- М-мой нож… – по тому, как приоткрылись его губы и чуть прогнулся в пояснице торс, как поднялась под одеждой его плоть, я понял, что это нравится Габриэлю и, присовокупив к будоражащему холоду лезвия жар своих ласк, уже слышал не просто затруднённое дыхание, но и прорывающиеся время от времени сквозь него сдавленные стоны, когда я случайно царапал его остриём.

Убрав нож, я ласкал поцелуями его живот, проникая языком в ямку пупка, тревожа его влажным, горячим кончиком нервные окончания, что наверняка отдавались сладкой болью внизу живота того чаровника, что извивался в моих руках и с каждым разом всё теснее прижимался ко мне своей плотью, говорил со мной своим телом, просил не останавливаться и быть менее сдержанным в своих фантазиях и действиях. И после такого ты хочешь, чтобы я противостоял желанию взять тебя? Это невыносимо… Имя тебе – Искушение.

Я склонился над ним, расстегнул бельё и стащил вниз совершенно лишнюю сейчас одежду. Вид его восставшей плоти и стройных ног привели меня в такой экстаз, что я – медленно проведя ладонью по голени, приник губами к лодыжке и также неспешно проложил дорожку из поцелуев и ласк до самого бедра – всё выше и выше, время от времени покусывая за чувствительную внутреннюю сторону. Габриэль – крепко связанный по рукам, хватался пальцами за верёвки, и – то и дело приподнимая в сладостном отчаянии голову, что-то шептал опьяневшим от ощущений голосом. А мне нравилось вот так лишать его разума – то целуя, то дразня укусами – безвредными и нежными, заставляющими трепетать его хрупкое существо особенно сильно, как в моменты преддверия оргазма.

Габриэль вскрикнул и застонал, когда его ногу внезапно обожгло нечто, чего он не мог увидеть. Всё, что он мог – это крепче вцепиться в верёвки немеющими пальцами и прошептать: «Ещё».

Я истязал его своим ремнём до тех пор, пока он не обезумел от возбуждения и не взмолился:

- Хватит! Я больше не выдержу… я не знаю, что делать… ммм… – он был настолько возбуждён, что его пугало это сокрушающее чувство переполненности – муки и наслаждения одновременно. Он был на грани помешательства, он сходил с ума в моих руках.

Я отбросил ремень в сторону и погладил его порозовевшие от ударов ягодицы, успокаивая воспалённую кожу и лаская её прикосновениями губ, скользя языком вдоль позвоночника и поясницы и ощущая такое же упоительное, страстное безумие. Габриэль был снова так близко, что я чувствовал мощную пульсацию его крови под кожей и отчаянное биение сердца. Прижимаясь всем телом, я дразнил лёгкими укусами его шрамы на спине и скользил рукой по округлому изгибу ягодиц и между ног, касаясь сочащегося смазкой члена, от чего каждый раз ловил сдавленные стоны и мольбы о желании снять это невыносимое, хотя и сладостное напряжение.

Решив, что на сегодня с моего грешника достаточно мучений, я перевернул его на спину, снял с глаз ленту и развязал руки, а затем развёл его колени в стороны и обхватил ртом горячий и твёрдый член, чувствуя, как в мои плечи судорожно вцепляются его обезумевшие пальцы. Хватило нескольких движений, чтобы мой мечущийся в агонии любовник достиг пика своего блаженства и со стоном обмяк на кровати. Я думал, после такого напряжения он мгновенно уснёт, но нет. Мой ангел вытянул вперёд руки и, притянув меня к себе, нежно поцеловал в губы, а после спустился вниз, и завладел моей плотью, лаская горячим, влажным языком напряжённый и требующий разрядки орган. От его манипуляций, руки, которыми я упирался в подушки, подломились и мне, чтобы не упасть, пришлось ухватиться за спинку кровати. Уткнувшись лбом в деревянную поверхность, я едва ли находился в сознании от ласк внизу живота и спустя минуту, вскрикнув, излился, чувствуя, как каждая мышца наливается приятной тяжестью.

- Temptationem…[11] – прошептал я, немного придя в себя и благодарно прикасаясь губами к его щеке и устам. Габриэль, что-то неразборчиво выдохнув в ответ, обнял меня и уткнулся лицом мне в шею. Пожалуй, сегодняшнее пребывание в царстве снов станет одним из самых крепких на моей памяти. Ведь я разделил его с Габриэлем.

Следующим утром, открыв глаза, я не обнаружил Габриэля в постели, рядом. Он – уже почти собравшийся – ходил по комнате, застёгивая серебряные запонки на манжетах рубашки и что-то искал.

- Доброе утро, – сказал я, наблюдая за ним.

- Доброе, – он остановился, посмотрел на меня, а после продолжил поиски. Моя бровь непроизвольно поползла кверху и я окинул взглядом комнату, пытаясь угадать, что же такого потерял Габриэль: небольшой беспорядок: моя оставшаяся со вчерашней ночи на подоконнике одежда, шёлковый шейный платок возле кровати, послуживший посредником в наших далеко не невинных играх…

Тут я заметил, что ворот рубашки Габриэля расстёгнут. Наклонившись, я подобрал с пола находку и спросил:

- Не это ищешь? – он снова взглянул на меня и, внезапно прояснившись лицом, кивнул и направился к кровати с явным намерением взять его.

- Спасибо, я уже думал, что забыл его где-то, – сказал он, протягивая руку за платком, но я резво убрал его:

- И где же ещё монсеньор Роззерфилд может забывать свои платки, как не у себя в спальне?

- Я ни с кем не сплю и ты прекрасно знаешь этот мой принцип. – невозмутимо отозвался он, подойдя ещё ближе и попытавшись выхватить платок у меня из руки.

- Так уж и ни с кем? – поймав за ворот рубашки, я приблизил своё лицо к его, глядя ему в глаза. Габриэль вырвался, забирая платок, но я успел заметить едва видный румянец на его щеках. Снова неприступен, словно ледяная башня… Чёрт возьми, он сводит меня с ума! Есть ли предел его очарованию?

- Ты отправил письмо ректору, что мы задержимся? – спросил он, не глядя на меня.

- Да. Вчера, – ответил я. – Бэзил обещал доставить в целости и сохранности. Расписку-подтверждение получения бумаг мистером Бейкером, думаю, мы сами доставим.

- Прекрасно, – проронил тот, застёгивая пуговицы на чёрном твидовом жилете. – Надеюсь, мы как можно скорее отправимся обратно.

- Семинаристский экипаж вернётся дня через три, не раньше. – промолвил я и, прищурившись, поинтересовался: – Скажи, почему ты…

Но ответом мне была только закрывшаяся дверь.

- Чёрт… – глубоко вздохнув, я упал обратно на подушки и убрал волосы от лица. С каждым днём Габриэль казался мне всё более угрюмым, чем прежде. Я чувствовал, что нам нельзя оставаться в этом доме, но почему-то медлил с отъездом.

«Я не хочу здесь находиться…»

Мне мнилось, что я могу узнать что-то крайне важное, благодаря пребыванию здесь. Да, так я думал… И едва не поплатился самым дорогим за свой эгоизм.

Гулкий топот по каменной мостовой.

- Эй, а ну, стой, паршивец! – я, остановился и удивлённо обернулся, не понимая, к кому обращаются. Надеюсь, не ко мне.

Не успел я подумать об этом, как в меня что-то с размаху врезалось, сбив с ног, вызвав удушье и боль в районе солнечного сплетения. Чертыхаясь, я быстро вытянул вперёд руку и поймал объект агрессии за край грубого пальто.

- Ай! Отпусти меня! Отпусти! Отпусти! Отпусти! – существо рвалось у меня из рук, как одержимое, молотило по плечу кулачками и отчаянно верещало.

- Ай! Ой… Да успокойся ты! – воскликнул я, пытаясь совладать с ним. Мне казалось, что я пытаюсь удержать большого разъярённого кота: – Я не обижу тебя! – он наконец успокоился и я понял, что мой соперник был всего лишь ребенком – маленьким мальчиком, лет шести-семи.

- Сэр, отпустите меня, – жалобно попросил он, – Я больше не буду красть у этого жирдяя.

- Какого жирдяя? – ошалел я, но тут за спиной послышался топот и раздался громкий, прерывающийся тяжёлым хриплым дыханием голос:

- О, благодарю, сэр, вы его поймали! – полный, запыхавшийся от бега мужчина в белом фартуке подошёл ко мне и, рьяно жестикулируя, продолжил, задыхаясь: – Этот гадёныш уже не первый раз таскает у меня хлеб. Да ещё и самый дорогой! Ну ничего, каналья, теперь-то я тебя выпорю, как следует… Давайте этого щенка сюда и извините за беспокойство.