Звонок в дверь. Я снял шляпу, сделал доброжелательный вид, чтобы девушка не перепугалась моей таинственной фигуры, и устроился в зоне видимости дверного глазка. Ждать и названивать пришлось достаточно долго, пока терпение Евы не дезертировало.

– Что вам нужно? – в щели между рамой и дверью, что ограничивалась цепочкой, показалось припухшее заплаканное лицо.

– Должно быть, вы меня помните, Ева. Я продал вам яблоко, когда вы только собирались идти на мост.

– Это вы? Что вам нужно? Время позднее.

– Не достаточно позднее, чтобы вы уснули, Ева, – заметил я, затем попросив войти: – Пу́стите меня внутрь?

– На слезы есть особые причины, – ни с того ни с сего сказала она. – Может, вы сначала представитесь?

– Ах, да, – смешком раззадорился я, оставляя деловой облик, и пародийным реверансом, увиденном в каком-то старом фильме, рассудительно назвался: – Пред вами всепокорнейший слуга, раб чужих желаний, хранитель выторгованного времени Вархуил Бенкендорф.

– Дьявол, – с отвалившейся челюстью прокомментировала Ева, забыв обо всем, что было с ней до услышанной фразы.

– Ну почему сразу дьявол? – улыбался я, проникая в обездвиженные голубые глаза. – Давайте без этих нелепых прозвищ. Зовите меня просто Вархуил. – Я протянул ей руку, рассчитывая, что девушка наконец распахнет дверь. Так и случилось.

Узкий коридорчик. Много света. Длинная настенная вешалка с дюжинным ассортиментом из верхних выходных одежд, под которой в ряд попарно стояли еще две дюжины разной обуви. Я бы нисколько не удивился, если бы Ева жила не одна, но эта квартира принадлежала только ей. Впрочем, гораздо большее внимание привлекали фотографии и картины (сфотографированные и нарисованные ею), которые в разных размерах были буквально повсюду.

– Вам очень идет розовый халат, – разбавил молчание я, следуя за молодой особой.

– Мне тоже нравится. Единственное, что мне в себе нравится.

– Поэтому вы ходите голой в квартирном безлюдье?

Поначалу девушка неловко удивилась полноте полученной информации, а потом вспомнила, что разговаривает со сверхъестественным созданием, и ответила:

– Уж точно не потому, что сравниваю себя с Евой из Эдема.

– Значит, я прав? – переспросил я.

И, – как вам уже должно быть известно, – ответ девушки последовал не в продолжение темы, а в следующую ступень. Не удивляйтесь, это нормально. К тому же это не все её фишки и странности. Однажды Фрэнк назовет Еву необычной, что со временем перерастет в олицетворение, звучащее как: «В первую очередь, Ева, ты большущая проблема».

– Хочу яблоко. – Так ответила она. Не капризно и не требовательно. Честно, обращение звучало даже не в мою сторону, а куда-то в пространство. Мол, кто-то услышит да накормит.

– Ева, – воззвал я, требуя исключительного внимания к себе, но стараясь не переусердствовать. – Вы должны меня послушать. Внимательно послушать.

– Хочу яблоко, – всё так же на своем настаивала она.

– Вот об этом я и хочу поговорить. У меня досье на вас. Там, где я работаю, вас, Ева, назвали чересчур принципиальной. Человеком с двумя извилинами: одна газует, другая тормозит, таким образом постоянно продвигая вас вперед. Причем нет такой извилины, которая могла бы перестраховать вас и дать возможность вернуться на пару-тройку шагов назад. Говорят, это и порождает принцип. – Я приостановился, немного подумал и привел конструктивный пример, способный убить, как говорится, сразу двух зайцев: – Скажем, сейчас вы, во что бы то ни стало, хотите съесть яблоко. Не смею преграждать, вы найдете яблоко и умнете его. Только какими жертвами? Оглянитесь. Пустая комната, наполненная фотографиями с душами разных людей из вашего прошлого, и я. Больше никого. Вряд ли какая-то из этих морд выберется из печатного запечатления и протянет вам яблоко. Зато это могу сделать я. – Ева ненадолго повернула голову, посмотрев мне в глаза, и сразу же отвернулась. – Понимаете, Ева, вы найдете яблоко, давя на газ в вашем мозгу. Скажем, вы попросите его у меня в обмен на пару дней вашей жизни. Знаю, меня вы не отпустите, пока яблоко не окажется в ваших ладонях. Зато, когда кисло-сладкая пряность сдобрит некогда требовательный желудок молодой Евы, другая извилина затормозит и пожалеет о затраченном времени. Вы уже не сможете его вернуть.

Тот факт, что Ева слушала мой дискурс, не вклиниваясь и не мешая, уже не мог не радовать. Ведь, как вы уже знаете, она была из тех сложных мисс, что не открывают ушей перед каждым встречным.

– Мне понравились ваши рассуждения, Варухил, – сказала Ева и отошла к шторам, проникая глазами сквозь окно, где над проезжей частью шел сильнейший ливень. – Только вот разве это плохо – жить?

– Что же вы называете жизнью? – усмехнулся я с долей паранойи, приобретенной в тот день. Она заставляла меня ошибочно воспринимать слова Евы, мол, она снова задвигает свои темы, пропуская мои.

– Ну, вы же сами сказали, принципы двигают меня вперед. Разве плохо постоянно идти вперед? Это ведь и есть жизнь – движение.

Признаю, девушка удачно сумничала. И я бы поддержал ее, доработав вместе с ней ее дельную мысль. Только вот не все знают, что жизнь – это спектр из сотен или даже тысяч оттенков цветов. Многие об этом даже не задумываются, заполоняя свой разум навязанными установками. Как правило, один человек за всё своё существование отличает лишь два-три способа жизни: жить, чтобы есть; работать, чтобы жить; жить, чтобы любить и наоборот. Ева же была из тех, кто хотел жить здесь и сейчас, выжимая удовольствие, как воду из тряпки, даже если тряпку придется поджечь, чтобы испарить из нее последнюю влагу. А такой способ жизни как никакой другой пересекается с моей работой: если я не смогу ее переубедить, Ева израсходует оставшиеся тридцать лет своей жизни в шесть раз быстрее, если не больше. Желание за желанием будут отнимать драгоценные годы, пока сердце девушки не перестанет сокращаться.

– Жизнь – движение вперед. Вы идете вперед, Ева. А вы никогда не думали, что, оглянувшись, окажется, что вы шли назад? Далеко не в том направлении, в котором бы вам хотелось.

Комната застыла в молчании. Ева стояла спиной ко мне, – я в средине комнаты, а она у окна, – и пряталась за распущенными волосами, не дающими мне видеть движения ее лицевых мышц. Девушка лишь молчала, думая о чем-то своем, а потом, спустя примерно полминуты, эгоистично свернула:

– Сегодня встретила симпатичного парня. Он веселый. Кажется, даже жизни рад. С первого восприятия, мой антипод. – Ева не отрывалась от окна и говорила. Может быть, она снова плакала и не хотела, чтобы я этого замечал, и, если бы не уверенный голос, что нисколько не дрожал, я бы так и подумал. – Вы стоите в моей квартире, Вархуил, пытаясь мне что-то внушить, в то время, когда ваша помощь как нельзя кстати нужна Фрэнку. Да, его зовут Фрэнк. Там, на мосту, он говорил что-то о своих переживаниях. Не знает, как быть, когда ему наступит двадцать. Так почему бы вам не постучаться к нему в дом?

И тут я понял, как должен действовать. Может быть, вы еще не совсем понимаете мотивов моих действий, но, обещаю, первая глава не оставит вас без ответов.

– Я уже был у Фрэнка. Мы с ним много проговорили о вас, Ева. Думаю, вы ему понравились.

– Что? – недоуменно переспросила она, в последний момент задержав свое тело, чтобы не повернуться лицом ко мне. – Ну я вас поздравляю, Вархуил, теперь я не смогу встретиться с ним завтра. А ведь обещала.

Таких размеров помёта с неба я не ожидал. Ева была обязана встретиться с Фрэнком. И никакие обстоятельства не должны были этому помешать.

Характер Евы – это что-то из ряда вон выходящее. Что-то особенное. Может быть, только из-за нее я решил остаться в Цайтгарденбурге, мотивируясь сочувствием. Безусловно, судьба Фрэнка меня тоже интересовала. Интересовала настолько, что я хотел стать ее творцом. Впрочем, вышло так, что мне пришлось взяться за авторство обеих судеб. Мне казалось, только при помощи друг друга, при помощи взаимодействия, Фрэнк и Ева могли бы прожить настоящую счастливую жизнь.