- Ты поймешь меня, - с какой-то странной настойчивостью в голосе проговорил всадник, - я слышу боль в твоих речах, а значит ты понимаешь, каково это быть другим в стране, где муштруют лишь с одной целью, - его темно-серые глаза блеснули отблеском холодных льдин, - где губят все живое.

Сиан смотрел в нависавшую над ним шкуру животного, которая служила им надёжным укрытием от бури, разразившейся так внезапно. Он слышал разговор малыша Бонгейла с Акросом, но не захотел принимать в нем участия. Юному рапирщику требовалось одиночество и если бы не ветер, сметавший все на своем пути, он бы с радостью покинул тесное укрытие и отправился в прогулку по заснеженным просторам наедине со своими мыслями, которые в последнее время начали слишком часто будоражить его сознание. Одной из причин этого изменения безусловно был непоседливый рыжеволосый полукровка, который был так неосторожен, но искренен в своих словах, которые с небывалой лёгкостью достигали струн души каждого, кто его слушал. И младший Идем не был исключением, скорее наоборот, он был больше остальных подвержен его воздействию и именно это и беспокоило белокурого красавца. Ему не нравилось, что Каним мог переворачивать его сознание и все, во что он до сих пор верил, лишь одним своим словом. Но и бороться с этим Идем никак не мог, ему нужно было общение со Стефаном, отчасти, потому что рапирщик использовал его для сближения с возможной будущей спутницей всей его жизни, а другая была немного противная всему существу юноши, но тем не менее он нашел в себе силы признаться, что он испытывал уважение к рыжеволосому чуду, которое не смотря на все над ним насмешки говорил то, что считал правильными был готов отстаивать свои убеждения.

- Думаешь каково там Стефану? – послышался голос брата.

- Иногда меня ужасно бесит, что у нас с тобой даже мысли на двоих.

- Мы близнецы, я чувствую, когда тебе плохо, потому что именно в этот момент мне также тяжко, как и тебе.

Брайан приподнялся на локтях и взглянул на Сиана. Он увидел свое же лицо, разве что немного другое и это отличие не было вызвано родинкой в уголке правого глаза, которой у него самого никогда не было, отнюдь, это было вызвано внутренними отличиями близнецов друг от друга. Старший с самого рождения чувствовал в своем брате что-то более могущественное, что-то исполненное благородством и какой-то необходимой наивностью и верой в высшие цели. В нем не было этой непоколебимой уверенности в долге, в верности, чести и прочем, а в Сиане это было с первого вздоха, даже с первого удара его сердца, в нем уже это было. Именно поэтому Идем взял на себя ответственность за младшего брата. Он старался всячески его оберегать, хотя бы от отца. Брайан подсознательно чувствовал, что Сиану что-то уготовано и он был обязан сохранить его до наступления этого момента и чем взрослее они становились, тем Идем сильнее чувствовал приближение этого дня, когда ему придется отпустить брата. И почему-то ему становилось страшно за свое будущее, ибо он не ощущал его дальше, в отрыве от брата.

- Что ты так на меня смотришь? – подозрительно сощурился юноша.

- Просто думаю неужели у меня такое же жалкое выражение лица, когда я думаю?

- У тебя не может быть такого лица, потому что не умеешь думать, - буркнул в ответ Сиан, переворачиваясь на бок.

- С ним все будет хорошо, - ободряюще похлопал брата по лечу Брайан, - этот парнишка не так прост, как кажется.

- Вы сегодня заткнётесь или нет? – злобно фыркнул Остин.

Юноши поспешно замолчали и попытались заснуть и в этот раз владычица ночи была к ним благосклонна и подарила забытье.

Каним взглянул на свои ладони. Кожа на них огрубела и местами была покрыта рубцами от ссадин, награды с тренировок теперь навечно остались на его теле, собственно, как и остальные подарки судьбы.

- Прежде я учился в Гринвудском училище и в своей команде я был тактиком и стратегом.

- Ты был частью чего-то большего и ты…

- Я предал их, предал училище, предал семью и предал свою страну, но я не предал то, во что я верил. Бесспорно, я понял эту истину чуть позже, но каково было мое облегчение, когда я осознал, что мое предательство не было самым ужасным. Ведь предать самого себя – это истинное злодеяние, - Стефан мочал его слушал, пропуская через себя каждое сказанное таинственным всадником слово, - я верил в сильную Вондерландию, в ее праведность, в ее честность, но все, что она мне дала взамен на мои кровь и пот было презрение к моему таланту.

- Презрение?

- Я был бароном, низший аристократ, к таким, как я очень сомнительно относятся в высших кругах. Тебе не понять, ты явно по титулу выше.

- Мне достанется графский титул, но я понимаю тебя, ибо меня тоже презирают, правда за другое, но я знаю, что значит чувствовать себя нежеланным.

- Ты белое перо, тебе наверное не раз это говорили, - грустно усмехнулся юноша, - мне порой тоже доводилось слышать это выражение в свою сторону. Меня обещали взять на королевскую службу, я должен был верой и правдой служить своей стране, своему королю, но… меня вышвырнули за дверь, словно я какой-то выродок. А я всего лишь был бароном и на мне было вины, что мой титул не пришелся им по вкусу. На мое место взяли менее одаренного, но зато маркиза. А я остался с носом и тогда даже семья смотрела на меня с презрением, хотя, - он горько усмехнулся, - я думаю они стерли мое имя с семейного древа.

- И ты решился на предательство?

- Не сразу, - качнул головой всадник, - я долго размышлял об этом по ночам, лежа на этих жестких койках в Гринвудском училище. И с каждым днем я все отчетливее понимал, как жестоко меня обманули. И тогда я осознал, что мир вокруг меня не такой, каким был раньше. Мне словно открыли глаза на реальность, которую я так упорно не желал видеть и тогда я решился предать страну, чтобы даровать ей освобождение. Лишь став дезертиром, воином без страны, врагом своего собственного народа я мог сделать хоть что-то, пускай теперь я и ненавистен, презираем, но я люблю свою страну больше чем те солдафоны, которые ей служат сейчас. Единственное о чем я жалею, так это то, что мне пришлось предать друзей, которые были ни в чем неповинны. Мне пришлось повергнуть их жизни опасности, но я верил, что с ними ничего не случиться. Мое предательство и переход на сторону Ледяного Севера открыл и им глаза. Теперь и они не могут доверять так безрассудно как прежде.

- Ты Оливер Стрейт, - сглотнув, озвучил свою догадку парнишка, - и ты предал команду, частью которой я являюсь сейчас.

- Неприятно осознавать, что замена тебе, оказалось намного лучше.

- Не принижайся себя перед остальными, - строго сказал Каним, - только наедине с собой, ибо если ты делаешь это открыто, значит ты позволяешь это сделать другим.

- И как ты до сих пор выживаешь?

- Я стараюсь понять тебя, но видимо еще не время.

- Ты еще слишком влюблен, - его плоские, серые глаза приобрели объем и в них проскользнуло что-то отдаленное напоминавшее братскую заботу, - но настанет день и ты поймешь, что ничего не изменить, находясь в системе и тогда знай, я буду ждать тебя.

- Такого не случится.

- Мы оба знаем, что нельзя загадывать так далеко и что-то столь опрометчиво и категорично отрицать, так каково будет твое решение неизвестный мне юный вольнодумец?

Акрос не чувствовал прежней сонливости, хотя всеми силами своей души желал погрузиться в спасительный сон. Но веки его уже давно не тяжелели, а сознание было светлое и ясное. Здоровяк что-то злобно буркнул себе под нос и уставился на мирно посапывающего Бонгейла, который своими словами привнес в его каменное спокойствие семя раздора.

- Чтоб тебе потные подмышки принца приснились, - усмехаясь, прошептал Энтони.

Эбил неприятно поморщился во сне, от чего внутри арбалетчика все возликовало. Юноша слышал, как за порогом их укрытия противно завывают лютые ветра ледяного севера и ему хотелось поскорее оказаться дома. Почувствовать палящее солнце степей и вновь вдыхать раскаленный пыльный воздух. Но мысли его витали вокруг виновника сего торжества. Юный Каним не выходил у него из головы, барон пытался осознать проявляемую к нему неприязнь, но не мог. Это было чем-то подсознательным, даже можно сказать инстинктивным. Акроса еще больше выводило из себя, что именно семья этого мелкого проныры когда-то помогла его отцу и этот долг, висевший над ним тяжким грузом, еще сильнее пробуждал внутри Энтони ненависть к полукровке. Хотя он восхищался Стефаном за то, что тот несмотря ни на что продолжает гнуть свою палку, наплевав на все смешки, отпущенные в его сторону.