В качестве сопровождающего к Фабиану был приставлен инженер-экономист Карел Зайкаускас. Он работал в ПГ третий год и все еще рассказывал о нем с горящими глазами. Это развлекало Фабиана: экономист-мечтатель, что может быть забавней. Но Зайкаускас знал свое дело, знал город как свои пять пальцев и чуть ли не каждого обитателя в лицо. А еще он был не дурак выпить, сально пошутить и подмигнуть так, что начинали звенеть яйца. Когда по окончании командировки Фабиан шел к самолету, Зайкаускас провожал его до самого люка.

– Ты больше не объявишься тут? – тихо спросил он, держась за поручень так, что кожа на костяшках побелела.

Фабиан поставил ногу на ступеньку и задумчиво смотрел на обшивку самолета.

– Скорее да, чем нет. – Отстраненно ответил он. – Работа, все такое.

– Я мог бы приехать как-нибудь в столицу, – выдавил Зайкаускас.

Фабиан повернулся к нему и вежливо ответил:

– Охотно.

Зайкаускас хлопнул ладонью по поручню и протянул ему руку.

– Хорошего пути, господин советник.

Фабиан пожал ее и не спешил отпускать.

– Счастливо оставаться, – тихо ответил он.

Валерия была рада его видеть; ей не терпелось похвастаться своей квартирой, успешно сданными экзаменами и просто наконец побыть с ним. Фабиан слушал ее, улыбался, подшучивал – и скучал.

========== Часть 17 ==========

Несмотря на то, что госпожа Оппенгейм производила впечатление черствой и несгибаемой особы, Фабиан почти не удивился, когда она взялась с девичьим энтузиазмом организовывать бал в честь помолвки своей дочери. Именно бал. И именно в честь помолвки. Оба этих события были старомодными. Балы в Консулате устраивались, но больше с целью собрать средства на благотворительные цели сомнительной ценности или ради продвижения какой-нибудь арт-конторы в кругу избранных. Помолвки были модными пару десятилетий назад, во времена молодой Республики, но это и объяснимо было: юное государство, ребенок еще, обнаружило гардероб со старыми одеждами и примеривало их одну за одной. Общество поиграло в традиции, поиграло в пассионарность, поиграло в эклектизм; от помолвок отказалась аристократия – семьи со значительным «ваан» перед имени; от помолвок отказались просто очень богатые семьи – с похожими фамилиями, но без многозначительного «ваан»; эту традицию перехватил средний класс, но и ему она показалась скучной, и пышное празднование помолвок сошло на нет. Сама гражданская суть сохранилась: с подписанием брачных обязательств, с некоторыми правами и обязанностями друг перед другом, но правовые последствия нарушения договора были незначительными. Общество порицало, да. Но общество порицало любые ошибки, любые faux pas, ему только волю дай. Обычай же пышно праздновать помолвки мирно помер давным давно, никому и в голову не приходило уделять ему слишком много внимания. А тут бал, сотни людей, требование вечерних нарядов – невероятно, решительно, дерзко, да еще консулы намеревались прибыть с семьями, дабы порадоваться за молодого коллегу. Странным образом это позволило госпоже Оппенгейм слыть оригинальной дамой, а не пронафталиненной старушкой, воплощающей лубочные представления о романтике. Валерия, погрузившаяся было в уныние, собрала всю свою решительность в кулак и отказалась от участия в организации этого трагифарса. Фабиан, унюхав энтузиазм госпожи Оппенгейм, запланировал себе дюжину командировок по Республике и за рубежом. Но стихию было невозможно остановить. Праздник не мог не состояться.

Аластер был в восторге. Он искрился энтузиазмом, скупал шмотки десятками килограммов и все равно оставался неудовлетворенным, опробовал все новые прически и маникюры, словно это с ним должен был обручиться Фабиан. И резким диссонансом с ослепительной улыбкой смотрелись глаза – то с почти незаметными, то с отвратительно расширенными зрачками. Неестественно сухой коже почти не помогали самые продвинутые косметические процедуры; руки тряслись, но на все требования Фабиана прекратить жрать дурь Аластер отмахивался и громко смеялся. Он жаждал вечеринки по случаю успешного общественного четвертования холостяка Фалька ваан Равенсбурга на Оппенгеймовском балу, и он ее организовывал. Разумеется, Валерия о ней знать не знала и ни в коем случае не приглашалась. Фабиан веселился и ждал этой вечеринки с неменьшим нетерпением, особенно учитывая тот прискорбный факт, что он-то на нее поплетется после экзекуции, то есть бала и помолвки.

Валерия признавалась, что с огромным удовольствием ограничилась бы мирным семейным ужином, мирным подписанием соглашения, мирной публикацией объявления в самом низу страницы на каком-нибудь проходном ресурсе, и все. Новость о ней все равно бы распространилась молниеносно. Потому что – дочь Оппенгейма, влиятельного человека, потому что дочь Оппенгейм, какой-то там родственницы ваан Содегберга, потому что Фальк ваан Равенсбург, который вполне мог оказаться десятым консулом уже к тридцати годам, а то и раньше. В пышном празднестве не было необходимости и потому, что гости наверняка жаждали бы лицезреть невесту, которая была бы утонченной, изящной, эфемерной, а не Валерией Оппенгейм. Но попробуй-ка остановить крейсер, едва ли получится; мечты о саботаже, бойкоте, побеге, смертоубийстве оставались мечтами; Валерия готовилась к ужасному и неотвратимому, завидуя Фабиану, не воспринимавшему затею всерьез. Но иногда, ненадолго и в минуты восторженной, полудетской слабости она даже была благодарна судьбе, что и ей достанется возможность почувствовать себя принцессой рядом с прекрасным принцем Фабианом. Валерия благоразумно держала эти мысли при себе; их наверняка не понял бы сам Фабиан, не одобрила бы мать и несомненно осмеяли бы особы, решившие побыть ее подружками на время этого невероятного действа. Их завелось у Валерии сразу четыре, жаждущих участвовать в подготовке, советовать парикмахера, косметолога, спортивную студию, даже клинику по скульптурологии. Встречи с ними были не особенно полезными, но болезненными оказывались практически всегда.

Чем ближе приближалась экзекуция, тем более очевидным становилось, что идея с балом была хороша – она уже приносила дивиденды, и бонусов должно было оказаться еще больше. Валерия с удивлением призналась Фабиану, что у нее завелись подруги, которые непременно хотели находиться как можно ближе к невесте, мало того – даже помощь предлагали; родственники натянуто улыбались и вымучивали из себя комплименты; помолвкой интересовались даже в университете, словно это была не прелюдия к свадьбе, а сама свадьба. Валерия нервничала, злилась, Фабиан развлекался. Отчего-то недовольная, раздраженная, огрызающаяся Валерия привлекала его куда больше, чем благопристойная, скучная Оппенгейм. Поэтому он позволял ей злиться, иногда и провоцировал ее, а сам довольно посмеивался. Диалоги были однообразными:

– Это пустая трата времени и денег.

– На что еще их тратить, если не на такие зрелища?

– Ты представляешь, как я буду выглядеть? Как лошадь в праздничной попоне.

– Остальные наверняка будут походить либо на диванные подушки, либо на пуфы из исторического музея. И вообще, лошади – благородные животные.

– Особенно ломовые клячи.

– Посмотрим, сколько их набьется в конюшне на торжестве по случаю помолвки хорошенькой ахалтекинки.

Валерия смеялась, Фабиан протягивал ей руку, она неуверенно подходила к нему.

– Думаешь, это действительно нужно? – спрашивала она, кладя голову ему на плечо.

– Это совершенно ненужно, более того, это не нужно никому. Но может быть приятно, эффектно. Опять же, хороший повод щелкнуть всех этих зазнаек по носу, ты так не считаешь? – терпеливо говорил Фабиан, гладя ее по волосам, легонько целуя пальцы ее рук, ласково улыбаясь.

– Зачем щелкать их по носу? – обреченно отпиралась Валерия, прикрывая глаза под его ласками.

– Потому что они зазнайки, – широко улыбался Фабиан.

Валерия смеялась. Рядом с Фабианом, который был непоколебимо уверен в себе, в своих силах и суждениях, ей начинало казаться, что затея может выгореть.