- Ещё одно приглашение на бал. От виконта Морриса. Насколько мне помнится, мы с ним познакомились, когда ездили по делам в Сити. – спустя пару минут снова объявил Линтон.
- Ах, кажется, припоминаю...- протянул Дегри, – Тот самый пожилой джентльмен с томиком запрещенных стихов в кармане. Очаровательно.
- Любите бунтарей? – подколол его я.
- Да. Есть в них что-то...многообещающее. Пускай даже в столь изрядно выдержанных, как виконт, – улыбнулся Эйдн скользнув по мне взглядом чёрных глаз, – Они хотя бы любят то, что действительно хотят любить, а не то, что сейчас в моде на данный момент. И повсеместно имеют своё мнение, почти всегда неизбитое.
- Но они и ошибаются чаще, – возразил я.
- Совсем необязательно, – не согласился со мной Дегри, – Человек совершает роковые ошибки не потому что ведёт себя безрассудно, а как раз от излишней рассудочности. Это и только это главная причина глупых поступков. Мало кто осознаёт, сколь многое человек теряет от своей излишней осторожности, имя которой Нерешительность, а порой и Трусость. Бунтари хотя бы не сдаются. В отличие от сливающихся в и без того единое лицо посредственностей.
- Вот значит как...- тихо пробормотал я, в глубине души соглашаясь с ним.
- Парис, – позвал англичанина черноволосый, – Когда, говорите, Моррис устраивает бал?
- В пятницу, послезавтра, к шести вечера. – ответил Линтон, вопросительно вздёрнув бровь кверху, – Вы намерены пойти?
- О да, пожалуй, стоит, – кивнул Дегри, – Я был бы не против немного побеседовать с этим господином. В любом случае, пользы от этого будет больше, чем от бессмысленных разговоров прекрасных, как повапленные гробы[3] дочерей миссис Суинберг.
- Вы в курсе, что у вас просто отвратительный характер? – неожиданно поинтересовался Парис. Слова явно были адресованы премьеру и, как мне показалось, прозвучали совсем не как осуждение, а как... комплимент?
На что Дегри засмеялся и кивнул:
- Разумеется, друг мой, иначе бы я давно перестал чувствовать себя самим собой. Когда тебе смотрят в рот и восторженно со всем соглашаются, начинаешь ощущать своё заблуждение во многих вещах.
Внезапно, я почувствовал себя здесь глубоко лишним. Впрочем, как и Лоран, поскольку он медленно, но целенаправленно захлопнул книгу и как-то странно покосился на меня.
- Уже поздно, – решился я нарушить повисшую было в комнате тишину, – Я с вашего позволения, пожалуй, пойду спать.
- Я тоже! – словно очнулся Лоран и, поднявшись со шкуры, потянулся, как сытый кот.
- Да, разумеется, – немного удивлённо пробормотал Парис, а Эйдн одобрительно кивнул, – Доброй ночи, господа. – после чего я, а следом за мной и Лоран покинули гостиную.
- Андре порой удивляет меня своей непоследовательностью, – проговорил Парис, бросая оставшиеся письма на бронзовый кофейный столик и устало потягиваясь.
- Почему? По-моему, он весьма проницательный мальчик, – улыбнулся Дегри.
- Проницательный относительно чего? – нахмурился англичанин.
- Относительно смены настроений в том или ином окружении, чего же ещё, – пожал плечами премьер, – А вот вы, mon cher comte4, похоже, действительно устали, раз ничего не замечаете. Даже за собой.
- О нет, только не говорите, что я выдал себя. – иронично проронил тот, поднимаясь с дивана, на что Эйдн ответил утвердительным жестом, после чего взял за руку подошедшего к нему Париса и поцеловал в изящное запястье, притягивая другой рукой за талию своего возлюбленного чуть ближе, чем можно было бы для осознания своей усталости. Линтон же, в свою очередь склонив голову, неспешно покрывал смуглое лицо итальянца полными скрытого нетерпения поцелуями, вонзаясь тонкими, белыми от недостатка солнца пальцами в иссиня-чёрную смоль волос и играя с её шелковистыми волнами.
- Ты тоже весьма непоследователен, любовь моя, – улыбнулся премьер, когда их губы разомкнулись и лишь горячее, учащённое дыхание Париса обжигало рот в напоминание о только что испытанном искушении, – Так внезапно загорелся, что я едва успел понять причину твоего нескромного поведения, так смутившего нашего невинного Андре.
- Как оказалось, я тоже люблю бунтарей, – прошептал Парис, а Эйдн, отозвавшись так свойственным ему негромким смехом, встал на ноги и, заключив своего воспитанника в объятия, повлёк к лестнице, ведущей на второй этаж.
Но, едва добравшись до верхней ступеньки, Линтон не выдержал и, прижав Эйдна к стене, снова впился в твёрдый, улыбчивый рот премьера, чувствуя, как в собственном теле разливается по венам ни с чем не сравнимый жар вожделения. Разум словно погрузился в горячий туман, и потому Парис, позабыв о робости и приличиях, отважился на столь несвойственные для него действия: резкие движения, крепкую – почти болезненную хватку – так, что кончики пальцев глубоко впивались в кожу на смуглом лице и шее его любовника, оставляя небольшие розоватые, но стремительно исчезающие следы. Хотелось сжать пальцы ещё сильнее – так, чтобы Эйдн почувствовал всю глубину, всю силу его нетерпения и желания, и не медлил. И целовать – жадно, неистово, словно беря его всего через рот, словно уже совершая тот акт, что возможен только за опущенным занавесом ночи и свежих простыней, где он скрыт от посторонних глаз.
Оглаживая рукой бедро итальянца, Парис на мгновение освободился из плена влажных уст, чтобы снова покрыть их поцелуями – уже менее дикими и не столь торопливыми.
- Стервец... Ты что это такое творишь? – хрипло прошептал Дегри, почти не отрываясь от его рта и, ловя сбитое, частое дыхание Париса, оглаживал горячими пальцами его лицо и нижнюю губу, словно хотел снова поцеловать, но ему что-то мешало. Лицо Эйдна обрамляли его вороные волосы, непонятно как оказавшиеся без контроля ленты, которой премьер имел привычку стягивать свою непослушную гриву в хвост у шеи.
На мгновение скосив глаза, Линтон понял, что в порыве страсти, вероятно, схватился за неё. А шёлк и готов был подчиниться столь настойчивому напору и теперь узкой чёрной полоской тускло переливался на зелёной ковровой дорожке под ногами.
Но на тот момент ему было не до того. Горящий взгляд Эйдна гипнотизировал юношу, а собственное тело изнывало от желания почти до боли, настойчиво требуя большего, чем безумные поцелуи на лестнице.
- Хочу... вас, – шёпотом отозвался Парис, пристально глядя в дьявольски-тёмные глаза своего наставника и вслед за этим ощущая, как крепкие руки, с силой обхватив его вокруг бёдер, подняли над полом и, как и раньше, повлекли куда-то во тьму старинного особняка. А куда конкретно, Линтона не интересовало – его покровителю лучше знать.
Всё, чего он хотел – это прижаться губами и телом ближе к тому, кого он так алчел – раз за разом, день за днём, словно бы забывая о годах, проведённых бок о бок вместе. Парис не понимал, как мог Эйдн до сих пор будить в нём такую звериную, слепую страсть, от которой хотелось стонать в голос и без оглядки бросаться в жаркие объятия, словно в морскую пучину.
- Ты просто дьявол – специально тянешь время, – почти с досадой прошипел англичанин, впиваясь пальцами в покрытые рубашкой и жилетным твидом плечи Дегри. Он мог поклясться, что губы Эйдна, скрытые в полутьме коридора, растянулись в коварной улыбке.
- Ожидание усиливает наслаждение, любовь моя, – беззаботно ответил он и золотоволосый едва слышно зарычал в нетерпении, когда Эйдн поставил его на пол и, открыв дверь их спальни, вновь приникая жадным лобзанием к губам, за талию втянул своего возлюбленного внутрь.
Когда щёлкнул, закрываясь, замок, Парис внезапно отчётливо ощутил, как старательно Дегри сдерживался до этого момента. Сейчас же эти барьеры оказались разрушены и обхватившие его сзади руки, движимые жаждой обладания, распустили узел на халате и дёрнули за края рубашки в разные стороны, безжалостно срывая пуговицы и оголяя уже разгорячённый торс и часто вздымающуюся грудь с чувствительными затвердевшими сосками. В шею глубоко впились жадные губы, словно пытаясь испробовать не только вкус и аромат его кожи, но и крови.
