– Посмотри на меня, – шептал голос, – обернись…

Каждый раз, просыпаясь, я хваталась за шею, ожидая увидеть на пальцах кровь, но вокруг все было чисто.

Я полагала, что должна чувствовать что-то необычное, но нет: бурлила кровь в венах, работали органы, мозг раздавал им указания и содрогался от ужаса при мысли, что по организму сейчас распространяется нечто непонятное.

Вечером я очнулась от того, что подушка промокла. Полная дурных предчувствий, я потрогала шею и взглянула на пальцы: рана открылась, и все вокруг было в крови.

– Сестра! – закричала я не своим голосом. – Сестра! Кто-нибудь!

Как оказалось, поводов для беспокойства не было. Однако, заново накладывая швы, лечащий врач недовольно бурчал под нос.

– Материал обычный… Рана тоже… Странно…

– Доктор, – прошептала я, вздрагивая каждый раз, когда изогнутая игла входила в кожу, – как вы считаете, чем меня ранили?

– Я бы сказал, что вы потерпели неудачу в схватке с диким животным, – пробормотал врач.

«Дикое животное». Так вот как теперь я могла называть любовника, чуть не ставшего моим убийцей.

Так прошло пять томительных дней, в течение которых меня то и дело навещали знакомые и врачи, проверяющие, как поживает рана. Она поживала скверно: раз за разом швы растворялись, словно их поливали кислотой, пока однажды все не закончилось. Рана стремительно затянулась, оставив после себя бледный рваный шрам.

– Ничего не понимаю. – Врач двумя пальцами надавил на след, покрытый бахромой засыхающей крови. – Ведь она была здесь… Определенно! Вот следы от иголочных проколов… Она выглядит так, словно заживает уже долгое время!

– Меня не спрашивайте, – мрачно отозвалась я, морщась от его бесцеремонных тычков. – Если бы я знала, в чем дело, то не сидела бы перед вами с таким лицом.

Слухи о чудесном исцелении девушки из палаты двадцать три облетели весь госпиталь, став камнем преткновения в научных дискуссиях и предметом религиозных споров. Было забавно слушать, погрузившись в чтение брошюрки, что, с одной стороны, это может быть особенностью организма, а с другой – происками дьявола.

– Значит… – Джи выжидающе посмотрела на меня, расплываясь в улыбке. – Тебя выписывают завтра?

– Ага. – Я была бы счастлива, если бы меня не глодал червячок необъяснимого страха. – Американская медицина творит чудеса.

– Боже, храни Америку, – нараспев произнесла Джи, и мы обе засмеялись. – Я рада видеть тебя снова улыбающейся.

Я рассеянно усмехнулась. Нельзя было показывать кошмарное, искаженное ужасом лицо, томящееся под этой маской счастливой улыбки. От пережитого потрясения Джи утратила проницательность, поэтому ее ни капли не насторожило такое быстрое выздоровление – наоборот, она уверовала в то, что это целиком и полностью заслуга врачей, хотя они сами ломали головы над загадкой.

– Все возвращается на круги своя. – Джи вздохнула и перебросила волосы вперед. – Джейк звонил?

– Нет, – я вздохнула. – Наверное, он сильно болен. Холли сказала, что он не выходит из своей комнаты и Шерил сама ему носит поесть.

– Больной Джейк… – Джи покачала головой. – Это вообще возможно в нашей реальности?

– М-м… Надо бы навестить его. Но я не уверена, что меня пустят на порог…

Джи прочесала рукой прядь волос. Я сонно проследила, как бледные пальцы, словно акульи плавники, рассекают блестящую черную гладь. Как же хотелось спать…

На следующий день я вышла на крыльцо больницы с таким ощущением, словно была первым ступившим на лунную поверхность. Стоял чудесный осенний день, хрусткий и звонкий, сияющий и золотой, как церковный колокол, – то тут, то там можно было увидеть пациентов, счастливо воссоединяющихся с семьями. Мысленно порадовавшись за них, я поискала взглядом своих: Джи стояла у машины, а рядом с ней – Холли с огромным букетом фрезий. Увидев меня, обе замахали руками.

– Привет, солдатик, – Джи дружелюбно толкнула меня в плечо кулаком, а потом обняла, – я так скучала по тебе в обычной одежде.

– Лив! – Глаза Холли были ярче, чем небо над головой. – С выздоровлением!

Джи открыла передо мной дверцу машины, и я села, уткнув нос в душистый букет. Холли расположилась позади, Джи бухнулась за руль и подняла типичную водительскую суету: принялась поправлять зеркала и кресла, зашуршала бумажками в бардачке. Она тщательно проверила документы, потом, вздохнув, пристегнулась.

– Ну что, девчонки, поехали?

– Поехали! – закричала Холли. Я улыбнулась.

– Куда едем?

– В пиццерию! – Джи затормозила на пешеходном переходе, сурово глядя на ковыляющую через дорогу пожилую парочку. – Отметим, так сказать, твою выписку.

Я опустила козырек, пряча глаза от солнца. Наступил октябрь: как и все городки в Америке, Пайнберри неспешно готовился к Хеллоуину – витрины украшали зловещими тыковками из бумаги, гирляндами в виде летучих мышей или чертей; по вечерам деревья на аллеях загорались яркими лампочками, а на столбах то тут, то там виднелись объявления о предпраздничных акциях и мероприятиях. Я прижалась лбом к стеклу и прикрыла глаза. Меня мутило, голова кружилась. Неосознанно я дотронулась до шрама на шее, но успела отдернуть руку прежде, чем кто-либо заметил и спросил, в чем дело. Рана не болела, все было хорошо… кажется.

Джи припарковалась у пиццерии. Взяв в руки сумочку, она подмигнула мне:

– Вылезайте, девчонки! Пойдем поедим.

Я вышла последней. Настроение резко ухудшилось. Солнце нещадно палило, хотя сейчас, в октябре, оно уже не должно было даже пригревать.

– Лив? – Джи взяла меня за руку и с тревогой покосилась на Холли. – Тебе нехорошо? Ты такая бледная…

– Нет, идем. – Я перевела дух и вытерла испарину со лба. – Веселиться, ура.

Обе переглянулись с нескрываемой тревогой и, взяв меня под руки (маленькая Холли обняла меня за талию), повели в прохладную пиццерию. Скрывшись от солнца, я почувствовала себя лучше. Джи с Холли громко спорили, за каким столиком нам сесть, а я растерянно смотрела по сторонам. Казалось, все таращатся только на меня, хотя в действительности все были заняты своими делами.

– Пойдем!

Джи подвела меня к столику в углу, около большого гибискуса в кадке, и тут же к нам подскочила молоденькая официантка:

– Чего желаете?

– Две с ананасами, – сказала Джи, даже не глядя в меню. – Ты же хочешь с ананасами, киска?

– Да! – Холли ткнула пальцем в раздел напитков. – И малиновую газировку!

– Да, газировку и еще безалкогольного пива. – Джи вопросительно взглянула на меня. – Эй, ты чего-нибудь хочешь?

Я бессмысленно просмотрела меню – казалось, что я читаю инструкцию по эксплуатации комбайна на китайском языке. Все такое неаппетитное…

– Одну мексиканскую фирменную, – вяло произнесла я, – и безалкогольное пиво.

Официантка умчалась на кухню. Холли и Джи испепеляли меня взглядами, и я не выдержала:

– Что?

– Ничего, – протянула Джи.

Пытаясь чем-нибудь занять руки, она схватила из плетеной корзинки хлебную палочку и разломила ее пополам. Этот звук напомнил мне…

…о ломающихся костях…

…о рубке дров в лесу. И этот запах свежего дерева…

– Скажи, Холли, – широко улыбаясь, заговорила Джи, – как дела в школе?

– Ой, замечательно! – Холли поддержала игру и быстро закивала, налаживая беседу. – Правда, есть одни ребята…

Я слушала их, особенно не вникая, но иногда ради приличия вставляя реплику-другую. Желудок сверби-ло, я мысленно успокаивала себя тем, что скоро заказ будет готов, вот только от одной мысли о пицце горло судорожно сжималось. Джи и Холли неприятно косились на меня: наверное, ожидали, что я вот-вот рухну на пол и начну кататься по нему с дикими воплями. Я раздраженно выдернула из растерзанной цветистой салфетки пучок ниток.

Наши заказы появились на столе, дымясь и испуская яркие ароматы. Я осторожно взяла покрытый матовой пленкой конденсата бокал с фирменным тиснением, сделала глоток. По горлу прошел спазм: напиток напоминал ледяные помои, приправленные полынью и освежителем воздуха. Стараясь сильно не морщиться, я опустила бокал на предусмотрительно подложенную салфетку и покашляла.