- Это, интересно, какими же?! – возмутился Парис. – Если вспомнить все ваши эксцентричные «особенности», я стану святым рядом с вами!
Эйдн засмеялся, вслед за тем резко, требовательно впился в губы подопечного, смакуя секундную сладость и влагу, после чего, взглянув в загоревшиеся глаза своего визави, потянул его за руку к выходу из зала.
Парис сгорал от нетерпения, следуя за тянущим его куда-то Дегри. «Дегри» – так непривычно было слышать эту фамилию. Ему она не нравилась, также как и собственная – Линтон. Даже вопреки тому, что это была фамилия его матери. Даже несмотря на то, что это была фамилия его собственного земного Создателя.
Итальянец, свернув в освещённый коридор и проходя мимо жилых комнат, где ещё убиралась прислуга, звонко смеясь и весело болтая, выпустил его руку, чтобы случайно не вызвать подозрений. Парис видел мелькающий свет и тени на вороных волосах, неизменно стянутых в хвост. Для него он всегда останется Ли. Также как и для Эйдна он – Роззерфилдом.
Лишь миновав залитые светом коридоры и поднявшись по витой лестнице на неосвещённый второй этаж палаццо, премьер, обхватив рукой за талию, буквально втащил Париса в тёмную спальню, яростно и бездумно целуя в страждущие губы, притиснул к двери, судорожно ища вслепую замок. С тихим щелчком повернулся ключ, и Линтон почувствовал, как две сильные руки, обвив тело, приподнимают его над полом.
- Ты уже не боишься, – сказал Эйдн, и в тоне юноше послышалась улыбка. – Раньше брыкался, как одержимый, – его несли в темноте через комнату. Парис, опираясь руками о плечи премьера, ответил:
- Раньше я не так хорошо знал тебя и твои намерения. Многое изменилось, Ли, – движение вперёд на мгновение прекратилось, но после возобновилось вновь: с момента переезда из Англии в Италию, он впервые произнёс эту фамилию. Они должны их забыть, чтобы в будущем это не сыграло с ними очередную злую шутку. Но новые были отчаянно чужими, словно стремились изменить личность и характер. А они хотели оставаться прежними. Пока хотели.
- Ты же знаешь, эти имена теперь не для нас... – Эйдн поставил его на пол.
- Я это знаю, – Парис поднял глаза. В темноте он видел лишь тёмный, расплывчатый силуэт Эйдна. – Но они мне пока что чужие, несмотря на столь изрядный срок отказа от прошлых имён. Словно пришили постороннюю, отторгаемую телом руку.
- Понимаю, я сам никак не свыкнусь и часто не замечаю, когда меня зовут по фамилии... – он тихо засмеялся и поцеловал юношу в бровь.
- Позволь на эту ночь вернуть наши имена, а утром мы вновь наденем свои маски. Мы ведь уже преступники, нам законы не писаны, – Парис улыбнулся, чувствуя проникшую ему под рубашку тёплую, чуть жестковатую на кончиках пальцев руку, которая поглаживала кожу на груди, слегка надавливая на мгновенно затвердевшие соски.
- Хорошо, ангел мой... – спустив с изящных плеч рубашку, Эйдн опустил любовника на холодящий шёлк покрывала и провёл концом водянистой на ощупь ткани по груди и животу Париса сверху вниз, слыша едва ощутимый, возбуждённый стон – самую чувственную музыку для своих ушей. – Я снова поддался твоему искушению...
Гипнотический взгляд этих тускло блестящих в полутьме глаз разжигал в нём желание даже при усталости, прогоняя грусть и апатию, заставляя вновь ощущать себя живым – сплошным сгустком любви и страсти. Аромат тёплого дыхания, прелесть точёных изгибов, словно мраморная плоть статуи Давида [6]... Его юное, хрупкое совершенство, золотоволосый ангел, превратившийся в прекрасного молодого бога...
Парис, издав судорожный стон, рефлекторно вцепился в подушку, постепенно расслабляясь, чувствуя ласкающие поглаживания бёдер и ног, как влажный язык Эйдна скользит по его ключице, а затем, пройдясь по одному из сосков, накрывает его губами.
- А! – толчок, лёгкий укус и вслед за этим наступающее наслаждение от движений. Сильнее... сильнее... глубже...
Сжимая руками резные завитки на спинке кровати, Парис нашел губы Эйдна и, приникнув к ним, выдохнул:
- Ли...
Да, ему так нужны эти руки... Да, эти объятия...
- Поцелуй меня, ангел мой, – накрыв его ладони своими и прижав их к полированной поверхности красного дерева, прошептал премьер, едва ощутимо щекоча его щёку смоляным шёлком своих ресниц. Волны наслаждения и экстаза, одна за другой...
Эти нежные губы, эти гортанные стоны и приятная судорога каждой мышцы... Я люблю тебя, да, люблю, люблю... Есть лишь один страх – потерять тебя: взрослого и мальчишку, мудрого и наивного одновременно, и оттого невообразимо прекрасного. Подари мне свои руки, свои губы, свои тонкие объятия и живое тепло горячего тела. Через поцелуй дай мне напиться тобой, твоим голосом, твоими звуками наслаждения. Пускай их никто не услышит, кроме нас... Это будет нашей личной музыкой, красоту которой сможем оценить лишь мы вдвоём... поцелуй меня...
Обвив руками Эйдна за шею, Парис завладел его губами, чувствуя жадный и глубокий ответ, теснее прижимаясь к нему всем распалённым телом, чувствуя пряный аромат эбеновых волн и горячую наполненность внутри, едва ли соображая, едва ли дыша.
- Я... скоро... – уткнувшись лицом в шею премьера, простонал он. Тот же, в ответ на его мольбу, по животу спустился рукой вниз, начиная ласкать юношу в паху, одновременно ласково запечатывая ему рот ладонью и заглушая вырвавшийся крик от оргазма, выгнувшего упругой дугой оба тела.
Привлекая к себе тяжело дышащего, уже ничего не соображающего Париса, Эйдн, засыпая, прошептал ему на ухо:
- А сейчас спи крепко, мой возлюбленный граф Роззерфилд...
Спустя два дня, утро понедельника, 9:00.
- Подъём, друг мой! Подъём! – я зажмурился и, убрав с лица каштановые кудри, приоткрыл один глаз, который тут же резанул белый дневной свет.
- С-сеньор Линтон... вы... – я зажмурился, но через секунду меня настигла отчаянная догадка. – Неужели я проспал?!! – от резкого подъёма пошла кругом голова, но тут на моё плечо опустилась тонкая рука, заставив сесть обратно на кровать.
- Тихо, Андре. Я всего лишь пришёл разбудить вас, только и всего. До выхода ещё два часа, так что вы всё вполне успеете, хотя спать, не буду льстить, вы здоровы.
- В-вы? Разбудить меня? Разве это не обязанность дворецкого или прислуги, сеньор? – растерянно, натянув одеяло на плечи, пробормотал я, поднимая взгляд шоколадных глаз на своего наставника. В ответ на это Парис, опустившись в кресло напротив кровати, усмехнулся и покачал головой:
- Что вы – я ни в коем случае не собираюсь отбирать работу у Марии, Терезы или Пьетро. Если вы не забыли, Андре, у нас начинаются гастроли.
- Разумеется, сеньор. Мы едем в Париж, – кивнул я, наблюдая, как Линтон, подперев изящными пальцами подбородок, перебирает витые кисточки на расшитом арабесками покрывале кресла. Парис не ответил и я добавил:
- Сегодня, сэр.
- Именно, Андре, именно, – наконец произнес англичанин, переставая терзать кисти, – Я пришёл, чтобы провести краткий инструктаж ввиду этой поездки.
- Внимательно слушаю вас, – прокашлявшись, сказал я, плотнее закутываясь в одеяло. Меня не оставляла странная робость и застенчивость. После того, что я видел два дня назад в танцевальном зале, утончённость золотоволосого меня смущала; от такого столь яркого контраста между этим официальным снисхождением и той беззастенчивой страстью мороз проходил по коже.
- Видите ли, друг мой, учитывая, что во Франции вы никогда не были, я бы попросил вас не забредать слишком далеко от гостиницы или дома, где мы остановимся. И особенно – углубляться в кварталы бедняков.
- Не вижу в этом ничего страшного, – хмыкнул я и осёкся, увидев, как на губах Линтона расцветает миловидная, но странная улыбка.
- Италия и Франция – разные государства, – британец поднялся с кресла и медленно приблизился. – И менталитет у них разный, – он протянул руку к моей голове. Я непонимающе следил за траекторией её движения. – Так откуда же вам знать, сеньор Романо, что вас не остригут налысо?..
