… Когда нас заставляли обниматься, целоваться и играть во влюбленных овец, в двух влюбленных идиоток, псевдолесбиянок, почему тогда я тотально ничего не чувствовала? Почему мое сердце не подпрыгивало от желания прикоснуться к ней, вдохнуть аромат ее смуглой кожи, которая отдает персиковым гелем для душа, почему я так сладко не мечтала засыпать с ней, просыпаться, я не хотела так сильно быть с ней просто рядом, как сейчас? Почему все должно быть обязательно так сложно? Неужели все не может быть как у людей? Почему, чтобы осознать то, что тебе действительно нужно, должно пройти так много времени, почему я понимаю это, когда все мои желания уже невозможны? Я ничего не понимаю, да и вряд ли пойму… Мне хотелось так мало, мне хотелось самого банального, но даже это я уже не могла получить от нее.
Клип “220″ снимали 3 марта в специально построенных декорациях в студийном павильоне в маленьком городке Санта Кларита примерно в 50 км к северу от Лос-Анжелеса. Всё сделали за один длинный съёмочный день, который начался в 6.30 утра и закончился в полночь. До этого мы три дня по восемь часов репетировали хореографию (и не путать с танцами), для постановки которой был приглашён именитый голливудский хореограф Shotyme. Кстати, так получилось, что над “220″ трудились сразу несколько людей из команды клипа Гвен Стефани “The Sweet Escape” – уже упомянутый Shotyme, а также оператор и сет-дизайнер. Идея сэт-дизайна “220″ – сцены в стиле “ар-деко” – прорабатывалась около двух недель, а его строительство заняло ещё шесть дней. Режиссер клипа – Джеймс Кокс, уже работавший с нами над клипами “Белый плащик”, “Люди инвалиды” и “All About Us”. “220″ – не просто бессмысленная развлекаловка, а яркий образец постмодернизма, где смешивается и совмещается несовместимое, – рассказываем мы в одном из итервью. – Слова – трагические, музыка – легкий ретро поп-дэнс а ля 80-е, декорации в стиле арт-деко а ля 30-е и футуристическая хореография. Эти четыре вещи традиционно несовместимы, а мы совместили”.
А позже весной же мы дали еще один концерт в Санта-Барбаре, в том самом городе, который так известей в России по своему сериалу, но сериалом там и не пахло. Прилетев в США, в штат Калифорния, мы тут же заселились в гостиницу и, едва успев передохнуть и поспать еще пару часов, выехали на репетицию. А поздно вечером начался концерт, и снова все по одной и той же программе, из года в год ничего не меняется. Практически ничего. Нас уже не встречают по 25 тысяч человек, на наших концертах уже не падают в обмороки, и уже никто не режет вены, теперь все как-то утихло, но даже в этом я могу найти свои плюсы – все стало как-то по-семейному. Мне ведь всегда нравился покой, так что грех жаловаться. По привычке мы выходили на небольшую сцену, держась за руки, будто ничего так и не изменилось с тех самых пор, когда Ваня перед самым нашим первым выступлением сказал: «Юля, бери Лену за руку и не отпускай ее». Будто ничего не изменилось с тех пор, и даже нежные, полные заботы и любви взгляды, тоже остались. Она держалась рядом со мной, а я оставалась рядом с ней, мечтая о том, чтобы вновь тысячи людей сходили с ума, но такого никогда уже не будет. Ее привычки так и оставались привычками – проходить мимо, задевая меня рукой по плечу или талии, ее привычка во время проигрыша «Не верь, не бойся, не проси» подходить ко мне, притягивая к себе. И даже на этом концерте она не изменяла себе, она таки подошла во время проигрыша, и, закинув свои руки на мои плечи, обвила ими шею, притянула к себе, все это время улыбаясь мне, обняла, давая возможность вспомнить все наши концерты, когда она делала так. И я вспоминала. Посильнее обняв ее за талию, мы медленно раскачивались, не боясь упасть посреди сцены. А когда лирический момент заканчивался, и снова начинала играть музыка, мы отстранялись друг от друга, и с такими же довольными лицами, продолжали концерт. Она подходила ко мне с таким же лицом, беззлобно улыбаясь, на многих проигрышах, ведь это была наша едва ли не любимая часть всех песен, которая погружала в лирический лад. Она, пользуясь этим, непременно подходила ко мне и обнимала меня или брала за руку. Так и на этом концерте, на самой грустной и безнадежной песне «Не жалей», она подошла ко мне, тем не менее улыбаясь, и обняла меня, я обняла ее, и не контролируя себя, мы снова закружились в нелепом танце, забывая обо всем негативном. У нас не было причин сердиться друг на друга, обижаться, в нашей жизни все было стабильно и хорошо, и даже на такой песне, которая прямым текстом выражала незримый конец чего-то, у нас были силы улыбаться. Сил не осталось только под конец, когда едва борясь с желанием сомкнуть ресницы, мы ввалились полуживые в гостиничный номер. Я быстро первая метнулась в сторону ванной, оставляя Волкову позади себя с недовольным бормотанием. Струи прохладной воды более-менее привели меня в чувства, когда я вышла, она уже нетерпеливо ждала меня у двери. Обмотанная в полотенце, сонная, косметика частично стерлась, – она была похожа на взъерошенного ангела, и я улыбнулась ей, давая пройти внутрь. Тем временем побежала быстренько написать пару строчек в свой дневник, в который давненько не вносила новые заметки. Быстро вынув дневник из сумки, я села за стол, но совсем забыла, что не достала ручку. Дурацкая ситуация, когда не можешь найти самую распространенную вещь, в карманах и отделениях сумки не было ничего такого, чем бы я могла писать. Наконец, я заметила стоящую на столе подставку с ручкой. Отругав себя за неосмотрительность, я открыла дневник на нужной странице и уже начала было писать, как вдруг моя рука предательски дрогнула и скользнула вниз, оставляя длинную дорожку чернил. Я сидела, смотря в одну точку, иногда забывая дышать, сердце отчего-то подпрыгнуло к горлу, отзываясь в ушах, кровь прилила к лицу. Такого странного ощущения у меня еще никогда не было. Наконец, наклонившись, я подняла упавшие листочки, на которых было что-то написано. Не трудно догадаться, что это русский язык, и вроде бы похожий на мой почерк, но почему я не могла разобрать ни слова? И даже глядя в свои новые записи, я не могла понять ничего. Будто все слова вылетели у меня из головы.
- Ну, вот и я. – Послышался довольный голос Юльки позади меня.
Но я не обратила на нее никакого внимания, только тогда, когда она подошла чуть ближе, а ее ровное дыхание уже касалось моей макушки, я ожила.
- Что это? – Я встряхнула листами перед ее лицом, по-прежнему не оборачиваясь.
- Видимо, твои записи. – Предположила она, обходя меня со спины. – Что случилось, Ленок? – Присев передо мной на корточки, она обеспокоено заглянула мне в лицо.
- Но это не мой почерк! – Встрепенулась я, в очередной раз тщетно пытаясь понять, что происходит. – Ничего не понимаю…
Она на секунду вздрогнула, испугалась. Или сделала вид, что испугалась. Или мне показалось. Во всяком случае, Юля выпрямилась и уперлась рукой на стол.
- Ленок, у тебя фантазии через край, тебе нужен здоровый сон и еда, какой день ты нормально не ешь?
- Похож ведь на твой почерк… – Несмело начала я, осмеливаясь подумать, что это принадлежит ей.
Как я могу?
- Ничуть не похож. – Замечает она, глядя в рукописи.
- Да нет, взгляни же!
- Ленок, нет, – она снисходительно улыбнулась, – пойдем уже спать.
- Откуда это здесь? – Устало спрашиваю я, почему-то вкладывая листы обратно к себе.
- Понятия не имею. Ты ведь не думаешь, что это и впрямь я, еще скажи, что я пишу дневники! – Она усмехнулась, давая понять, что только овцы могут такое предположить.
Мы легли спать, но это событие еще долго тревожило меня, как бы она не пыталась меня успокоить.
Апрель был насыщен различной рекламой, начиная от премьеры сингла «220» на радио, заканчивая рекламой концертов. У нас состоялась несколько часовая конференция, так же мы весело провели время на Maxim party, где оторвались на полную катушку. Побывали на фотовыставке «Женщины против СПИДа», где мы принимали непосредственное участие. Огромная галерея была украшена десятками черно-белых картин. И все они были такими замечательными, что я могла с легкостью гордиться фотографом, что снимал нас, теперь и наши портреты украшали это помещение. Чуть раньше этого мероприятия мы дали интервью на радио и сходили на день рождения Сережи Лазарева.
