Накануне вечером мы с Юлькой сидели у нас в номере и обсуждали предстоящий концерт. Давно пора было спать, но почему-то нас обеих мучила бессонница. Наверное, такое бывает, когда очень волнуешься. А как тут не волноваться? Когда ты выступаешь на самой крупной площадке Японии. Организаторы молодцы, так постарались.
- Лен, боишься завтрашнего дня? – Спрашивает Юлька, лежа на кровати и уставившись в потолок.
Она молчала на протяжении пяти или десяти минут, а тут вдруг заговорила.
- Волнуюсь, конечно, не без этого, но ведь у нас столько было этих выступлений, – протянула я и улыбнулась самой себе.
- Да я знаю, много, а тут прям что-то страшно! Мы никогда не выступали перед таким количеством народа!
- Дааа, представляешь сто тридцать тыщ!
- Не, не представляю! – Она тоже улыбается и поворачивается ко мне. – И все пришли к нам!
- Посмотреть на нас, послушать нас, – я тоже смотрю на девчонку и улыбаюсь в ответ.
- Нет! Ну, что ты? Они пришли посмотреть, как мы с тобой целуемся! Это ведь так важно! – Начинает ржать она.
Вообще-то Юлька права.
- Они стали такими же извращенками, как и мы! – Подхватываю ее смех я.
Как можно не смеяться, когда смеется она? У нее самый заразительный смех в мире! Уж я в этом уверена!
- Как Ваня! Это все Ваня, он виноват!
- Он молодец, если бы не он…, – начинаю было говорить я, но Волкова прерывает меня.
-Знаю-знаю, то нас бы не было! И не было бы ничего, и наших миллионов тоже, и Tokyo Dome не было бы, и сто тридцать тыщ японцев! Я знаю!
- И тебя бы не было, – грустно замечаю я.
- И тебя, – так же грустно вторит она.
- Как хорошо, что мы есть! Это так важно. – Я не сдерживаюсь и обнимаю ее.
Так мы и засыпаем, не произнеся ни слова.
К вечеру следующего дня все становится предельно ясно. Настолько все просто, что я схожу с ума. Всегда в нашей жизни было две ситуации: все очень сложно и все очень просто. Сейчас время как раз второго варианта. И я даже не знаю хорошо это или нет. Наверное, хорошо. Все предельно просто: 2003 год, наш пик популярности, все визжат, орут «Я сошла с ума», «Юля, Лена…», «Я вас люблю» и все это на ломаном русском. Этот год стал кульминацией чуть ли не всей нашей жизни, если не так, то столько эмоций я в любом случае не испытывала еще никогда, и редко когда испытывала потом. Почти никогда. За исключением и только.
В тот 2003 год я поняла, что начала влюбляться. Кажется, в тот 2003 год, у меня поехала крыша от нашей славы. А как она могла не поехать, когда вокруг тебя миллионы фанатов и все кричат: «Тату, тату!» А ты смотришь, смотришь на них с какой-то вышки и улыбаешься, и думаешь, что может быть лучше? Что может быть хуже? И никто бы не смог сопротивляться такой славе, и мы не исключения. Тогда мне казалось, что нам возможно все, что мы чуть ли не Боги. Я думала, что я и есть Бог, пока не поняла, что Бог внутри меня. Но это немного о другом, не то, о чем хотелось кричать.
Этот 2003 год разрушил все возможные стереотипы, и нам совсем унесло крыши. Совсем. Я и не могла думать о том, что мы зайдем настолько далеко. Моя мама была права, когда предупреждала меня о том, что я могу заиграться. И был прав Ваня, который шутливо говорил, что стерпится и слюбится. Стерпелось. И слюбилось. Да еще как. Нам совсем снесло крыши.
Тогда стоял обычный день, и мне казалось, что земля уходит из-под моих ног. Она смотрела на меня сегодня будто весь день и ни на секунду не отводила взгляд. Когда я спросила у нее, что случилось, она улыбнулась и покачала головой, что означало – все в порядке. Как могло было быть все в порядке, когда она так смотрела на меня? Так, когда бегают мурашки по коже. Или так надо? Не думаю. Но это совсем не важно, она не прекращала смотреть на меня. И с каждой минутой я чувствовала, что мое сердце уходит куда-то ниже. Ниже. Я слабо улыбнулась, глядя на нее. Тогда она подошла ко мне так близко, что расстояния между нами почти не осталось. Я снова удивленно кинула на нее взгляд и попятилась обратно. Она все еще молчала, но отставать не хотела и двинулась за мной. Через несколько секунд я почувствовала что-то твердое сзади. Это была кровать. Я засмеялась, ведь всегда, по всем законам жанра, когда человек пятится назад, он на что-то натыкается. Юлька усмехнулась тоже и мягко опустила меня на покрывало. Я не стала сопротивляться. Сама она замялась и еще минуты две стояла рядом, молча смотря на меня. Я вопросительно посмотрела на нее, совершенно не понимая, что происходит. И только я хотела спросить ее об этом… Только хотела…
Но было поздно. Она не дала мне собраться с мыслями и все обдумать. Почти не дала. Едва успев вздохнуть, ее губы мягко накрыли мои. Я чувствовала ее волнение, хотя так и не понимала в чем дело. Она неловко присела сверху меня, продолжая целовать. Я, к своему же удивлению, почему-то совсем не сопротивлялась. Совсем не хотела… Только совсем не понимала что происходит…
Это было еще тогда, в 2003, так скоро после нашего концерта.
А пока мы стояли за кулисами Tokyo Dome и с дрожью в теле ждали нашего выхода, который и так уже задерживали. Ни чего, ни чего, – уверяла я саму себя, – вот Киркорова два часа ждали, а у нас всего лишь полчаса задержка. И ничего кроме этого занятия мне не оставалось делать, так мамы уверяют детей в том, как Дед Мороз существует, а поэтом их детское сознание рушится и оказывается все наоборот. Стоит только появиться папе в новогоднюю ночь у ёлки и подложить туда какой-либо подарок. Всего-то, но так люди и разочаровываются. Но я почти не разочарована, хотя почти не считается, просто нужно немного подождать и выступление начнется. Вообще за свою недолгую, но довольно плодотворную жизнь я поняла – ждать, не всегда хорошо, но и не совсем плохо. Лучше ждать.
Но все же наше выступление началось, с опозданием или нет – уже никого не волновало, главное – оно началось. И только мы вышли на сцену, как тысячи японцев завопили во все горло. Завопили скорые машины на суетящихся трассах. И люди стали падать. Падать в обморок. Мы узнали об этом позже, но в тот момент, как мы вошли, они уже падали. Падали, так и не посмотрев наше выступление. Падали, падали, падали…
Концерт закончился довольно быстро, даже не смотря на то, что мы отыграли все по программе. Все, как задумывал Ваня, Ленчик, чертов менеджмент и все посторонние люди, даже незамысловатые гримеры и стилисты. Мы отыграли так, что я уверена в том, что Ленчику пришлось закрывать рот рукой, а Ване в срочном порядке подавать самокрутку, при этом довольно улыбаться. Дабы он не подумал о том, что вам что-то не понравилось. Не дай Бог, иначе пристал бы с расспросами и не дал вам уйти. Главное, чтобы на сегодня они оставили нас в покое. Мы отыграли этот концерт на всю катушку, посадили голоса, ноги неприятно ныли, а губы – приятно. Губы… Мы снова целовались. И я уже почти не замечаю этого. Это происходит не специально, а так, как будто это надо, будто мы занимались этим всю жизнь. Она просто целует меня, а я просто целую ее. И так, как всегда, все просто. И губы приятно ноют. Когда заиграла песня All the things she said Юлька, как обычно стала подходить ко мне. Как обычно я улыбнулась ей и тогда же, как обычно, я почувствовала несмелую, вязкую волну внизу живота. Как обычно она обняла меня, я ее тоже. Она коснулась губами моих губ, я ее тоже. Она приоткрыла свой рот, разрешая мне целовать ее, я сделала так же. Она всегда целовала меня. Не я ее. Она – меня. Этим мы различались. Она, как всегда, осторожно и бережно сминала мои губы под своими, как сминают лепестки гербер. Герберы – мои любимые цветы, и она знает об этом, и поэтому сминает мои губы так же, как сминают лепестки цветов.
И с тех пор я смутно помню что-то. Вряд ли она страстно любила меня, когда мне было восемнадцать, но тогда, по крайней мере, она мне не изменяла. Я не выглядела на свой возраст и мне гораздо меньше лет, чем было на самом деле, и во всем виноваты веснушки и рыжие кудри, от которых я позже с удовольствием избавилась. Точнее сказать избавилась от прошлого. Проще придумать способа я не смогла, проститься с прошлым, и Юлей был только один выход. И обо всем этом я думала уже, когда мне стукнуло двадцать четыре или около того. Я плохо разбираюсь во времени, мне кажется, что она – Вся Моя Жизнь. Тату – вся моя жизнь. Мне показалось так через некоторое время после концерта. Тогда мы выпили. Выпили больше, чем следует, выпили, как обычно. И как обычно все заканчивалось одним: «Лен, а я так тебя люблю!», «И я тебя люблю», «Я так хочу спать, пошли?» И без ответа на вопрос мы вырубались. Так было почти всегда, до того самого обычного дня, пока мы выпили больше, чем следует.