– Бесспорно, – Фабиан постарался звучать бесстрастно. – Что еще раз утверждает меня в правильности моего решения служить Республике.
– Похвальное решение, молодой человек, – неожиданно заговорил Содегберг. Фабиан не вздрогнул, но повернул к нему голову резко и уставился на него недовольно. – Хочется верить, что вы понимаете, как мало романтики скрывается в служении Республике и как много пота и даже крови предстоит пролить.
– Я родился и вырос на периферии, господин Государственный Канцлер, – ответил Фабиан, с усилием глуша раздражение.
– Да-да, провели там первые одиннадцать лет жизни. Мать – офицер, и отличный офицер. Отец – офицер, и отличный офицер. Боевые действия проводились в непосредственной близости, и вы наверняка играли в свои детские игры на полигонах. А игры напоминали военные действия. – Содегберг откинулся на спинку стула. – Но ваше детство закончилось семь лет назад, Фабиан. Вы уверены, что ваши воспоминания точны?
– Нет, – резко ответил Фабиан. – Не точны. И не могут быть точны. Но я уверен, что они верны.
Второй повернулся к Содегбергу.
– Элегантное парирование, – легкомысленно откомментировал он и встал. – Ну что ж, дорогой Фальк ваан Равенсбург, – бросил он сверху, не утруждая себя очаровательными улыбками и светским лоском, – было любопытно с вами познакомиться. Позвольте пожелать продуктивной практики в преддверии очередного этапа учебы за счет и на благо Республики.
Вставший со своего кресла Фабиан был едва ли не на голову выше второго. Но тот мог смотреть сверху вниз, если хотел. И он пытался; и точно также Фабиан не собирался позволить ему это.
– Мы ведь встречаемся завтра у Уттерсайдов? – обратился второй к Содегбергу, полностью игнорируя Фабиана.
– Разумеется. Я могу задержаться. Приеду сразу из Канцелярии, – ответил Содегберг, обходя стол.
Второй пожал ему руку и направился к двери, не обращая внимания на Фабиана. А тот смотрел прямо перед собой и ждал.
– Вы хорошо устроились, Фабиан? – невозмутимо спросил Содегберг, снова усаживаясь за стол.
Содегберг был прохладно-вежлив, прилагал определенные усилия, чтобы не звучать снисходительно, но не особо усердствовал, и задавал вопросы, которые считал бы нужным задать троюродный дядюшка, которому свалился на голову незнакомый племянник. Фабиан тоже не утруждал себя ответами, ограничивался формальными репликами и ждал.
– Выпьете еще кофе? – отрешенно спросил Содегберг, глядя мимо Фабиана.
– Нет, благодарю Вас. – Фабиан тоже не утруждал себя чрезмерной вежливостью.
Содегберг кивнул, сплел пальцы, перевел взгляд на него.
– Я думаю, мы можем перейти к основной причине, по которой вы находитесь здесь, – невозмутимо сказал он. – Должен признаться, дерзость, с которой вы добивались возможности пройти практику в консулате, впечатляет. Впечатляет и ваш послужной список.
Фабиан развернулся к нему. Содегберг говорил гладко, многословно, отпускал комплименты, как люди попроще отпускают ядовитые шпильки, хвалил власть с видом, говорившим о том, что он вынужден это делать по причине положения и с оглядкой на непосвященного собеседника, но от самой темы и от самой модальности у него развивается несварение. И при этом ни слова о том, куда Содегберг собирается направить Фабиана.
Странный разговор длился не более получаса. Затем Фабиан вышел из кабинета и остановился перед столом личного помощника Содегберга.
– Господин Томазин, я поступаю в ваше распоряжение на последующие две недели, – процедил он.
– Вы можете звать меня по имени, – хладнокровно отозвался тот. – Вы приступаете завтра?
«Как будто он не знает», – зло подумал Фабиан, принуждая себя изобразить почтение.
Затем он получил пропуск, ключ-карту, рабочий коммуникатор и был отправлен восвояси. Михаил ждал, что мальчишка хотя бы мимоходом поинтересуется, куда лучше всего отправиться, чтобы провести свободное время, но тщетно – не от него и не после разговора со вторым. Тот, выходя, выглядел разозленным и при этом удовлетворенным. А через что он пропустил мальчишку, знал только Содегберг.
Который и вышел практически сразу после того, как Фабиан ушел.
– Ваше мнение о вашем помощнике, Михаил? – с отчетливыми нотками искренности в голосе поинтересовался он.
Михаил встал. Кажется, Содегберг действительно хотел знать стороннее мнение.
– Мальчик упрям, своенравен и очень неглуп, – ответил он.
– Это можно прочитать и в характеристиках. Одно и то же из бумажки в бумажку, – отмахнулся Содегберг. – Я хочу знать ваше личное мнение.
Михаил опустил глаза. Подобрать слова было трудно. Равенсбург производил неоднозначное впечатление.
– Он производит именно такое впечатление, господин Государственный Канцлер. Этот Равенсбург бесспорно способен на самостоятельные решения, более того, на спорные решения. Он может нравиться. Не знаю, хотел ли он понравиться вам или господину Второму Консулу, но он явно не счел необходимым понравиться мне. Не знаю даже, изменится ли это завтра. – Михаил усмехнулся. – Предполагаю, что его практика пройдет успешно.
– Согласен, – буркнул Содегберг и взялся за ручку двери. – Эм, Михаил. Он привлекателен?
– Простите, господин Генеральный Канцлер?
– Он привлекателен? Как вы думаете?
– Я позволю себе сказать, что я не думал об этом. И не думаю, что я лично хотел бы задумываться, – осторожно сказал Михаил.
– Но вам приходится. И?
Михаил ответил после слишком длинной паузы:
– Думаю, очень.
========== Часть 5 ==========
За плечами Фабиана уже была не одна практика в консулате. Оглядываясь назад, он не мог не удивляться своей дерзости, с которой добивался своей первой, да даже второй практики. Но получилось. Получилось в первый раз, получилось и во второй. Когда он решал, где проходить ее в третий раз, документы были отправлены аж в три места – в отдел протоколов при Магистрате, в отдел внешних экономических связей при Консулате и все ту же Государственную Канцелярию. И когда на все их пришли приглашения на собеседования, Фабиан удивился и обратился со своим недоумением к Эрдману. Тот всего лишь порекомендовал обратить внимание на свое резюме и аттестат. А они выглядели впечатляюще. Нужен был, наверное, взгляд постороннего человека, чтобы хотя бы на несколько секунд избавиться от своей слепоты; для него-то это было «ничего особенного». Эрдман снисходительно пожимал плечами, говорил общие фразы о том, что Фабиан является одним из самых успешных курсантов школы, и у него на лице было крупными буквами написано сомнение, что самому Фабиану так уж нужны эти фразы ни о чем. Но маленький полевой тест, а именно сравнение своего резюме и еще пары человек, при этом обязательно исключая Аластера – этот кошак демонстративно отказывался учиться хорошо, подтвердило: выглядит впечатляюще. Доктор Нусбергер, к которому Эрдман упорно посылал Фабиана, с огромным удовольствием плюхнул ложку дегтя, кротко поинтересовавшись: а что замечательный курсант Фабиан будет делать, если его полоса везения кончится? Ну вот выпадет он из обоймы, и дальше? Найдется школьник, куда более успешный, чем он, и дальше? Да Фабиан внезапно поглупеет, и дальше что? Фабиан отказывался допускать такую возможность, и Эрдман, очевидно науськанный этим проклятым Нусбергером, подсунул ему статью о двадцатилетнем парне, абсолютно здоровом, бесконечно успешном, который просто умер после двухмесячной практики в Банке Республики. Просто переутомился и упал на пол в душе. И с ним просто случился обширный инсульт. В результате все его аттестаты, грамоты-дипломы-сертификаты, резюме с указанными в нем сказочно престижными местами практик оказались никому не нужными, ни тебе на стенку повесить, ни нишу в колумбарии украсить. Это впечатлило Фабиана, насколько такие эмоциональные историйки могли его впечатлить, насколько он вообще позволял чему-то утрированно эмоциональному себя впечатлять, и наверное, в разумном сочетании упорного труда и отдыха был смысл. Наверное, смысл был и в том, чтобы не рассчитывать изначально на успех. Но Фабиан был юн, у него получалось все, и получалось все легче и легче, и ему предстояли восемь недель практики, две из которых он проводил в качестве практиканта при личном секретаре Государственного Канцлера.
