- Вы и так не сможете мне ничем помочь, – ответил Матис.

- И все же? – настаивал я. Он наконец поднял голову, вверяя ее в мои ладони и посмотрел на меня. Такую боль в глазах я видел впервые. Очень старая боль, глубоко вросшая в сердце. Как же долго?.. – Скажи мне, mia cara, что тебя тревожит.

- Вы прямо как священник. – фыркнул он, правда, как я заметил, без особого ехидства.

- Я стану им для тебя, если это поможет, – ответил я. – Говори. – он тяжело вздохнул, а после тихо промолвил:

- Я задыхаюсь.

- В смысле? – не понял я.

- …Словно в капкане. Я задыхаюсь здесь. Ничего не могу с собой поделать. Мне кажется, я схожу с ума. – он закрыл лицо руками, но не плакал. Как будто хотел спрятаться от всего, что его окружало.

- Из-за того, что не можешь найти себе места по какой-то причине?

- Да.

- Что за причина?

- Не знаю!

- Ладно…- я убрал его ладони от лица и поцеловал в холодную от студеного ветра щеку, а после в губы. – Я знаю, что мы сделаем. Ты когда-нибудь бывал на озере Нойзидлер-Зе?

- Нет, – ответил он, – Я слышал о нем, но до него далеко идти и все никак не получалось наведаться…

- Пошли. – я схватил его за руку.

- Куда?! Куда ты…- начал он, но я его перебил:

- Если сидеть столько времени на одном месте, можно не только с ума сойти, но и повеситься.

- Но мне через час идти на пастбище! Каспар мне голову оторвет, если я не приду! Я обещал! – крикнул он, упираясь. Я остановился.

- Кто такой Каспар?

- Я…разговаривал с ним. Только что. – сказал Матис, высвобождаясь.

Я вспомнил светловолосого пастуха в соломенной шляпе.

- Он?! Он же твой ровесник! – хмыкнул я, – Да к тому же, явно не силач. Уж ты-то ему наваляешь при желании. Ничего не хочу слушать. Обойдется сегодня без тебя. Мы едем на озеро и точка.

К моему вящему удивлению, Канзоне молча повиновался и мне показалось, что не так уж он был против, как хотел показать.

Дорога к месту назначения заняла довольно много времени – четыре часа конного пути. Но я был уверен, что поступил правильно, вытащив Матиса в новые для него места, пускай даже добираться туда – довольно утомительное занятие.

Хотелось вновь увидеть улыбку на его лице, вернуть былой задор и очаровательную колючесть.

И вот, наконец, в четвертом часу вечера мы прибыли на место. Соскочив вслед за мной с лошади и погладив Одетт по морде, Маттиа шагнул в черное и буро-коричневое море из мерзлых ввиду наступления зимы трав. Тонкие руки-ветки, пальцы-стебельки и сморщенные ладони-листья цеплялись за его одежду, словно хотели задержать, оставить рядом с собой его – такого живого и теплого, пускай и немного замерзшего за время пути.

День уже клонился к закату. Алый, точно свежая роза, он обещал в ближайшие дни заморозки. Скорее всего, это последние дни перед настоящей стужей.

Нойзидлер-Зе сверкало ледяными водами в холодных и одновременно таких сочных лучах последнего осеннего солнца. Один из самых завораживающих пейзажей на моей памяти.

Сильный ветер пронзал тело насквозь, но…

- Так вот оно какое – Нойзидлер-Зе…- Матис не спеша шел сквозь сплетения и заросли диких трав. – И сильный ветер. Мне это безумно нравится.

«Унестись в неведомую даль, где нет ничего, кроме вечного неба и мирно колыхающегося в прохладе ковыля...» – вспомнились слова Джанго.

- Я рад, что смог сделать тебе приятное, Маттиа. – я смотрел, как солнце просвечивает сквозь завитки черных кудрей, играет на их блестящей поверхности оранжевыми, желтыми и алыми отблесками, как золотится его кожа в свете заходящих лучей и чувствовал приятную и одновременно мучительную не то боль, не то радость в груди, понимая, насколько прекрасен этот юноша. Эта красота не так явна, как твоя, Лоран. Перед ней никто не застынет в первые же мгновения видения. Она прячется, скрывается до тех пор, пока ты не разгадаешь эту ее особенность. Но после, поняв, что это такое, насколько она жива, насколько изменчива и многогранна, ты уже не сможешь забыть ее. Никогда.

- Ты странный. Сумасшедший. – сказал Матис, глядя на пляшущую от ветра и золотистую от солнца воду.

- Почему? – я смотрел на его профиль, как опустились вниз оранжевые от света ресницы. Мои волосы, наверное, красные сейчас.

- Пощечины и удары ты воспринимаешь, как поцелуи. До сих пор не могу понять, как вообще вышло, что я сейчас здесь, с тобой. Как то, с чего началось все, могло перейти в то, что есть сейчас?

- По-настоящему больно бьет тот, кто бьет не намеренно, – сказал я, – Ты же постоянно пытаешься меня сломать. Зачем? Неужели я ограничиваю тебя в чем-то? Если да – то скажи мне, в чем.

- Я не знаю. – ответил Матис, – Не знаю, в ком дело – во мне или в тебе. Но чувствую, что ты как-то связан с этим.

- А может быть, дело в нас обоих? – спросил я. Он ничего не сказал, продолжая неотрывно смотреть на гипнотически колыхающиеся волны, а после прошептал:

- Жаль только, что сейчас не лето.

- А ты закрой глаза и представь, что хотел бы видеть. – предложил я, обводя взглядом окрестности и багровые в сумерках берега и холмы вдалеке.

Посмотрев спустя несколько минут на Матиса, обнаружил, что он и впрямь последовал моему совету – закрыл глаза, подставив лицо последним осенним лучам.

Мне безумно понравилось его выражение лица – спокойное и умиротворенное, с чуть подрагивающими ресницами на веках, чувственным изгибом мягкого рта и расслабленными бровями. Оно выглядело прояснившимся, и, напитавшись вечерним солнцем, словно светилось изнутри.

Впервые пожалел, что я не живописец и не могу, подобно Бьерну, запечатлеть эту восхитительную свежесть, тепло и сияние на холсте. Передать все это в самых ярких и самых нежных красках, на какие только способна эта почти умершая осень.

Одновременно, у себя в голове я уловил отзвук какой-то мелодии и понял, что, когда вернусь в Дойч-Вестунгарн, то пополню список своих сочинений еще одной композицией. И она, несомненно, будет возбуждать в душах то, что все называют любовью. Не страстью, и не похотью. Только любовь, и только счастье – тихое и безмятежное.

Слегка наклонившись, я коснулся его губ легким поцелуем и понял, что они также теплы, как если бы вокруг царил летний день в середине августа.

Взяв за куртку, он притянул меня ближе, согревая своим теплом и совершенно непривычной, какой-то доверительной и трогательной лаской, ощутив которую, я – вырвавшись из сладкого плена уст, просто обнял его, зарывшись лицом в пахнущие совершенно с ума сводящей терпкостью волосы возле уха.

- Ты пахнешь им. – вдруг прошептал Тео мне в шею.

- М? – я удивленно отстранился, отмечая, какой завораживающий у него сейчас взгляд.

- Ты пахнешь летом. – сказал он.

Однако, после возвращения в Дойч-Вестунгарн, я понял, что ничего не изменилось.

На следующий день Матис вновь напоминал натянутую тетиву, и я не мог понять, откуда… откуда все это появилось?! Почему раньше, всего пару недель назад он так страстно и беззаветно, с восхитительным упоением сжигал меня и себя в огне ошеломляющей любви, а сейчас…

Нет, она никуда не пропала, но ей мешало что-то. Канзоне что-то тяготило и я не мог понять, в чем причина.

Решив понаблюдать за ним, я стал часто отлучаться из дома, за что расплачивался непрерывным ворчанием Марии о «несоблюдении режима и порче желудка».

И моя слежка принесла мне определенные плоды.

Каждое утро, в семь часов, Матис приезжал на пастбище верхом на мустанге, ведя за собой табун лошадей, а после, освободив животное, что доставило его сюда, сидел на холме, под раскидистым дубом, следя, чтобы табун не заходил слишком далеко. Иногда он, по мере необходимости, покидал свой пост и хлыстом вразумлял непослушную скотину, загоняя ее на определенный участок пастбища. С одной стороны, работа простая, а с другой – муторная и скучная. Развлекался он тем, что играл на лютне. Однако, сейчас его пальцы мерзли и игра надолго не затягивалась.