- Тут мы ничего поделать не можем. Наше место здесь, на фронте. В Москву ехать не надо. В Москве и без нас разберутся. Кровь сейчас везде потечет.

- Кровь? Чья кровь, белая?

- Всякая. Цвет у нее один.

- Наверное, ты прав, Коба. Но кто организовал? Что, если он умрет? - вновь повторил Ворошилов. - Ведь помнишь, сколькие в феврале против него встали?

Сталин, не спеша, свернул цигарку, закурил.

- Но многие были и "за".

- Из тех, кто сейчас в Москве, лишь Яков. Лева же, уверен, туда сейчас сорвется. Грызться будет.

- Пусть.

Ворошилов покачал головой, вздохнул и пошел отдавать распоряжения.

- Клим, стой. В порядке все с Ильичом. Выживет. Но знают об этом пока только я и врач. Ну, теперь и ты, выходит, - выражение на грузинском лице Сталина стало столь загадочным и зловещим, что Ворошилов, который в жизни своей не боялся ни Дьявола, ни смотрящему прямо в лицо стволу, застыл. - Знаешь врача, знаешь дату смерти?

Председатель Высшего военного совета республики, а в придачу к этой громкой должности еще и нарком по военным и морским делам, с тоской слушал, как холодный дождь барабанит по крыше вагона, сползает струями по окнам, словно ищет, как бы ему попасть внутрь и грязной лужей растечься по полу. Настроение хуже некуда, нарком перебирал тех, кто может заменить в Питере Моисея, кого надо выдвинуть, чтобы не потерять ключевую должность.

И, главное, как все провернуть отсюда, из Свияжска?

Телефон нерешительно, словно собираясь с силами, звякнул, наркомвоенмор недовольно покосился в его сторону, но тут аппарат вошел в раж, заполнил звоном штабной вагон. Троцкий схватил трубку.

- У аппарата!

В вагоне никого сейчас на свое счастье не было. Троцкий вряд ли бы пощадил того, кто увидел его таким растерянным. Наркомвоенмор побледнел, руки задрожали.

- Когда? Насколько тяжело?

Сборы были недолгими. Подогнать локомотив, отдать последние распоряжения, и мост через Волгу, который войска Восточного фронта вот уж скоро с месяц никак не отобьют у каппелевцев, остался на попечение латыша Славена. Поезд военкома взял курс на Москву.

В камере Дора просидела недолго, тяжелая дверь отворилась и ее повели на ночной допрос.

- Фамилия, имя, кто такая есть, - Петерс задавал вопросы лишенным всякой интонации голосом, словно бездушный автомат. Лишь растягивал слова. Звучало нисколько не смешно, но весьма зловеще.

- Я, Фаня Ефимовна Каплан. Под этой фамилией жила с 1906 года..., - Дора откинулась на спинку, закатила глаза к потолку, а руки сложила на коленях и в свою очередь начала отвечать монотонно. - В1906 году я была арестована в Киеве по делу взрыва. Тогда сидела как анархистка. Этот взрыв произошел от бомбы, и я была ранена. Бомбу я имела для террористического акта. Судилась я Военно-полевым судом в городе Киеве. Была приговорена к вечной каторге. Сидела в Мальцевской каторжной тюрьме, а потом в Акатуевской тюрьме...

- Зачем стреляли в товарища Ленина? - Петерс вдруг улыбнулся хитро. - И стреляли ли вообще?

- Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг еще в феврале. Эта мысль во мне назрела в Симферополе, и с тех пор я начала подготовляться к этому шагу.

Петерс лишь посмотрел недоверчиво, протянул задержанной лист допроса. Та поднесла его почти к самым глазам, пробежала взглядом и сразу подписала. Как только Каплан увели, чекист лишь сокрушенно покачал головой:

- Ерунда полная!

И с чувством, во весь голос смачно выругался.

Утром за Дорой в ЧК Замоскворечья приехали. Двое вооруженных винтовками с примкнутыми штыками красноармейцев, - словно они конвоировали матерого уголовника, - отвели ее к грузовику, в котором сидели еще вооруженные солдаты. Пока машина ехала к Кремлю, Дору не покидало ощущение, что видит она Москву в последний раз. Может, выпрыгнуть из кузова и разом со всем покончить?

Нет.

Роль надо доиграть до конца.

- Что скажете? Как она?

Петерс, который ночь не спал, глянул исподлобья на ввалившегося к нему в кабинет Юровского.

- Так интересуетесь, или помочь можете?

Юровский выложил перед Петерсом постановление и одновременно маленький пакетик, который гулко и тяжело ударился о стол.

- Дело теперь веду я. Мандат подписан Председателем ВЦИК.

- Вот как? А это что? - Петерс кивнул на пакетик.

- Пуля. Извлечена из кастелянши Поповой. От кольта пуля.

- Что? - Петерс даже привстал со своего места и навис над Юровским. Последний сидел смирно и с ехидцей улыбался.

Петерс не выдержал и махнул рукой, словно хотел схватить Юровского за бороду. Недавний руководитель расстрела царской семьи даже отпрянул от неожиданности.

- Вот то оно и есть. Пуля револьверная, а к делу браунинг пришили.

- Что же, - Петерс вдруг притих. - Баба слепая. Да и из пистолета ее, похоже, давно не стреляли. Хотя не хватает именно трех патронов. - Отпускать, что ли? От прежнего режима пострадавшая, как-никак.

- И как же ее показания?

- Признание есть, - согласился Петерс.

- Дела. Версии?

- У меня их нет. Но по приказу Феликса Эдмундовича сегодня задержали английского поверенного Локкарта.

- Отлично. Для начала посадим их в одну камеру. А потом начнем трясти эту проклятую бабу по полной!

Специальный поезд Троцкого подошел к перрону ровно к восемнадцати, и, едва ли не секунда в секунду, подкатил автомобиль Дзержинского. Оба красных сановника пожали друг другу руки, и, неожиданно для них самих, обнялись.

"Неужели нам страшно"? - пришло в голову обоим.

Автомобиль, скрипя и вереща на поворотах, мчал к Кремлю.

- Как он? - Троцкий испытующе смотрел в светло-зеленые глаза Дзержинского.

- Плохо. Без сознания.

Троцкий нервно пригладил волосы, надел и сразу начал поправлять пенсне.

- Да и ты неважен. В Смольном и то лучше выглядел.

Наркомвоенмор был прав. Председатель ВЧК действительно сдал, меньше пятидесяти ему бы сейчас мало кто дал. А ведь совсем недавно пятый десяток разменял. Дзержинский хотел было отшутиться, но лишь махнул рукой.

- Не до себя.

Троцкий согласно кивнул.

- Дело лично ведешь?

- Нет. Пока ехал в Петроград, Свердлов поручил расследование Юровскому.

Троцкий хмыкнул и на какое-то время оставил Дзержинского в покое, прикидывая в уме расклад сил. Наконец, выцедил:

- Но сейчас-то ты здесь.

Председатель ВЧК зыркнул, желваки едва заметно заиграли на худом, бледном лице.

- Сейчас не до выяснения отношений, кто старше. И куда важнее выявить тех, кто стоит за покушением, чем...

- И кто стоит за покушением? - возвысив голос, перебил Дзержинского Троцкий.

- Англичане или эсеры.

- Логично.

Автомобиль въехал в Кремль.

- Яцек, я буду у себя. Распорядись принести мне бюллетень по Ильичу.

Лишь по глазам можно было заметить, сколь оказался удивлен Дзержинский обращением "Яцек". Этой старой партийной кличкой теперь называли его немногие.

- Хорошо.

Троцкий, не обращая внимание на часовых, вытягивающихся, словно в старой армии, в струну, - лишь чести не отдавали для полного сходства, - побежал к квартире Ленина. Но его остановили беспощадные врачи во главе с Крупской:

- К Владимиру Ильичу сейчас нельзя. Нужен покой, покой, еще раз покой.

Раздосадованный Троцкий пришел в свою позаброшенную кремлевскую квартиру с простой мебелью. Выходцы из семей квалифицированных рабочих, мелких лавочников, обнищавших дворян, проведшие большую часть жизни в низкопробных гостиницах, дешевых меблированных комнатах, каторжных бараках, неожиданно ставшие министрами революционеры вряд ли бы смогли сразу воспринять подобающую положению роскошь.

Пришел вестовой с бюллетенем:

"На 8 час. 30 мин. сообщается: Пульс -- 110, температура -- 37,3, дыхание -- 22. Общее состояние удовлетворительное; осложнений пока нет".

В дверь постучал и, не спрашивая разрешения, вошел Белобородов, недавний председатель Уральского Совета, упраздненного колчаковцами.