Парис застонал, когда Эйдн сомкнул руку на его члене и, проведя чуть вверх по нему, погладил большим пальцем сочащуюся смазкой головку.
- Я не успел ещё сделать ничего особенного, а ты уже так возбудился, – шёпот премьера тёплым ветерком прокатился по щеке и шее Париса и он ощутил пронёсшийся по телу мороз, после снова сменившийся жарким трепетом от близости столь желанного всем его существом мужчины. Юноша ощутил, что его колени слегка подогнулись и итальянец, явно заметив это опустил пленника своих объятий коленями на нежную мягкость кровати, придерживая за пояс. Горячие пальцы тем временем плавно спустились ниже и обхватили мошонку, бережно поглаживая беззащитную плоть и устремляясь дальше – в промежность между ягодиц. – Влажный и горячий... словно запретный плод, соблазн вкусить которого непреодолим уже в который раз. – Парис содрогался и почти неслышно стонал от прикосновений любовника, задыхаясь от переполняющих его ощущений. – ...Развратный мальчишка.
Почувствовав мягкое давление меж лопаток, Парис послушно упёрся руками в постель, утонув в мягкой перине, а после – ощутив спиной прикосновение пылающей кожи Эйдна и гладких сосков, судорожно вздохнул, чуть прогнувшись в пояснице.
- Вот так, любовь моя... – по его животу прошлась властная ладонь, зажав в пальцах напряжённый фаллос, а меж ягодиц вторглась упругая, горячая плоть – то, чего он так желал в совокупности с этими объятиями, поцелуями и нескромныи, доводящими до края терпения ласками.
Содрогаясь под толчками члена Эйдна, Парис не мог удержаться от громких возгласов и лишь яростные, глубокие лобзания Дегри напоминали ему о том, что они в этом доме не одни. Однако, экстаз от соития был так велик, что юноша просто не мог остановиться, раз за разом шепча в полуоткрытый для поцелуя рот премьера: “Ещё!”. Каким-то образом они всегда знали, что хотят получить друг от друга в такие моменты. Вот и сейчас Эйдн брал его так, как ему больше всего хотелось: грубо, резко и нетерпеливо, словно пронзая насквозь, порой в порыве страсти хватая за волосы, чтобы вслед за этим впиться ртом в шею или губы – уже горящие от обильных поцелуев и прикусываний, но неизменно жаждущих продолжения близости.
Оттягивая момент удовольствия, Дегри перевернул Париса и, уложив его на спину, снова вошёл, слыша полный не то протеста, не то наслаждения громкий стон, чувствуя, как длинные, сильные ноги протеже обвили его тело, а пылающая в агонии наслаждения плоть впускает его в себя всё глубже, словно призывая окончательно слиться воедино в пьянящем экстазе.
Когда же нахлынула волна всеобъемлющего наслаждения, разум словно бы вовсе исчез, погиб под этим сокрушительным ураганом и обратился в ничто, как и тело – будто умерло на мгновение для того, чтобы после снова ожить.
Когда же вакхический пульс в крови немного утих, Эйдн не нашёл в себе сил ни на что, кроме как прижаться к раскрытым губам тяжело дышащего Париса, который в чарующем бессилье обмяк под ним, лишь едва слышно, словно в полусне, постанывая, прислушиваясь к отголоскам затихающего оргазма и приятному дуновению ночного ветра из открытого окна...
Прохладное дерево кроватного столбика пробудило внешние ощущения и Парис, проснувшись, некоторое время смотрел на своё выпуклое отражение в округлом боку серебряного кувшина. Только что его посетила беспокойная мысль, что он что-то забыл сделать. Что-то весьма важное...
Но, разглядывая собственное отражение и в следующее мгновение подумав о брате, Линтон осознал, что Габриэль и есть его незаконченное дело. Он же обещал тому молодому священнику Карлу, что придёт ещё раз и поговорит с Роззерфилдом по душам! Как он мог забыть!..
- “Прошу вас – придите сюда еще раз. Быть может, Габриэль решится поговорить с вами на эту тему при повторной встрече. Он очень ранимый человек и боится вновь совершить ошибку...”, – всплыли в голове слова Карла.
“Ох... ну что с ним делать...”, – зарывшись рукой в волосы у лба, обречённо подумал Парис. “И как объяснить ему, что он ни в чём не виноват?.. Понятия не имею”, – чувствуя, что груз переживаний начинет омрачать хорошее после пробуждения настроение, он, решив на время отбросить тяжкие мысли, повернулся на другой бок и занялся изучением лежащего рядом Эйдна. Итальянец ещё спал и яркий, радостный луч солнца мирно пересекал согнутую под простынёй в колене ногу. За открытым французским окном, тихо колыша тонкие шторы, благоухал тысячами красок и запахов полный летающей в воздухе пыльцой летний день. Душистое и наполненное всепоглощающим теплом утро июня... И, нежась в постели рядом с любимым человеком, так легко поверить, что летом жизнь легка также, как и кружащиеся в воздухе пылинки...
Вытянув руку, Парис убрал волнистую прядь волос с щеки премьера и она, соскользнув назад, мягко упала на позолоченную солнцем подушку. Так он просидел ещё минут пятнадцать, безмолвно наблюдая то как скользят лучи по смуглой гладкой коже плеча, то едва заметно, изредка подрагивают ресницы на необыкновенно чётко очерченных, словно у египтянина, веках Эйдна; на тонкие, сейчас расслабленные губы – не сжатые, как бывало, в скептической усмешке и не растянутые в ярчайшей из улыбок.
Привычка иногда рассматривать спящего Эйдна появилась у Париса давно, ещё лет шесть назад, когда – осознав безнадёжную привязанность и любовь к своему чудаковатому патрону, он, просыпаясь в постели с мужчиной, пытался воззвать к своему здравому смыслу и понять, почему он так нуждался именно в этих объятиях и именно в этом человеке. И искал ответ в чертах погружённого в сон лица итальянца. Постепенно, это вошло в привычку и теперь Парис бездумно скользил взглядом по пленнику Морфея и испытывал лишь спокойствие и умиротворённое блаженство. Несомненно, в раю, должно быть, царит вечное лето.
Внезапно, дыхание Эйдна участилось и он, чуть сдвинув брови у переносицы, открыл глаза, сонно сощурив их от дневного света, а после, проскользив взглядом по комнате, остановил его на сидящем рядом Парисе.
- Снова разглядываешь меня втихомолку? – слабо ухмыльнувшись, спросил он хриплым после сна голосом.
- Мне не так часто удаётся видеть тебя обнажённым и при этом без ехидного выражения в самых бесстыжих глазах, которые мне когда-либо доводилось видеть. – парировал колкость Парис, однако, чувствуя себя немного смущённым, словно его застали за чем-то непристойным.
- В который раз убеждаюсь, что был бы полным глупцом, отпусти я тебя тогда, – хмыкнул Эйдн, – Только ты, мон шер, можешь делать столь оскорбительные комплименты.
- Вас они не устраивают, наставник? – вздёрнул вверх бровь Парис.
- О нет, – мягко отозвался Дегри, – Они дают мне лишний шанс убедиться в твоём совершенно невозможном очаровании и в том, что ты как никто другой однороден с моей натурой.
- Так мне в любви ещё никто не признавался, – с усмешкой сказал Линтон.
- Наверное, именно поэтому ты сейчас в моей постели, а не в чьей-то ещё. – лукаво сузил глаза премьер.
- А вот это уже грубо, – проворчал англичанин и, подтянувшись на руках, собрался было встать с кровати, когда Эйдн, обвив его рукой за талию, с улыбкой уложил обратно на подушки:
- Мальчик, я болен тобой, поэтому видеть тебя в своей постели для меня – одно из высших наслаждений...- с этими словами, он приник губами к шее любовника, заставив Париса громко выдохнуть и чуть приподнять голову. Порой ему казалось, что он готов проводить в постели с Эйдном круглые сутки – настолько приятны и возбуждающи были его ласки, а нежные речи могли бы показаться лестью, если бы ни проверенные временем и жизненными тяготами отношения. Они действительно были созданы друг для друга – и именно поэтому Парис никогда бы не променял этого безумного гения на кого-либо другого – будь то мужчина или женщина.
- Только видеть? – шепнул он, прижавшись ртом к устам премьера и почувствовал, как скользнули по его телу обжигающе-горячие ладони. О да, они действительно понимали друг друга с полуслова.
