Поэтому, увидев 1 февраля на градуснике −44°, я собрался в путь, полагая, что днем воздух прогреется. Однако надежды мои не оправдались. Несмотря на бодрый темп, я под конец пути стал замерзать, вернее, замерзли только руки, но это уже симптом. И действительно, когда я пришел на базу, термометр показал повышение только на один градус. В самой же избе стоял межпланетный колотун. Я затопил печку и бензоплиту, привезенную зимой. Но только через шесть часов стало жарко. Топить пришлось всю ночь, потому что к вечеру температура за окном упала до −50° и задул сильный восточный ветер. В общем, поспать не пришлось, так как перерыв в топке всего на два-три часа охлаждает избу до отрицательных температур. Не изба, а решето.

Днем следующего дня продолжал непрерывную топку. Заодно вертелся по хозяйству: натопил баню и помылся. Естественно, было не до сна. Но и ночь не дала покоя. Черт знает, что за антициклон! Стоит уже более десяти дней, непрерывно получая подкрепления. И хоть солнце прогревает пришедшую холодную массу воздуха, однако новая порция холодного воздуха снова возвращает температуру к исходной точке. Я не спал уже вторые сутки, и меня начало качать от усталости. Но уснуть я не мог, даже забыться ненадолго. Не позволяла взвинченная нервная система. Вообще-то это пока здоровая реакция организма. Ведь усни я безответственно в этой избе сейчас — и можно и окочуриться от переохлаждения. Вероятно, так вот и замерз в своей избе один из охотников промхоза. Мои нервы сейчас возбуждены до предела. Не давая организму расслабиться, они заставляют его работать на форсаже. А это уже работа на износ. Нет, надо бежать из этой избы, и как можно быстрее. Только бы дождаться послабления мороза. Хуже всего — это завывание ветра. Не будь его, тепло не выдувалось бы так быстро, и я мог бы поспать хоть пару часиков.

«Самое неприятное начинается к ночи, — записал я в своем дневнике, — ибо через каждые 30–40 минут надо подбрасывать чурки в печку. Тут уж не поспишь. Все же я заставил себя уснуть (нельзя же не спать двое с лишним суток подряд). Два раза по два часа. Правда, после этих перерывов в избе становилось холодно, почти как за дверью. Короче, не сон, а сплошное мучение и нервотрепка. За нервы я боюсь, ибо они не выдержат столь длительного перенапряжения».

3 февраля, невзирая на ветер и мороз, пошел к себе. Естественно, нагрузился и продуктами. Оделся тепло, даже чересчур, потому что в дороге вспотел. Пятнадцатикилограммовый рюкзак измотал меня вконец (хотя в прошлый переход он был и тяжелее).

Только добравшись до своего зимовья, я облегченно вздохнул. Лишь здесь я могу отдыхать и физически и морально. Слава богу, убежал из этой проклятой базы. Еще двое суток таких испытаний и я не знаю, что бы со мной было. Как важно иметь надежное и теплое зимовье!

Дорого же мне обошлось желание полакомиться привезенными деликатесами!

Да, испытания мои, начавшиеся еще в прошлом году, не прекращаются. По-прежнему мне приходится бороться либо с холодом, либо с голодом, а то и с тем и с другим одновременно.

Ну и сезончик!

Погода изменилась лишь к 7 февраля. На базе к тому времени я успел бы отдать концы. В своей же избе блаженствовал, отходя от очередной душевной травмы. Мальчик тоже не терял времени даром. Дело в том, что возможность ходить по целине обернулась для него плачевно: он буквально наголо сбрил острым снегом шерсть со своих лап. И оголившаяся красная кожа уже кровоточила от постоянных ран. Но оставаться дома, чтоб дать отдохнуть лапам, он наотрез отказывался, принимая мои соболезнования за наказание. Поэтому я рад был случай переждать морозы, за время которых Мальчик интенсивно отращивал щетину на своих лапках и зализывал раны.

Разумеется, за три дня отрастить волосы он не успел и ушел в очередной обход, образно говоря, босиком. Но, судя по радостному виду, с каким он собирался на охоту, последнее обстоятельство его ничуть не беспокоило. Похоже, отлеживание в избе на него лишь нагоняло хандру. Вот неуемная натура. Кстати, о натуре. В деревне я наконец выяснил, почему Мальчик такой маленький. Все разрешилось просто. Мальчик оказался помесью чистопородной карело-финской лайки с местным «дворянином». Его мать живет тоже в Верхнеимбатском и имеет даже медаль за породность. Вот откуда у него и злобность, и выносливость, и другие прекрасные охотничьи данные. Но братьев Мальчика я почему-то в деревне не встречал. Вероятно, это объясняется тем, что местные охотники ценят крупных, длинноногих собак, а посему пометы карело-финской лайки по причине отсутствия спроса уничтожаются. А напрасно.

7 февраля мы снова направились на другую сторону реки. Та сторона гораздо богаче зверьем и птицей. В тайге было тепло — всего −20°, а на реке от ветра образовался наст, который свободно держал собаку. Мальчик не преминул воспользоваться этим и стал кувыркаться, очищая свою шерстку о плотный снег. Он вообще большой чистюля. Каждый раз по возвращении с охоты не меньше часа наводит туалет, особое внимание уделяя, конечно, лапкам. Но и остальную шкуру не забывает, облизывая ее, прямо как кошка. Вот только мордочку мыть по-кошачьи лапкой не умеет. Зато у него есть другой способ умываться. Почти каждый раз, особенно если лыжня занесена свежим, рыхлым снегом, он ныряет головой в эту толщу и, упираясь задними лапами, буровит снег, как бульдозер. Пропахав так несколько шагов, выныривает весь в снегу и с видом шаловливого мальчишки оглядывается на меня. И такое озорство и лукавство написано на его мордашке, что я не выдерживаю и смеюсь. А он, довольный, что позабавил меня своим трюком, снова ныряет, и только хвост торчит из-под снега, как флаг. Сначала я думал, что он просто озорничает, желая позабавить меня, но потом догадался, что он так умывается. Ведь другим способом чистить мордашку он не может.

В этот день он тоже повторил свой ритуал омовения и понесся после этого осматривать путик. Километра через два я его снова увидел. Он стоял на лыжне и смотрел в сторону. Я сразу догадался, что он дает мне этим понять о близком присутствии рябчика. У нас в этом отношении полное взаимопонимание. На каждую дичь свой способ реакции. Почуяв глухаря, например, Мальчик начинает интенсивно вилять хвостом, ища птицу. Если глухарь затаился в снегу, Мальчик беззастенчиво выгоняет его, заставляя подняться на крыло. А когда тот усядется на дерево, начинает облаивать. Мне в этом случае остается подойти и убить птицу. Вид падающей жертвы приводит Мальчика в экстаз, и он бросается на нее с остервенением. Но вот с рябчиками я обучил его обращаться деликатно. Дело в том, что рябчик очень пуглив и не выдерживает облаивания собаки. Поэтому я запрещаю Мальчику не только лаять, но даже подходить близко к птице. Так что теперь, когда я подкрадываюсь к рябчикам, он стоит в стороне и ждет, когда я подстрелю, чтоб подбежать и придушить добычу. Это я ему позволяю, даже поощряю, так как рябчик падает в снег, проваливаясь глубоко, и я могу его потерять. А по следам собаки я обязательно найду его. Ведь обычно стреляешь по стаям, которые не разлетаются, если осторожно снимаешь одну птицу за другой. В этот момент надо побольше уложить их, не сходя с одного места, иначе можно распугать.

Поэтому-то, учуяв рябчиков, Мальчик ждет меня, не гоняя их и не облаивая, а только смотрит в ту сторону, где затаилась птица.

Я подошел и ничего не увидел. Тогда осторожно сошел с лыжни и двинулся в указанном направлении. И только после этого услышал предостерегающее клекотание птицы. Рябчиков было всего два, и оба угодили в рюкзак. За исправную работу я тут же поощряю Мальчика и отдаю ему головы птиц. Он съедает их с огромным удовольствием. Это для него лучшее лакомство.

Обратно мы возвращались, уже когда начало смеркаться. Путик этот длинный, и я затрачиваю на него часов пять. Подходя уже к реке, я вдруг увидел, что навстречу мне несется Мальчик с очень сосредоточенным видом. Проскочив у меня между ног, устремился дальше. Я ничего не понял и продолжал двигаться. Но через некоторое время увидел свежий след соболя, пересекающий лыжню. Когда шли туда, этого следа еще не было. Соболь шел за нами, и поэтому Мальчик побежал по лыжне обратно. По следу он не пошел — по лыжне-то проще. Да и вообще я заметил, что по следу он не ходит никогда, а идет стороной и ведет тропление, срезая все изгибы и выверты прошедшего зверя.