В конце ХIХ столетия Никольская моленная находилась возле Бутырского вала, в Заставном (Царском) переулке, во владении известных староверов Рахмановых. Иногда эту домашнюю моленную называли «Царской» по фамилии купца Николы Дмитриевича Царского (1783–1861), ее ревностного попечителя[179].

По указу сената вместо двух закрытых кладбищ поповцам была выделена земля для захоронения умерших в трех верстах от Рогожской заставы. Еще в начале ХХ века на Рогожском кладбище сохранялась общая чумная могила с замшелым обелиском.

На нем можно было прочесть, что сие место отведено для погребения умерших от моровой язвы. Тут же читалось стихотворное описание ужасов эпидемии, сочиненное безымянным поэтом и начинавшееся так:

При учреждении старообрядческого кладбища была выстроена маленькая деревянная часовня во имя святителя Николы. В 1776 году ее сменил более обширный каменный храм.

В 1790 году с разрешения тогдашнего московского главнокомандующего князя Александра Александровича Прозоровского началась постройка по проекту архитектора Ивана Ивановича Марченкова большой холодной (неотапливаемой, летней) часовни во имя Покрова Богородицы. До сооружения храма Христа Спасителя она была самой обширной из московских церквей. По первоначальному проекту часовня должна была вмещать до трех тысяч богомольцев, иметь алтарные апсиды[181] и пять глав.

О том, что староверы затеяли столь масштабное строительство, стало известно новгородскому и петербургскому митрополиту Гавриилу (Петрову). Митрополит пришел в ужас от подобной «дерзости» и подал императрице записку, в которой писал, что «лютые неприятели государству и государю» «начали строить церковь, превышающую пространством и огромностью Успенский собор, чтобы огромностью сего храма унижать первую в России Церковь в мыслях простого народа». Гавриил предлагал запретить строительство, а «начатую церковь обратить на другие, предписанные законом монархии для призрения бедных или для пользы общественной установления»[182].

Прозоровскому пришлось оправдываться перед Екатериной и срочно приказать «выпуски для алтаря отломать, величины убавить и сделать план с одною главою и крестом». Этим объясняется некоторая несуразность архитектуры Покровского собора: гладкий и простой фасад, непропорционально маленькая глава и отсутствие алтарных апсид. Поэтому с внешней стороны храм напоминает огромный, но простой дом.

Впрочем, как гласит старообрядческое предание, милостивая императрица соизволила пожертвовать московским староверам большое напрестольное Евангелие в серебряном окладе, которое благоговейно хранилось в алтаре Покровского храма.

В 1805 году попечителю Рогожского кладбища купцу Илье Фокичу Шевякову удалось без осложнений начать строительство по проекту архитектора Ильи Даниловича Жукова теплой (отапливаемой, зимней) часовни во имя Рождества Христова. В этом храме регулярно собирались всероссийские соборы духовенства и мирян, управлявшие Церковью.

Рогожское кладбище надолго встало костью в горле у новообрядческого духовенства. В начале XIX века Андрей Иванович Журавлев, сначала беспоповец Федосеевского согласия, а затем протоиерей Синодальной Церкви, с возмущением писал: «Я верное имею свидетельство, данное мне от честных поповщинских людей, что сие Рогожское кладбище или монастырь имеет ныне до двадцати тысяч душ. Толикое число людей в краткое время после мору возросло и умножилось. А место или оный монастырь служит ныне каменем претыкания и соблазна всем простодушным святыя Церкви чадам. Ибо селянин непросвещенный не успеет двух раз побывать на их мольбище, поглядеть на их протяжную службу, увидеть их крестное хождение, которое они оправляют, как вышедши и хвалит уже их обряды, называя оныя святою стариною, а в наших церквах святых присмотренное обычное служение – новою верою. По ней-де не спасешься»[183].

Вокруг кладбища выросла Рогожская слобода. Кроме храмов здесь располагались шесть богаделенных палат, сиротский дом, дом умалишенных и приют, а также дома священников и пять женских монастырей. В 1845 году этими обителями управляли настоятельницы Пульхерия, Александра, Девора, Маргарита и Мелания. Инокини и послушницы непрестанно читали псалтырь по умершим, а также занимались рукоделием: вышивали шелками, золотом и бисером, плели пояса и лестовки, пряли лен и ткали холсты.

Мать Пульхерия (в миру Пелагея Анисимовна Шелюкова), прожившая в Рогожской слободе без малого девяносто лет, была одной из влиятельнейших фигур в старообрядчестве. Без ее участия не решался ни один важный церковный вопрос. Крепчайшая в благочестии, прославленная подвижнической жизнью и начитанностью, она пользовалась среди староверов непререкаемым авторитетом.

Считалось, что схимница Пульхерия, истомившая плоть тяжкими железными веригами, обладает даром прозорливости и пророчества. Сам московский митрополит Филарет (Дроздов), могущественный иерарх Синодальной Церкви, оказывал ей глубокое уважение.

Для начальства над кладбищем и богадельнями была учреждена контора под управлением особых попечителей. Контора по своему усмотрению отправляла священников в отдаленные места для исправления треб. Священники возили с собой запасные дары, священное миро и святую воду. В лучшие годы на Рогожском кладбище служили 12 «беглых попов» и 4 диакона.

Наиболее известным и уважаемым служителем Рогожского кладбища был Иоанн Матвеевич Ястребов (1770–1853). В 1803 году отец Иоанн, благочестивый священник Владимирской епархии, уверившись в истинности старой веры, оставил Синодальную Церковь и ушел в Рогожскую слободу. Здесь со своей супругой матушкой Евфимией он прожил пятьдесят лет.

В 1812 году, когда Москву заняли французские войска, над старообрядческими храмами нависла угроза разорения. По преданию, отец Иоанн приказал закопать все ценности на кладбище. Свежие «могилы» были представлены французам как свидетельство начавшейся эпидемии. Захватчики побоялись раскапывать «чумные могилы» и покинули Рогожскую слободу, ничем не поживившись.

Спасение церковных святынь доставило отцу Иоанну всероссийский почет и уважение. Зная об этом, митрополит Филарет неоднократно уговаривал почтенного священнослужителя вернуться в Синодальную Церковь, но Иоанн Ястребов, как истинный пастырь, отказывался покинуть свою паству. Состарившись и одряхлев, священник не оставил службы в рогожских храмах, хотя сам уже не мог ходить и его возили в мягком кресле на колесиках.

Формально храмы Рогожского кладбища считались часовнями без алтарей, поэтому в них служились только вечерни, утрени, полунощницы, часы и молебны, а также совершались венчания, крещения и исповеди. Умерших отпевали в Никольской часовне.

Венчаний совершалось великое множество, особенно в мясоед перед масленицей. Из-за тогдашней скудости священства на Рогожское кладбище приезжали венчаться староверы не только со всей Москвы и губернии, но даже из других губерний, порой весьма удаленных.

Иногда священники были вынуждены венчать сразу до пятнадцати пар – «гуськом», как тогда говорили. Для этого в Рождественской часовне хранилось 20 пар одинаковых бронзовых венцов. Для венчания богатых купеческих свадеб были устроены драгоценные серебряные венцы, вызолоченные, с бриллиантами и жемчугом. Крещения младенцев совершались в Рождественской часовне, для чего там находилось 46 купелей.