— На фякий флуфяй. Фывают такие пафиенты, фрофе фефя, фто не фай Бог!

Джон удовлетворенный состоянием пациента ушел, и скоро его место заняли черный Джек, Дженнифер и Арчер.

— Мы хотели тебе лично сказать. — Начал Арчер — Пока ты спал, в мире многое произошло.

— Да. — продолжила Дженнифер — США официально объявили о перемирии с Россией. Сегодня восстановлены дипломатические отношения. Мы скоро станем союзниками Макс. И нам почему-то объявило войну правительство Польши в изгнании. И России и США одновременно.

— Поляки быстро перекрасились. Сделали ставку на Канаду? Маловероятно. Скорее на Британию. Это значит?

— Это значит, что мы отправляемся через сорок минут. Пока канадцы не перекрыли морские пути. Кстати, знаешь, кто стал президентом независимой Аляски?

— Кто-то из клана Донахью?

— В яблочко! Президентом стал Грег Фергьюсон — кузен Сэма Донахью.

— Это надо понимать так, что нам как бы — хана?

— Это надо понимать так, что мы в большой опасности. Кстати, мистер Обри пропал.

— Взяли?

— Думаю, что у мистера Обри польские корни..

— Господа! Верните мне мои пистолеты, а? — жалобно попросил Максим. — Ну, я как голый, честное слово!

— Ты лежи пока, отдыхай. Пистолеты тебе принесут. Обещаю. Спи.

И Максим снова заснул.

То пробуждаясь, то проваливаясь обратно в сон, Максим провел еще около суток. Проснулся, удовлетворенно посмотрел на лежащие на койке в ногах пистолеты, поел, попил, заснул. Проснулся — сходил в гальюн, и снова заснул. Снилась, почему-то бабушка. Бабушка, глядя на него своими фиалковыми глазами, сияющими на лице, каждый миллиметр которого был покрыт большими и мелкими морщинками, тряся старушечьей головкой, упрекала за драку, сетовала на то, что он, нерадивый, не бережет голову. Максим постоянно смущался, возражал что-то себе под нос, говорил, что ужасно скучает. Скучает с тех пор как похоронил ее. Под конец сна пришла Ангела, утешила бабушку, поцеловала его в глаза, прошептала что-то, прильнув жарким, родным до сердечного спазма, телом, и тут он проснулся.

Проснувшись и почувствовав, что ему значительно лучше, Максим соблюл гигиену — принял душ, почистил зубы. Поглядел на себя в зеркало, обнаружил, что сильно потощал и как-то пожестчел. Взгляд зеленых глаз стал ярче, жестче, пожалуй даже агрессивнее. Борода отросла и пошла клочками. От парня в зеркале можно было ожидать всего. Если раньше глядя на Максима можно было сказать, что такой человек может по любому поводу пошутить, то теперь он был похож на человека, который может без видимого повода зарезать. Он почесал подбородок и пошел в медотсек к Джону. Стрелять бритву.

Бритву Джон дал, ехидно и уже гораздо менее шепеляво поинтересовавшись, а не надо ли еще чего, к примеру, презервативов. Максим порекомендовал ему оставить все презервативы себе, потому как они в России очень пригодятся. Джон шутки не понял, но насторожился.

Побрившись и еще раз посмотревшись в зеркало, Максим сначала вернул бритву в медчасть, а затем нанес визит в машинное отделение, где намеревался «сломать лед» с Майклом. К его полному удивлению никакого льда не было и в помине. Майкл встретил его приветливо, увлеченно рассказывал о своей работе. Об инциденте в рубке сказал только, что «во всем виноват перестраховщик Обри» и если бы не он, то и драки никакой бы не было. Спросил как у Максима голова, а получив ответ, проинформировал, что оказывается с тех пор как он оглушил Макса, то в команде его авторитет поднялся, так, что Майкл Максиму и его голове скорее благодарен, а то, что для этого пришлось потерпеть полет по лестнице — сущая ерунда.

Слово за слово, на свет появилась фляжечка, из которой вкусно пахнуло коньячком, лимонные леденцы за неимением лимона и сигара.

Слегка захмелев и придя в хорошее расположение духа, Максим вышел на палубу и встал у носа. Было хорошо. Ветер бил в лицо, «Корыто» мчалось вперед, с каждой секундой приближая его к дому. Максим сладко потянулся, стараясь хрустнуть каждой косточкой. Скоро он будет на своей земле. Среди своих. Раньше он никогда не думал, как много это стоит, сколько значит — быть среди своих. Где свои это не коллеги, не люди одного с ним достатка, не те, кто имеет сходные вкусы и мнения, а те, кто не выдаст, кто заступится, даст пожрать и напиться. Ни за что. Просто так. За то, что говоришь с ними на одном языке, за то, что понимаешь с полуслова, за общее прошлое отцов, матерей, дедов и бабок. За то, что празднуешь те же праздники, что и они, за то, что слово «совесть» для тебя означает то же самое, что и для них, даже если и поступаешь не по совести. За то, что уже тысячу лет ваши предки ругают одних и тех же правителей, тех же самых священников, тех же самых чиновников за те же самые вещи, теми же самыми словами, не забывая молится одному Богу, отдавать жизнь за страну. Потому, что она — колыбель твоя. Твоих предков и потомков. Дедов, отцов и детей. В ней они родятся, и она их сохранит и подготовит к жизни, в которой найдется место подвигу. Не самая удобная, не самая красивая, но сохраняющая надежно, заботливо, грубоватой заботой колыбели из листовой брони.

Чувство благодарности, за такую привычную, до незаметности, вещь как кусок земли и большая родня за считанные секунды почти довело Максима до религиозного экстаза. Он сел на палубу скрестив ноги и закрыл глаза. Он был почти счастлив.

В спину ему, через стекло смотрового окна рубки, смотрели Дженнифер и Арчер.

— Ему хорошо — он едет домой.

— Что он найдет дома? Вот в чем вопрос.

Дженнифер положила голову стоящему рядом с ней мужчине на плечо. Им тоже было хорошо.

Два дня штормило. Арчер и Максим, непривыкшие к качке, чувствовали себя плохо. То и дело подбегали к борту, чтобы прочистить желудок. Максиму было легче — он был моложе. Арчер же дал волю дурному настроению и в нецензурных выражениях отзывался о море, о катере, о ситуации в мире в целом. Максим не смотря на то, что ему тоже было нехорошо, старался не унывать и открыл тотализатор — принимал у команды ставки на то сколько раз Арчер побежит к борту. Арчер то смеялся, то сердился, переходя на личности и Максима и делающих ставки членов команды, что делало ситуацию еще забавнее. Собственно это и помогало справиться с одновременным сочетанием скуки и дурноты. Тотализатор сыграл с Максимом дурную шутку. Однажды принимая очередную ставку, он неожиданно не справился с приступом тошноты, и его вырвало прямо на палубу. Зеленый от морской болезни Арчер через силу поднялся с места и подойдя к делавшему ставку черному Джеку, потребовал выигрыш, который тут же на глазах у Максима и получил. Оказалось, что пока Максим принимал ставки на количество походов Арчера к борту, тот сам заключил пари с Джеком, на то, что однажды Максим до борта не добежит. И выиграл. Получив выигрыш — целых два доллара, Арчер мучительно икнул и побрел, хватаясь за поручни, к борту. Блевать. Черный Джек, радостно оскалившись, похлопал Максима по плечу и заявил:

— Гордись Макс! Ты первый на моей памяти, кто облевал эту посудину.

Дженнифер напротив, была очень довольна. Шторм затруднял поисковые работы, а в том, что погоня будет, она не сомневалась. Дженнифер нравился шторм, ей нравилось запираться с Арчером в своей каюте, ей нравилось, что по этому поводу никто не отпустил ни одной сальной шуточки. Команда воспринимала этот роман с уважением и даже некоторой симпатией. Даже те, кто, возможно, не прочь был бы занять место Арчера.

Максим мог только позавидовать такому товариществу.

Через два дня шторм кончился, а вместе с ним исчезло и хорошее настроение Дженнифер. Она все больше тревожилась, смотрела на горизонт, требовала доклады о данных радара через каждые полчаса. Она перестала спать, мало ела. Арчер старательно поддерживал ее силы, сам приносил еду. Однажды не смотря на протесты кока, который воспринял это как попытку переворота, сам что-то приготовил.