- Тебе нужно поспать, – повторил я, берясь за ручку двери и намереваясь уйти. Но он покачал головой:
- Я не могу. – Он и вправду не намеревался ложиться. Но сон ему был просто необходим в таком состоянии и я, вздохнув, закрыл дверь и, возвратившись, сел рядом.
- Для меня было полной неожиданностью оказаться здесь, – вдруг сказал он. Голос – тихий и хриплый, словно бы и не принадлежал Габриэлю. – Несмотря на то, что я не был никогда в этом месте, этот дом полон призраков. Здесь много чего произошло. Здесь жил мой брат и мой отец, который по своей слабости совершал много мерзостей за спиной сына. Здесь умерла моя мать и здесь разлучили меня и Париса. Они снятся мне каждую ночь. Этот дом втягивает меня, словно трясина. Я больше не могу так жить. Я задыхаюсь, Карл.
- Я понимаю… вернее, могу представить себе, что ты чувствуешь. – сказал я. – И мы уже совсем скоро уезжаем. Тебе нужно только потерпеть ещё один день. А после мы уедем, обещаю.
- Да, – было мне ответом, и я поцеловал его в угол рта, а после расстегнул пуговицу сорочки у ворота.
- Карл, – схватив меня за руку, протестующее проронил он, отворачивая лицо.
- Всё хорошо, я просто хочу раздеть тебя, – успокоил его я. – Негоже человеку спать в господской постели в той же одежде, в какой он сидел на грязном полу борделя. – Он наконец перевёл на меня взгляд и медленно разжал пальцы на моём запястье, позволяя вновь заняться разоблачением; всё оставшееся время молча наблюдая за тем, как я заканчиваю с пуговицами на груди, а после принимаюсь за запонки на запястьях.
Я знал, о чём он думает: подобное занятие было больше присуще горничной или дворецкому, но мне доставляло удовольствие освобождать его от жесткого жилетного твида и накрахмаленного плена воротничка и галстука. Возможно, таким образом я пытался дать ему хоть малую толику, иллюзию свободы, в которой Габриэль так нуждался.
Когда он остался обнажённым, я едва смог отвести взгляд от него: этого гладкого, стройного тела и золота волос, касающихся кончиками плавных изгибов плеч – чуть напряжённых от прикосновения холодного воздуха.
Я встал с постели и направился к комоду. Достав первую попавшуюся ночную рубашку – самую обыкновенную, из белого хлопка, вернулся обратно и молча облачил Габриэля в неё: сначала на вытянутые в стороны нежные руки скользнули рукава, а после пуговицы нашли своё место в проймах.
- Спасибо, Карл, – сказал он и, чуть наклонившись, поцеловал меня в губы. Я с удовольствием принял его благодарность, после чего помог забраться под одеяло. Почему-то, при взгляде на его закрывшиеся глаза, меня посетила странная смесь тревоги и безмятежности. Это чувство невозможно описать словами, его можно лишь ощутить и принять, как что-то неизбежное. Каждым своим жестом, каждым устремлением он словно играл на струнах моей души, то выстраивая в ней замки, полные гармонии, то, лишь дёрнув одну из струн, создавая внутри хаос и разрушение. И в то утро… Лишь одного предательского взгляда ему хватило, чтобы прочитать мои преступные желания относительно Бетти. Лишь его полных боли и вопроса глаз хватило мне, чтобы понять свою ошибку. Я и не заметил, когда мы стали так близки.
- Гавриил… – тихо позвал я, но он не отозвался, нарушая тишину лишь глубоким и спокойным дыханием. Убедившись, что он спит, я поднялся на ноги, и, чувствуя лёгкое головокружение от усталости, вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
Я лежал на кровати, но мне не спалось, несмотря на свинцовую тяжесть каждой конечности. Ветер за окном завывал, заставляя рамы стонать, а моё тело покрываться мурашками при мысли о том, как, должно быть, холодно снаружи.
Лунный свет умиротворяюще заливал комнату и в конечном счёте я всё-таки смог задремать ненадолго, но проснулся от странного грохота неподалёку. За окном уже смутно синел рассвет.
Встав с кровати, я вышел из комнаты и оказался в тёмном коридоре, один конец которого вёл в спальню Габриэля, а другой – в библиотеку.
Повертев головой и присмотревшись, я понял, что дверь в книгохранилище приоткрыта. Кому могло понадобиться в библиотеку ночью?
Внезапно, раздался ужасающий грохот. Так падает на пол что-то твёрдое. И это что-то, судя по звуку, явно тяжелее книги.
«Что за…» – я быстрым шагом достиг библиотеки и, толкнув дверь, на несколько мгновений застыл. Мне казалось, что это происходит не со мной, и я увидел дурной сон. Словно со стороны я услышал собственный вопль:
- Габриэль! – Роззерфилд лежал на полу, рядом с ним валялся упавший стул, а с деревянной балки свисал конец оборванной верёвки.
- Бог мой! Габриэль!... Габриэль!!! – я схватил его за плечи и понял, что глаза меня не обманывают: на шее Роззерфилда действительно моталась скрученная петля. Он хотел повеситься, но верёвка…
- Оборвалась… – прошептал я, сам себя не помня от страха и облегчения одновременно, чувствуя, как из глаз катятся слёзы, обжигая щёки. – Оборвалась. Но за что… – но времени на раздумья не было. Сдёрнув петлю, я прислушался к дыханию юноши и понял, что оно слабое, но постоянное.
Окончательно успокоившись и вытерев слёзы страха, я отнёс самоубийцу к нему в комнату, а после – спустившись вниз – послал одну из горничных за лекарем. Тот явился через полчаса и, осмотрев Габриэля, сказал, что всё будет в порядке и что моему неразумному другу очень повезло.
- Вы не знаете, господин, почему столь августейшая особа пошла на это? – лекарь сочувственно посмотрел на спящего Габриэля. – Такой прекрасный молодой человек, да и граф к тому же.
- Нет, – коротко ответил я. – Для меня это тоже было неожиданностью, сэр.
Лекарь пристально посмотрел мне в лицо, а после вздохнул:
- Ну что ж… Я желаю вам и милорду как можно скорее пережить этот сложный период. Но я бы показал его врачу. Быть может, так было бы проще найти верное решение терзающей его проблемы, – и, кивнув мне на прощание, лекарь удалился. Бетти и Дороти направились проводить гостя, я же остался в комнате один на один с бесчувственным Габриэлем.
Казалось, ничего и не происходило и я бы мог убедить себя в том, что попытка самоубийства Роззерфилда – лишь мой кошмарный сон, если бы не след от удавки на горле. Красный и воспалённый, он смотрелся уродливо и казался язвой, подобием открытой раны на нежной белой коже.
«Этот дом втягивает меня, словно трясина. Я больше не могу так жить…» – мои руки пробила крупная дрожь и я, издав какой-то звук, похожий не то на стон, не то на возглас от боли, заплакал. Я такой идиот…
«Я задыхаюсь, Карл».
Я не понимал, за что меня и его так наказывают. Что плохого сделали я и Габриэль, что нас обоих – и меня и его – не оставляют несчастья? Боль стала нашим вторым ощущением, а дыхание смерти – постоянным сквозняком в спину. Я чувствовал, как мы оба погружаемся во тьму – неумолимо и быстро, связанные путами страха и отравленные ароматом цветов зла.
Я больше не мог это выдерживать. У меня не осталось сил, только злость. Она разрывала меня и красила всё, на что бы я ни посмотрел, в кровь.
Вскочив, я метнулся к себе в комнату и, остановившись перед висящим на стене распятием, закричал:
- Чего ты хочешь, проклятый бог?! Что тебе нужно от нас?! Зачем ты так настойчиво пытаешься убить того, кого собственноручно впустил в мою судьбу и сделал моим смыслом?! Или ты таким образом наказываешь меня?! Ну так и убей меня! Заставь своего раба залезть на чёртов стул и повиснуть в петле, словно дохлую собаку!! Я служу Богу и буду его слугой, но мой Бог – не убийца! Слышишь?!! – но небеса, конечно же, остались глухи к моему крику.
За дверями раздался громкий топот и в комнату влетела Бетти:
- Господин, что случилось?! – девушка был бледна и испугана. – Почему вы так страшно кричите?
Я хотел ей ответить, но почему-то не смог – голос пропал, а горло сжимала удавка куда более жесткая, чем та, что я нашёл на шее у Габриэля – удавка невысказанной муки и непролитых слёз.
