- Ты так изменилась за последнее время, – тихо шепчет она мне, будто боится, что ее кто-то услышит, – боже, неужели это ты? Та Ленка, которую я знаю столько лет … Как же ты изменилась.
Гладит она мои волосы, нежно скользя взглядом по лицу, не пропуская ни единого миллиметра, тщетно стараясь уловить признаки моего изменения. Пальцы плавно переходят на контур лица, очерчивая его, затем двигаются в сторону подбородка, огибая его, стремятся к скулам, откуда соскальзывают на губы, едва затрагивая нижнюю. Зачем же ты это делаешь, Юлек?
- Зато ты совсем не изменилась. – Осмеливаюсь перебить ее я, и ее рука в ту же секунду неловко соскальзывает. – Спасибо за ужин!
- Было бы за что. – Улыбается она мне, и наступает неловкая пауза. Ее руки находят мои холодные пальцы и переплетаются с ними. Так, сидя по-турецки, на ее небольшом диване, который скорее походил на кресло, она вновь пробудила во мне застывшую на время тоску, навеяла воспоминания, от которых я старательно убегала. Зачем она это делала я не знала, и вряд ли бы догадалась, если бы не ее действия…
Она не дала мне собраться с мыслями, не дала времени, чтобы вдохнуть и приготовиться к чему-либо, она не оставила мне права выбора, не оставила ничего, в ту секунду ее губы едва коснулись моих, вспухли на моих губах, отпечатываясь на них жарким солнцем, весенним теплом, сладким медом, дыханием моря… Они совсем не были требовательны, они были неуклюжими, даже робкими. Такими, какими я их знала девять лет назад … И этого я испугалась больше всего. И едва не заплакала, но крепко зажмурив глаза, справилась с секундным наваждением. Что же ты делаешь, Юлек? И самое главное – для чего? Почему я не могу понять ее действия, ее мысли, ее поступки? Я не могу понять ее совсем, как бы я не хотела себе в этом сознаваться. Я просто чувствую ее губы на своих губах, которые так и застыли в нерешимости двинуться дальше. Где же твоя прыткость, где же твоя смелость, родная? Где дьявольский и похотливый огонек в твоих глазах? Смотря в них, мне еще больше хочется плакать, ведь в голубых глазах нет ничего, кроме самой откровенной, самой, что ни на есть смелой грусти, в них нет ничего, кроме сожаления, немного жалости и отчаяния, и кажется, в них столько любви … Столько, сколько я никогда не видела в своей жизни. Ты ли это, родная?
- Милая, я не могу успокоить Самира, он плачет, может, ему нужно покушать? – Как будто в тумане я слышу голос Парвиза, и в ту же секунду отпрыгиваю от Юли, сжавшись в комок.
- Я сейчас! – Подает голос она.
- Я… мне… извини… мне нужно идти… – Бормочу я, пытаясь собрать все мысли в голове, и уже встаю с дивана.
- Куда ты? – Парвиз остановился около Юли, мягко опустив руки на ее плечи. – Уже уходишь?
- Да, мне пора, спасибо еще раз за прекрасный ужин. – Развернувшись, я иду в коридор, чтобы одеться. Юля поспешно отправляет Парвиза наверх, а сама бежит за мной. Видя, как я надеваю пуховик, она обеспокоено думает о чем-то.
- На улице холодно, – вскоре замечает она, кинув взгляд в окно, – может, ты останешься?
- Нет, я не могу. – Мягко отстраняюсь я, в то время как она бережно поправляет мои волосы.
- Почему?
- Потому что у тебя есть своя семья, а у меня своя. – Все просто объясняю я, ища свою сумку.
- А разве я не твоя семья? – Безнадежно спрашивает Юля, протягивая мне ее.
- Не в этом деле. – На секунду я отрываю свой взгляд от пола и сталкиваюсь с ее глазами. – Я – не твоя семья.
Быстрый, неловкий поцелуй в щеку, и я ухожу из ее дома, мягко прикрыв дверь…
За прошедший февраль произошло столько всего, что начинающийся новый год уже казался мне перспективным и загруженным по полной программе. Мы дали множество интервью в журналы по поводу синглов альбома, фильма и других вещей, приняли участие в программе «Доброе утро, Россия», где очередной раз услышали глупую просьбу: «Тут за кадром поцелую требуют», съездили на «Love radio», где опять же был весь эфир. Одним словом – жизнь кипела в привычном ритме, и это не могло не радовать нас, ведь нам совсем не хотелось гаснуть, быть забытыми, уходящими, в нас еще полно энергии, нам есть, что рассказать и что показать. Почти в самом конце весны стали крутить рекламы про выступления, почти за месяц до самих концертов. Уже в конце марта мы уехали в Дубай, где был запланирован один из концертов. Мы приехали туда первый раз, с надеждой немного развеяться, посмотреть город, отдохнуть и не забивать голову условиями концерта. Одним из условий выступления было то, что мы не должны выражать никоим образом свои чувства, никаких объятий, никаких поцелуев и желательно даже без прикосновений. Все это могло вызвать волну недовольств в ОАЭ, где люди крайне негативно настроены к таким вещам. Хотя я едва ли могу поверить в то, что наши фанаты не привыкли ко всему этому, но ничего уж тут не поделаешь. Следующим утром, уже после концерта, когда мы давали интервью, нас спросили как раз на эту тему:
- Оговаривались ли с вами какие-либо правила поведения организаторами концерта, принимая во внимания ваш имидж двух влюбленных в друг друга девушек?
- Да, они как-то боятся внешних проявлений любви. Нельзя обниматься, целоваться. – Волкова изменилась в лице, изображая непонимание и смятение.
- Мы были удивлены, когда нам запретили обнимать друг друга на концерте. Сказали, ладно, за ручку подержаться можете. Запугали нас, бумаги заставили подписать какие-то. – Рассказывала я парню, сидящему напротив.
- Дело даже не в том, что устроители концерта нас запугали. Просто непонятно почему нельзя. Какая разница – мусульмане они или христиане. Есть понятие любви, есть понятие каких-то дружеских отношений между людьми, которые имеют внешние проявления – объятия, поцелуи. Почему нет?
- Странно, действительно. Ведь здесь, как и в других странах, люди создают семьи, рожают детей. Муж с женой ведь, наверняка, целуются друг с другом. – Я добродушно улыбнулась, глядя, как губы Юльки тоже расплываются в улыбке.
- И на концерт они ведь не приходят в парандже. Они же приходят с открытыми лицами, многие девушки были в коротких юбках, обтягивающих майках. Как это тогда расценивать? Это, получается, нормально.
Мы сидели в гримерке, ожидая выхода на сцену, и обсуждали предстоящее выступление. Юля все еще была недовольна тем, что нам ставили такие условия, а я тысячный раз объясняла то, что она итак уже знала – такая уж это страна. Во всяком случае, когда тебя постепенно забывают, а концерты резко сокращаются, уже ничто не кажется плохим. Хоть что-то. Это лучше, чем ничего. «Это не могло длиться вечность», – утешает Юля то ли себя, то ли меня, говоря о нашей нежности на сцене, о нашей искренности. «Это вообще не может длиться вечность», – срывается с моего языка та мысль, которая крутится в голове уже так долго. И она непонимающе поднимает на меня взгляд: «Что ты имеешь в виду?». Струсив, что она разгневается, я замялась, неловко дернула плечами и подскочила с места: «Мне кажется, нам пора идти». Неоднозначно вздохнув, она вышла за мной, поднимаясь по неуклюжей лестнице к сцене. Издалека я слышу, как ведущая заводит толпу: «Are you ready?», и в ответ упоенные визги, крики. Музыканты начали играть мелодию, фанаты выкрикивали: «Tatu…tatu…tatu», свистели какие-то свистки, заиграло интро D&M…
… Мы выходим на сцену, на несколько секунд скрепив руки, это ходит как-то по привычке, но через мгновение я остаюсь одна. Она остается одна, но ей легче, она – не я. Мы расходимся по разным краям сцены, всматриваясь в лица фанатов, которые не отображают ничего, кроме блаженного удовольствия и абсолютного счастья. Когда заканчивается музыка, и все замирает в ожидании песни, мы разворачиваемся и идем навстречу друг к другу. Первое вступление, голос дрогнул, но вряд ли кто-то услышал, затем вступилась и музыка. Весь концерт мы мучились от невозможности даже прикоснуться друг к другу, но Юля это Юля, она находила моменты, чтобы пройти мимо и якобы случайно провести рукой по талии или плечу. Все продолжается из песни в песню, ходим вокруг друг друга, боясь лишний раз взглянуть в глаза друг другу, а то потом захочется прикоснуться, а нам – нельзя. Так и на песне ‘Loves me not’ мы сталкиваемся взглядами, случайно, но надолго остаемся в глазах друг друга, боясь оборвать невидимую нить, которая нас объединяет. Пусть объединяет не так, как раньше, как тогда уже ни когда не будет, но все же мы связаны. На всю жизнь. И даже все мои несчастные попытки выкинуть ее из моей головы, спустя несколько лет, так и остались всего лишь попытками, и даже все ее попытки забыть меня, только более жестоким способом, тоже не оправдались. Мы никогда не смогли бы стереть друг друга из памяти, даже если сжечь все простыни, все гостиницы, разрушить все места, где мы бывали, перестать продавать те вина, которые мы пили, даже если сжечь все подарки от фанатов, от друг друга, и даже если решить выбросить самое дорогое, что у меня есть – кулон, мы все равно, в конечном итоге, не забудем друг друга. Ничего уж тут не поделаешь. Мы столкнулись глазами, боясь потерять друг друга из виду, но так и не решились подойти друг к другу, только в конце песни, я шагнула к ней первой, не смея противостоять тому чувству, что так тянет меня к ней, и она шагнула на встречу. Шагнула, протянула руки, обвивая мои плечи, не смея противостоять тому чувству, что так тянет ее ко мне. Нельзя же. Почти резко отстраняемся друг от друга, в один голос говоря: «Thank you». Но почему-то ничего не заканчивается, Юля вновь находит секунду, чтобы подойти ко мне так близко, что мое сердце пугливо начинает биться сильнее, она обнимает меня за шею, стараясь притянуть ближе к себе, но я едва заметно, едва слышно говорю ей: «Условия…», отталкивая ее. Она разочаровано уходит в другую сторону. Почему все всегда так сложно? Я задаюсь этим вопросом уже много лет…
