Этот Эрггольц мог что-то почувствовать; возможно, он обладал неплохо развитым чутьем, может, Валерия попросила его о возможности поговорить с Фабианом без свидетелей, но после ужина он сообщил, что посидит в баре, почитает газету, возможно, выпьет бокал вина. Фабиан не возражал. Он только весело улыбнулся, посмотрел вслед этому новобрачному и подмигнул Валерии – резко посерьезневшей, напрягшейся, повзрослевшей.

– Я думала, ты объявишься как минимум с бомбой малого радиуса действия. Или там антитеррористической командой, – сухо произнесла она, избегая глядеть на Фабиана.

– А смысл? – легкомысленно пожал плечами Фабиан.

– А каким был смысл в твоей травле Армушата? Содегберга? Смарсварда? Зеленко? Я слышала еще пару дюжин имен от отца, но не утруждала себя запоминанием. Думала, с тобой новые появятся как пить дать, – угрюмо объяснила Валерия.

– Ничего необъяснимого, милая Лери. Я уверен, что у меня были причины, они согласны с этим, пусть и не считают травлю соразмерной. Я по этому поводу иного мнения, но позволь избавить тебя от скучных подробностей, – он пожал плечами, озорно улыбнулся ей.

– Вот за что я тебе благодарна, Фабиан, так это за твое желание избавить меня от этих скучных подробностей, – она выдавила из себя улыбку.

– Всегда пожалуйста, – усмехнулся он. Странной улыбкой, теплой, доброжелательной, немного грустной. Почти – но только почти искренней, словно хотел сказать что-то еще, что-то добавить, но не считал это нужным. А может, считал, что это как-то уронит его достоинство. Так казалось Валерии. И она отчетливо чувствовала этот ненавязчивый привкус горечи, легкий, едва уловимый, который Фабиан позволял ей почувствовать.

И он совершенно не взывал к ее совести. Вернул второй оригинал контракта, пообещал, что позаботится о его аннулировании, поинтересовался, чем привлек ее этот плешивый инженер. Валерия, выпившая вина, расслабившаяся в его присутствии, в порыве откровения призналась, что именно его обыденность, неамбициозность, беспретенциозность и многое другое «не-» и «без-» подкупили ее. Здоровый пессимизм, такое будничное недовольство начальством, удивительная, вдохновляющая любовь к простым жизненным радостям. Валерия никогда не бывала на банальных самодеятельных празднествах, а он заставил ее в них участвовать; она никогда не бродила по едва заметным тропинкам, а с ним – чуть ли не каждые два дня. И ее никогда не целовали так, как он, осторожно, просительно, трепетно, и чтобы поздним вечером, в полумраке рядом с ярко освещенными окнами, а потом не заглядывали в глаза с таким незнакомым щенячьим выражением.

Если это была романтика, то гори она гаром, подумал Фабиан. Он был почти рад за Валерию – наверное, при должном усердии мог бы даже понять ее. Она была влюблена в своего Эрггольца, он – отчаянно влюблен в нее. Скорее всего, помимо этой бесхитростной увлеченности он обеспечивал ей надежность, которой Валерии могло не хватать с ее родителями, с Фабианом, готов был разделить все, что творится в его лысой очкастой голове и поделить с ней ее треволнения – что никогда не считал нужным Фабиан. Он пожелал им обоим всего лучшего, истребовал у Эрггольца обещание воспользоваться поездкой, поцеловал на прощание Валерию в щеку – с облегчением, как ни странно, и с легкой душой отправился в директорат промцентра.

Почти в полночь он связался с пилотом, потребовал, чтобы он был готов к вылету через пять часов, вызвал к себе стюарда, якобы с требованием приготовить ему ужин. Стюард был готов услужить, что с самого начала было очевидно. Стюард был готов служить на первой подвернувшейся поверхности, что Фабиан изначально предполагал. Он и впоследствии был готов служить, на что намекал туманными фразами и о чем отчетливо говорили его глаза, все тело. Еще бы – к консулу-то любой дурак прилипнуть хочет.

Только когда Фабиан вернулся в столицу, он так и не помнил имени этого стюарда.

Работник службы по связям с общественностью – какая-то мелкая сошка – разослал информационным каналам сообщение о прекратившейся по обоюдному согласию помолвке Валерии Оппенгейм и Фабиана Фалька ваан Равенсбурга. Через некоторое время, приличествующее вроде как, Валерия и этот ее Эрггольц объявили о своем бракосочетании – совсем скромно, на одном-единственном локальном инфоканале. В одном из интервью Фабиана спросили, как он ощущает себя и что послужило причиной разрыва.

– Разрыва? – удивился Фабиан. – Я бы поостерегся такой драматичности. Возможно, мы были слишком молоды, когда приняли решение об этом союзе. Повзрослев, поняли, что не совсем верно оценили наши отношения. Я, пожалуй, рискну говорить только за себя. Что я принимал за любовь, оказалось на поверку очень устойчивым чувством, но куда более близким к дружбе. Я рад, что она познакомилась с человеком, обеспечивающим ей достойный ее комфорт.

Аластер узнал о разрыве помолвки и свадьбе Валерии совершенно случайно, не обратил на это известие никакого внимания. Но когда к ним в клинику заявился Фабиан собственной персоной, Аластеру пришлось изображать сведущего человека, хотя так и хотелось изумленно воскликнуть: «Да ну! Серьезно? Не может быть! А ну расскажи, в подробностях! А что это за чувак?». Фабиан был не настроен делиться; они просто сидели на лавке в конце парка, смотрели на небо и молчали.

– Однако офигеть. Подумать только, она отважилась послать тебя ко всем чертям и соскочить с такого выгодного тура, – хихикнул Аластер, сползая вниз и вытягивая ноги. – Кажется, я начал ее уважать. А ведь она всегда выглядела такой скучной куклой.

– Тебе скучным кажется все, что не размалевано как минимум пятью цветами, – буркнул Фабиан. – Просто удивительно, как Карстен твоими стараниями до сих пор не сменил гардероб на что-то психоделичное.

– Он бы ему не пошел, – отмахнулся Аластер. – А мне просто удивительно, что ты не загнобил эту Оппенгейм и этого как-его-там – Эрцгольда-Эрцгида-Эрцгада. Устроил бы им маленькую ядерную войну, уничтожил бы их генофонд этак до пятого колена. Теряешь хватку, Фальк?

Фабиан хмуро посмотрел на него и отвернулся.

– Карстен хочет ребенка. – Неожиданно пожаловался Аластер. – В идеальном варианте своего. В неидеальном усыновить. Ты представляешь – это гадкое крикливое нечто, которое сначала похоже на комок протоплазмы, потом – на жуткого мутанта, но оно же еще и растет! И вырастает в такое убожество, как – как я, например. А потом оно требует денег, хочет новый автомобиль, септакоптер, еще какую-то дрянь, приходит домой пьяное и вообще ведет себя ужасно. А Карстен хочет обзавестись таким геморроем на свою задницу. Ты представляешь?

Фабиан, помедлив, повернулся к нему. Аластер смотрел куда-то на небо, на розовый закат и мечтательно улыбался.

– Это просто ужасно, – радостно продолжал он. – Я не представляю, откуда в его тупой башке зародились такие извращенные мысли. Я уж и щенка предлагал завести, еще одного придурка вроде нашего. Как будто ему этого мало. И этих наших спиногрызов. А он все ноет, что дети – это здорово. Это страх и ужас господень, Фальк, потому что если в его дуболомью голову что-то втемяшится, то никаким образом это оттуда не выковырять. Он просто ужасно, отвратительно упрям.

– Суррогатная мать или искусственная матка? – мрачно спросил Фабиан, упираясь локтями в колени.

– Суррогатная мать. Ты знаешь, сколько искусственная матка стоит? И донорская яйцеклетка? – Аластер повернулся к нему, подобрал под себя ногу, облокотился о спинку скамьи.

– Могу поинтересоваться. – Безразлично бросил Фабиан. – В институте генной инженерии вроде есть пара проектов для трех родителей или что-то с искусственной клеткой. Если участвовать в проекте, тебе еще и приплатят. Могу уточнить.

– В смысле? – Аластер вытянулся в струнку и уставился на него просящими глазами.

– Не спрашивай сейчас, – поморщился Фабиан. – Какие-то манипуляции с митохондриями, которые позволяют получить сорок шесть способных делиться хромосом от двух однополых родителей. Помещаются в искусственно сделанную клетку, она делится, получается плод. Футурология в действии, мать ее.