых Фрэнком и Евой, давно заполнены всякой шершавой чепухой, выковыривать которую придется долго и нудно, если вообще выковыряешь. Тут-то я и вошел во вкус. Не хочу сказать, что получал от этого удовольствие, но под ложечкой всё равно что-то свербело, образовывая осадок в виде двух несчастных душ. Тогда-то я и решил, что не уеду из города, пока не закончу с этими недоумками. Сделаю всё, чтобы они были вместе и прожили счастливую жизнь. Потому что любил их, как не любил никого другого.
Если бы не скука оставшихся тридцати свободных минут, выпавших после ленча, вероятно, Фрэнк так и не взялся бы за справочник и не позвонил бы Еве. Возможно, без моих усилий они забыли бы друг о друге уже на следующий день, и история закончилась бы, не успев толком и начаться. Однако Фрэнк в свойственной ему манере заполонять время всякими незаурядными поступками снял трубку стационарного офисного телефона и набрал соответствующий номер. Услышав усталое и полусонное алло, он, притаившись от глаз директорского дозора, заговорил:
– Узнаете голос старого козла?
– Старого? Нет. Молодого козла узнаю, – послышалось спустя несколько секунд задумчивости.
– Я вчера долго не мог уснуть, – начал вспоминать Фрэнк, водя шариковой ручкой по чистым листам офсетной бумаги, – а потом посреди ночи к моему порогу прибился какой-то попугай: представляешь, уговорил меня позвонить Еве.
Девушка закатила вверх глаза, сделав недоуменную физиономию, мол, нашел, чем оправдать звонок, тупица, и ответила:
– Он знал только имя? Фамилию не сказал? В Цайтгарденбурге столько Ев, хоть сачком как бабочек лови.
Оба собеседника понимали, что, чтобы избавиться от партнера, нужно показаться как можно более черствым и грубым, выразиться с худшей стороны и при этом остаться альфой в противостоянии двух полов. Ева, если смотреть поверхностно, не хотела огорчать парня, проявившего симпатию, как ей наговорил ваш всепокорнейший слуга. Она ссылалась на то, что не разобралась еще со своим бывшим и оставшимися после него следами в памяти. А Фрэнк по своей натуре просто не хотел никому нравиться, потому что его пучило от отношений. Задачей обоих было отшить друг друга и при этом запомниться фонтаном экспрессивной харизмы, дав понять, что они из состоявшихся людей. Мол, никому из них не требуется сторонняя помощь, и они всегда смотрят на вещи сверху вниз. Честно, наблюдать эту игру было весьма забавно.
– Собственно, почему звоню? – продолжал Фрэнк. – Хочу узнать, не забыли ли вы о сегодняшней встрече? Те же попугаи говорят, у всех Ев пуля в голове.
– Да, верно говорят. Только пуля сквозная, – смотрит на картину, которую когда-то нарисовала, где на белом фоне разбрызгана красная краска, имитирующая кровь, – как говорится, навылет, – дополнила она.
Фрэнк нисколько не понял ее юмора, но почувствовал, что оба собеседника сидят в окопах. Как он, так и она. Никто не хотел сдаваться, выговорившись о своих чувствах, которых на самом деле не было, и никто не хотел идти в открытый штурм, желая закончить диалог полным доминированием. Оба хотели красиво уйти, но понимали, что этого не сделать без вечерней встречи.
– Поначалу вы мне показались милой и застенчивой особой, – заметил Фрэнк.
– Всё верно, – подтвердила она, – я милая и застенчивая.
– Коварная в душе… – добавил он.
– Нет, – ответила она, в долю задумчивости растягивая первую согласную. Это тоже окажется ее частой фишкой.
– Так что по поводу вечера? – спросил Фрэнк.
– Всё с точностью, как и вчера, – ответила Ева.
– Только не ветер и не дождь, – сказал он, понимая естественное значение этих слов.
– Только не ветер и не дождь, – повторила она, в своем уме рисуя муссон эмоций и соленые слезы.
Осенние вечера, тем более близкие к полуночи, уже как пару недель заставляли надевать теплую одежду. Дело близилось к ранней зиме, что в Цайтгарденбурге было делом обыденным, но только не для меня. Я, как и вчера, устроился на левом берегу и, как в кино под открытым небом, наблюдал за вдалеке стоявшей парочкой, чтобы та не натворила ляпов в режиссируемый мною фильм. В тот день вехи Фрэнка и Евы, по моему хитрому замыслу, должны были соприкоснуться и склеиться как раскаленная смола. Но, естественно, всё шло не так.
