- Покупаешь? Ну?! – он отнял нож от горла и рывком лезвия указал на картину.

Тот стоял, онемев не то от пережитого страха, не то от удивления, что все еще жив. Но спустя секунду вновь расплылся в улыбке:

- Шут с вами, я согласен.

- Ни за что, – сказал я, надевая на картину чехол. – Только через мой труп.

- Себастьян? – Бьерн с изумлением смотрел на меня, похоже, шокированный моим неожиданным выпадом. Матис тоже застыл, с совершенно непонятным выражением лица глядя в мою сторону. – Ты что? Нам же надо ее…

- Ты что, не понял, что хотело с ним сделать это отребье?! – прорычал я, указав на пьяного аристократа. – И ты хочешь этому отдать свою картину?! Все равно что продать человека в бордель! – у меня настолько не было сил, что хотелось просто уткнуться лицом в стоящую на земле раму. С чего я так разъярился, понятия не имею, но все мое существо протестовало против того, чтобы изображение Матиса оказалось в руках подобного ничтожества.

- Себастьян…тихо, – Ганн подошел и потряс меня за плечо, – Что с тобой, успокойся. – похоже, он был всерьез обеспокоен моим состоянием. – Хорошо. Мы уходим.

Мои пальцы, впившиеся в дерево под мешковиной, расслабились.

Вернувшись домой, Бьерн, громко ругаясь, завалился спать, а я, распрощавшись с ним, вернулся в поместье Сарон, взял футляр со скрипкой, и, несмотря на ворчание Марии, что время уже скоро достигнет полуночи, направился на холм, возле которого обычно пасутся лошади.

Меня не оставляло странное чувство после той вспышки пару часов назад. Я всего лишь уважал труд Бьерна и Матиса, потому воспротивился продаже полотна тому светскому моту. Но, так ли это?

Краем сознания я признавался себе, что меня тошнило при мысли, о том, что после тех грязных домогательств этот человек посмеет взглянуть на изображение Матиса.

В надежде успокоиться, я сел на траву и достал из футляра скрипку. Соната Баха должна поставить все на свои места. Скользя смычком по струнам и впитывая в себя тонкие звуки поистине незабываемой мелодии, я наконец погрузился в желанное забвение. Так прошло несколько минут, пока наконец сладостное окончание моей колыбельной не погрузило окружающий мир в тишину.

Убирая инструмент от лица, я чуть отклонился назад и обернулся, почувствовав затылком неожиданное препятствие. К моему удивлению, это были чьи-то колени.

- Матис? Ты-то что делаешь здесь в такой час? – спросил я, складывая скрипку обратно в футляр и ловя себя на мысли, что уже встречал здесь Канзоне. – Надеюсь, не за мной следишь.

- Я пришел посмотреть на Бенгха, – ответил тот, делая шаг назад. – Вы тут не при чем.

- Бенгх?

- Да. Вон тот черный мустанг, – он указал куда-то в середину табуна, но в ночной темноте я совершенно ничего не смог разобрать.

Вспомнив оклик Джанго в первый вечер нашего знакомства, я понял, что именно на этом животном Матис пригнал табун обратно цыганам.

- Бенгх..вот как. Странное имя.

- С цыганского значит «дьявол». – сказал Канзоне.

Что ж, вполне подходит этому бешеному зверю.

- Если это все, то я, пожалуй, пойду, – промолвил я, вставая и беря футляр со скрипкой за ручку.

- Нет. Я хотел сказать спасибо за сегодняшнее, – ответил Матис и я остановился. Он продолжил: – Я действительно рад, что вы не позволили продать картину тому ублюдку и благодарен за это.

- Я не позволил продать ее, потому что подобное положение дел претит моим внутренним убеждениям. – сказал я, – Если бы потребовалось, я купил бы эту картину у Бьерна, только бы быть внутренне спокойным. Не стоит благодарить за эгоизм, Матис. Он того не стоит. Однако, я рад тому открытию, что ты умеешь быть благодарным. Это прекрасно.

– Можете говорить, что угодно, сэр, но я не наивное дитя и догадываюсь, что вы лжете, знаю, что причина вашего поступка кроется в чем угодно, но не в том, что вы назвали, – парировал Канзоне, скрестив на груди руки, – Вы можете сказать правду?

- Нет, – ухмыльнулся я, – Также, как и ты не желаешь назвать мне истинную причину своей ненависти. Тебя устроит такой ответ?

- Да, – кивнул он, – Но лишь пока. После вам придется выложить мне все начистоту.

Так прошло больше недели. С Бьерном я виделся почти каждый день, чуть реже с Матисом и отношения между нами значительно сгладились, хотя Канзоне был все также ершист и я не уставал поражаться его своеобразной дикости в сочетании с неплохим умом и проницательностью. Все же не зря он нашел родственную душу в мустанге Бенгхе.

Также в эту последнюю неделю я часто проводил время в компании Джанго Виттерштайна и узнал много нового о жизни синти. В связи с этим надоумился написать несколько композиций в цыганском стиле, что очень его порадовало и он перенял их в репертуар скрипачей своего табора. Эти кочевые люди действительно были свободны и я практически забыл о своих тревогах, перестал терзаться сомнениями и размышлениями, пока однажды в одну из тихих ноябрьских ночей мой сон не прервал донесшийся со двора через окно грохот.

Я вскочил, как ошпаренный, и, набросив плащ, быстро спустился на первый этаж, тихо прошел к задней двери, что вела как раз на задний двор, где располагался сарай и конюшня.

Ступив на стылую землю, я заметил слабо просачивающийся свет из-под двери конюшни, и, недолго думая, направился туда.

Не хочу сказать, что был удивлен, когда, приоткрыв дверь, увидел возле одного из загонов Матиса. Однако, по всей видимости, ничего красть он не собирался: Канзоне, скрестив ноги, сидел на ворохе соломы подле лошади и расчесывал металлическим гребнем пушистую, длинную гриву Одетт. Тихо горела аргандова лампа. Белоснежная кобыла склонила вниз голову и невозмутимо ворошила гибкими губами корм в деревянном ящике, служившим кормушкой. Похоже, полуночник ей нисколько не мешал и животное-альбинос было спокойным.

- «Вы даже не спросили тогда, хотел ли я вообще красть эту лошадь…».

Вот что он имел ввиду. Получается, он забирался сюда лишь затем, чтобы провести время с полюбившимся питомцем.

Что меня удивило, так это выражение лица Матиса – на нем впервые появилось подобие нежности, выражение любви и привязанности. Темные глаза потеплели, а изысканные губы окрасились легкой улыбкой. Это было действительно завораживающее зрелище.

Я неосторожно надавил рукой на дверь и она скрипнула, из-за чего Канзоне резко поднял голову, вскакивая на ноги.

Поняв, что скрываться дальше не имеет смысла, я вошел в конюшню и прикрыл за собой дверь, чтобы внутрь не проникал ночной холод.

- Ты прямо-таки влюблен в эту лошадь, Матис. – сказал я. Юноша настороженно смотрел, будто бы ожидая в любой момент нападения и я счел нужным его обнадежить: – Успокойся. Я знаю, что ты не собираешься ее красть.

- Наконец-то вы это уяснили…- сказал он, заметно расслабляясь.

- Она тебе так нравится? – я потрепал кобылу между ушами и та фыркнула.

- Она прекрасна, – просто сказал Матис, – Полная противоположность Бенгху. В ней я нахожу умиротворение.

- А Бенгх? – поинтересовался я.

- Он забирает мою ярость и ненужную смуту страстей. – Матис поглаживал лошадь и я подумал, что этом мальчике есть своеобразная мудрость. В этот момент он казался настолько невинным, насколько позволяла его внешность, и это было поистине красиво.

- Вот как. Ты по-настоящему умеешь ладить с животными.

- Я пастух и должен это уметь, – отозвался он.

- Только потому что должен? – спросил я. Он поднял шоколадные глаза от лоснящегося бока Одетт, но ничего не ответил, лишь покачав головой. По-другому и быть не может. Это только в крови.

- И как часто ты сюда наведываешься? – спросил я, облокотившись руками о спину лошади по другую сторону от юноши.

- Раз в три ночи на протяжении года. – ответил он и я поднял брови. Изрядный срок.

- Стало быть, при Сароне еще…- протянул я и он кивнул:

- Да.

Между нами воцарилась тишина, а после Матис сказал: