Незадолго до смерти Феодосию пришлось принять участие в обсуждении заблуждений священника Димитрия, диакона Александра и начетчика Тимофея Лысенина. Эти староверы с Керженца вводили новшества в церковные чины и уставы. Например, они признавали равносторонний четырехконечный крест («греческий крест») истинным крестом Христовым и поклонялись ему, а также по-особому совершали каждение.

Известие о новшествах довело Феодосия до «немалых слез», ведь в этом нестроении виделись предпосылки к новому расколу. В 1709 году старец вызвал на Ветку для увещевания Лысенина. Однако он не принес покаяния и остался при своем мнении, за что ветковский собор постановил не иметь с ним никакого общения.

В 1710 году на Ветке состоялся новый собор, на который были вызваны священник Димитрий и диакон Александр – духовные дети Феодосия. Старец, упросив прекратить раздор, отпустил их с благословением. Он послал на Керженец грамоту о примирении, где между прочим писал: «Усердно преклоняю колени сердца моего и горю о вас любовию о Христе духом моим и всею братиею моею. Молю всех вас, приимите к себе моление и утешите мою старость до конца изнемогшую, от вашего разделения оскорбленную. Примиритеся между собою и пребудите в любви, якоже и прежде сего были»[168].

Скончался Феодосий в глубокой старости в 1711 году. Все старообрядчество признало его святым угодником Божьим, тем более, что тело его явилось нетленным: «По преставлении же его обретошася мощи его целы и ничим же вредимы»[169].

Они были погребены возле Покровского храма, «вне церкви подле алтаря, над которыми каплица <часовня> сделана»[170]. К сожалению, останки Феодосия и прочих ветковских подвижников постигла печальная участь.

В 1735 году, на Страстной неделе произошла так называемая «ветковская выгонка». По приказу императрицы Анны Иоанновны русские войска – пять полков под командованием полковника Якова Григорьевича Сытина – силой оружия выслали в Россию сорок тысяч «беглых раскольников». Слободы были опустошены, монастыри – сожжены, а храмы – разграблены. Но многие миряне и иноки успели разбежаться по окрестным лесам.

Изгоняемые старообрядцы пытались увезти с собой тела Иоасафа, Феодосия и его брата Александра. Но Сытин опередил верующих и, вскрыв гробницы, освидетельствовал мощи. Затем переложил их в новые гробы, запечатал полковой печатью и отправил в стародубский посад Святск[171]. По именному указу императрицы останки были «непублично» сожжены близ Новгорода Северского, на речке Колоске, а пепел сброшен в воду.

Изгнанием староверов и сожжением мощей руководили правитель Малороссии князь Алексей Иванович Шаховской и киевский генерал-губернатор Иоганн Бернгард Вейсбах. После этого Вейсбах скоропостижно скончался 24 августа 1735 года. А генерал Шаховской внезапно умер 27 мая 1736 года «от тяжкой горячечной болезни»[172].

Спустя несколько лет после «выгонки» в разоренные селения стали возвращаться старообрядцы, и к 1740 году Ветка снова заселилась. Были основаны новые слободы, возобновлены старые и заложены новые монастыри. Вновь на Ветке явились прославленные подвижники и почитаемые мощи. Возродились традиции писания икон и книг.

Пережив Речь Посполитую и Российскую империю, изведав несколько ужасных войн и разрушительную аварию на близлежащей Чернобыльской АЭС[173], несгибаемая Ветка сохранилась до наших дней, хотя ее блестящая слава и неоспоримое величие остались в прошлом.

Жестокие преследования староверов несколько ослабли лишь в царствование Екатерины II, правительство которой было заинтересовано в поддержке старообрядческого купечества, обладавшего «великими промыслами и торгами».

В 1762 году императрица издала манифест, приглашавший в Россию людей «иностранных разных наций, кроме жидов», а также призывавший вернуться на родину всех русских беглецов[174]. Под беглецами подразумевались зарубежные староверы, прежде всего, жители богатых и многолюдных слобод Ветки.

Этим беглецам были обещаны следующие льготы: разрешение не брить бороду, носить народную одежду, освобождение на шесть лет от всяких податей. За манифестом последовал ряд указов, улучшавших положение вообще всех старообрядцев и уравнявших их в правах с остальным населением империи.

Были отменены законы Петра I о бородах, русской одежде и двойном налоге. Также было официально запрещено называть приверженцев церковной старины «раскольниками», вместо этого «хульного имени» вводился термин «старообрядцы».

Впрочем, облегчение положения староверов не означало, что государство признало истинность их учения. Просто просвещенная царица считала, что старообрядцы имеют такое же право свободного вероисповедания, как и прочие ее подданные: новообрядцы, католики, лютеране, мусульмане или буддисты.

Дарование некоторых свобод староверам должно было способствовать благоденствию их общин и благополучию России, что являлось главнейшей целью Екатерины, писавшей: «Я иных видов не имею, как наивящее благополучие и славу отечества; и иного не желаю, как благоденствия моих подданных, какого б они звания ни были»[175].

Самодержице вторила официальная пропаганда, так объяснявшая государственную политику веротерпимости: «Как всевышний Бог на земле терпит все веры, языки и исповедания, то и она <императрица> из тех же правил, сходствуя Его святой воле, и в сем поступает, желая только, чтоб между подданными ее всегда любовь и согласие царствовали»[176].

И только в просвещенное царствование «матушки Екатерины» могло случиться доселе небывалое: в самой Москве, под носом высшего церковного и светского начальства «раскольники» основали свой духовный и административный центр с благолепными храмами. Возник этот центр в связи со следующими трагическими обстоятельствами.

В декабре 1770 года в Москве началась страшная эпидемия чумы, особенно усилившаяся в марте 1771 года. По рассказу очевидца, «народ умирал ежедневно тысячами; фурманщики или, как их тогда называли, “мортусы” в масках и вощаных плащах, длинными крючьями таскали трупы из выморочных домов, другие поднимали на улице, клали на телегу и везли за город»[177].

По распоряжению графа Григория Григорьевича Орлова, направленного в Москву для организации борьбы с мором, все кладбища в черте города были закрыты. Умерших хоронили на погостах подмосковных деревень в братских могилах.

В числе закрытых кладбищ оказались и два старообрядческих. Эти особые погосты с часовнями, известные с 1718 года, принадлежали староверам-поповцам.

Одно кладбище с часовней во имя Тихвинской иконы Божьей Матери находилось у Серпуховской заставы. Существование этого погоста косвенно подтвердилось в апреле 2015 года. Тогда при строительных работах в районе Мытной улицы и Хавского переулка случайно были найдены две надгробные плиты XVII века с надписями на немецком языке – остатки старейшего московского иноверческого кладбища[178].

Для властей старообрядцы были «иноверцами», как и немцы-лютеране, поэтому, надо полагать, их погост располагался где-то неподалеку.

Уже в XIX столетии от староверческого кладбища не осталось и следа. Но Тихвинская часовня просуществовала до начала ХХ века. В виде частной моленной она сохранялась в купеческом доме на Хавской улице.

Другой погост с часовней во имя святителя Николы Чудотворца находился у Тверской заставы. Когда-то неподалеку, на Большой Грузинской улице существовало еще одно иноверческое кладбище – армянское. Возможно, где-то рядом хоронили и усопших старообрядцев.