Эпизод с оленями немного развлек меня. Ведь раньше я лишь один раз участвовал в отстреле этих животных, да и то на переправе осенью. А зимой мне ни разу не приходилось на них охотиться. Здесь все мне было внове. Прежде всего их поведение. Однако еще удивительнее было поведение Мальчика. Он никогда раньше не охотился ни на оленей, ни на лосей. А вот надо же, сразу сообразил, что нужно делать. И не просто гнал, а старался зайти вперед, чтобы остановить зверей. Ведь от охотничьей собаки именно этого и требуют. Остальное — забота охотника, подойти к стоящему зверю. Меня при этом немало позабавило, что олени поддаются воле собаки, хотя как лось, так и олень одним ударом копыта могут рассчитаться с любой собакой. Правда, Мальчик благоразумно не подходил близко, очевидно понимая соотношение сил. Однако он смело бросался вперед, и олени останавливались.

Несмотря на то, что пришли мы в балаган поздно, Толи там не оказалось. Вероятно, он ушел в свою палатку на Дельтуле. Но в балагане было тепло. Я разогрел оставленную им пищу, однако есть не хотелось. На душе было как-то неспокойно. Я понимал, отчего это. Слишком далеко от дома нахожусь, а балаган своим домом я уже не чувствовал. Хотелось быстрее вернуться. В сущности зачем я здесь? Чтобы убедиться, что с Толей все в порядке? Но у него было даже отлично. В мешке лежала куча соболей — около 30 штук, сушились оленья шкура и несколько заячьих. Значит, мясом он обеспечен сполна. Что еще надо промысловику? Добыча есть, еда есть, приемник работает. Вообще-то я с самого начала предполагал, что у него дела идут лучше моих. Сюда пришел лишь для очистки совести и для самоутверждения. Теперь дело сделано, и надо возвращаться.

Кое-как проспав ночь и оставив записку, пустился в обратный путь. Тозовку я оставил и забрал свой карабин, провисевший здесь без применения весь сезон. Но, кажется, настала и его очередь поработать.

Обратно я пошел самым ранним утром. Погода не менялась, только ветер переменился на обратный, так что нам снова пришлось идти против него. По пути рассторожил капканы, установленные еще в прошлом году. Ничего в них не было.

Когда прошел километров 12, Мальчик опять что-то почуял и понесся вперед. Выйдя из-за мыса, увидел вдали четыре точки на расстоянии порядка двух с половиной километров. Но олени быстро скрылись за поворотом реки. Однако я надеялся, что Мальчик их догонит и остановит. Я же тем временем подойду к своему путику, что идет лесом вдоль реки, и смогу незаметно подкрасться к оленям. Теперь в руках у меня карабин, и я поражу цель с любого расстояния.

Через некоторое время я достиг своего путика и вошел в лес. Надо сказать, успел скрыться весьма вовремя, потому что очень скоро вдруг увидел оленей. Они шли по реке мне навстречу. Их было опять только два. Я остановился, вскинул карабин, присел и стал ждать. Сначала они шли вдоль моего берега, но, услышав скрип лыж, подались к другому. Делать нечего, пришлось переставлять прицельную планку, подниматься и бить стоя в угон. Первый выстрел решил участь обоих оленей. Я ранил самца, перебив ему переднюю ногу. Самка, увидев, что друг остановился, тоже встала, поджидая его. Цель была прекрасная и, чтобы не упустить ее, я спешно передернул затвор. Но тут вдруг заело патрон. Чертыхаясь, я все-таки освободился от него и, торопливо вскинув винтовку, выстрелил. Спокойствие мое было нарушено, и я впустую выпустил всю обойму, не задев ни одного оленя. Пришлось лезть в рюкзак за второй обоймой. А звери все стояли и ждали. И тогда я понял, что они никуда не уйдут, и можно не волнуясь, без спешки тщательно прицелиться. Результат не замедлил сказаться: шестой выстрел также оказался роковым, но уже для другого оленя. Только тогда я скатился к реке. Тем временем подоспел Мальчик и стал облаивать раненых зверей. Я добил обоих в упор.

Уже потом, возвращаясь домой, я расшифровал по следам, что произошло, пока я шел без Мальчика к своему путику.

Убежав от меня, Мальчик догнал оленей. Для этого ему пришлось бежать не по реке, а по путику, ведь там лыжня твердая и скорость можно развить предельную. Поравнявшись с оленями, он бросился к реке им наперерез. Тогда олени снова разделились. Одна пара понеслась дальше по реке, а другая подалась в лес. Мальчик, как и вчера, погнался по реке. Но олени, вошедшие в лес, наткнувшись на мою лыжню, решили идти по ней. Однако лыжня скоро повернула к реке. И получилось так, что вторая пара оказалась сзади Мальчика, который преследовал уходящую первую пару. Мальчик в конце концов заметил комичность этой ситуации и быстро сообразил, что догонять уходящих резону меньше, чем задержать идущих сзади. Он так и сделал. Однако задние олени стоять не стали, а развернулись и пошли назад, норовя оторваться от Мальчика. Тут-то я их и увидел.

…Убить зверя — это полдела. Дальше предстоит тяжелая работа по сдиранию шкуры, потрошению и разделке туши. Делать это надо сразу же, иначе мясо испортится. Да и шкуру легче сдирать с теплого зверя. Я сбросил рюкзак, положил винтовку и снял лыжи. Но тут же провалился в воду. На лыжах наст держал меня и даже собаку, но без лыж работать оказалось невозможно. Один олень лежал в луже воды. Я оттащил его оттуда и приступил к делу. Нож у меня всегда при себе, топор сзади за поясом, так что работай только. Поскольку температура держалась около −25°, я снял лишь варежки, оставаясь в шерстяных перчатках. Ветер усиливался, и когда мороз студил кисти, я их окунал в теплую кровь.

Через полтора часа оба оленя были разделаны, и я мог идти домой. Захватив немного потрохов, оставил все тут же, решив завтра снова прийти и оттащить мясо на сухое место, чтобы поблизости мог сесть самолет и забрать его.

Домой вернулся в шестом часу, когда солнце уже заходило за горизонт. Несмотря на трудный день, усталости особой не чувствовал, даже не мог понять, почему.

А бедная собака за эти два дня так истерла лапы, что лысые участки появились даже там, где обычно раньше их не бывало. Лапки оголились сантиметров на десять и кровоточили. Решил усиленно кормить Мальчика мясом, чтоб быстрее заросли.

Вечером, лежа и переосмысливая увиденное и пережитое, почувствовал в душе неприятный осадок. До чего же мерзкая была сцена убийства животных и моя роль в ней! Почему я так азартно и бездумно уничтожил их? Чем оправдать такую свою жестокость? Другое дело, когда я имею дело с соболями или другими хищниками. Я их не жалею, потому что они не нуждаются в жалости, будучи сильными и не менее жестокими к другим обитателям леса. Но эти травоядные лишь подвергаются нападениям со стороны как хищников, так и человека.

Чтобы как-то успокоиться и не терзать себя, я принялся рассуждать вслух, призвав на помощь здравый смысл и логику. «Человек тоже хищник, поскольку питается мясом. А раз так, то он должен убивать этих травоядных, нравится это ему или нет. Мне же тем более не следует распускать нюни, ибо моя работа — убивать зверей. Не можешь убивать — меняй профессию. Сложно? Ну, тогда стисни зубы и выполняй свою работу. Не ты первый, не ты последний. Все равно их будут убивать, ибо у них на роду написано умирать не своей смертью: стареющих и слабеющих животных загрызут волки, росомахи или рыси. Так что не сокрушайся, старик».

Следующие два дня я перетаскивал мясо на другое место, а также домой себе на питание. Капканы, расставленные вокруг туш, оказались ненужными: тайга пустая и некому позариться на отличную приманку.

После двухдневного похода в балаган и обратно я сначала не чувствовал усталости. Поскольку этот поход преследовал скорее престижную цель, желания особого его совершить у меня не было. К тому же я боялся влипнуть в воду или еще чего-нибудь в этом роде. Идти надо было без расслаблений. Да и впечатления от прошлогодних путешествий по этому маршруту остались не вдохновляющими. Поэтому я долго настраивал себя. И этот нервный настрой не мог не отразиться впоследствии. Я не почувствовал той усталости, какой опасался, когда пришел в балаган. Я там не то что не мог прилечь, но сначала и сесть не хотел. Аппетит тоже пропал начисто. Я заставил себя съесть немного пищи, так как знал, что надо снова совершить тот же путь обратно. Заснуть ночью также долго не мог. В конце концов заставил себя расслабиться и забылся чутким сном на четыре часа. Утром я уже не мог лежать спокойно.