Я проснулся, когда солнце только показалось из-за горизонта. Никогда не забуду то утро. Я чувствовал себя Адамом, впервые ощутившим вкус яблока во рту. Он лежал рядом и я созерцал всю красоту мира, приобретшую для меня форму человеческого тела. Тела Габриэля.
Спящий, он как никогда был прекрасен и стройное, изящное тело в скудных объятиях тонких простыней свело бы с ума даже святого. На другом конце постели, среди чёрных складок одинокого подрясника тускло поблёскивал нож.
«Интересно, откуда он его достал? Наверное, из кармана своей же сутаны», – мимолетно подумал я, но тут же отогнал мысли на этот счёт и вернулся к созерцанию предмета своей любви, но понял, что он уже не спит. Наверное, я скрипнул кроватью, когда приподнимался.
Лёжа на боку всё в той же позе, он глядел на меня, смаргивая остатки сна с ресниц. Я в ответ молча смотрел на него и меня в глубине души радовала полная нейтральность его взгляда – никакого страха, паники, укора или глупой сентиментальности. Всё же это прекрасно, что он мужчина. Был бы он женщиной, уже не было бы того ненормального, совершенно безумного смешения чувств, которые бы вызывало во мне всё его существо, не было такого необъяснимого очарования, которое бы я слышал в каждой ноте его голоса. Есть люди, которым просто нельзя рождаться иными. Габриэль был одним из них – словно пронзительная, ранящая грань, которую ни в коем случае нельзя переступать.
Я любовался им, как картиной, как самым прекрасным из цветов. И, вспоминая, что творил с ним ночью, в глубине души боялся, что он снова прогонит меня. Но он молчал и просто смотрел на меня, тем самым буквально сводя с ума неизвестностью – я не мог понять, о чем он думает. Я хотел позвать его по имени, но почему-то передумал – мне показалось, что звучанием голоса я могу разрушить очарование момента, и поэтому я просто вытянул руку и провёл кончиками пальцев по его щеке, а после – не встретив сопротивления, скользнул по изгибам шеи и плеч, рукам, изящным кистям и красивым пальцам. Неужели и впрямь возможно быть настолько совершенным существом? Чем больше я влюблялся, тем менее реальным он мне казался. С таким же успехом я мог бы влюбиться в своего крылатого хранителя, сидящего в ночные часы где-то рядом с моим ложем.
«Когда я вспоминаю о тебе на постели моей, размышляю о тебе в ночные стражи, ибо Ты помощь моя, и в тени крыл твоих я возрадуюсь» [6], – внезапно пронеслось у меня в голове обрывком воспоминания, и глаза мои закрылись не то от смущения, не то от удовлетворения.
По-прежнему не говоря ни слова, я склонился над ним и прикоснулся губами к его рту, понежил веки и бархатные щёки, а после, осмелев, приник глубоким поцелуем к алым устам, чувствуя, как его пальцы скользнули по моей шее, зарываясь в волосы у корней.
- Почему ты любишь меня, Карл? – тихо спросил он, когда наши губы разомкнулись. – Разве меня можно любить?
- Можно, – ответил я, убирая золотистые пряди со лба. – И нужно.
- Почему?
- Потому что рядом с тобой я чувствую себя счастливым. Ощущаю себя живым. – Я смотрел в прозрачно-голубые глаза, а они поили меня лёгкой грустью и сожалением.
- Тебе это только кажется… – прошептал он, отпуская меня и садясь, сначала обхватывая себя руками, а после просто подтянув колени к груди. Складывалось ощущение, что он хотел спрятаться, защититься, но не знал, как.
- Да почему ты так решил?! – не выдержал я, – Почему ты думаешь, что тебя нельзя полюбить? Или… ты считаешь, что я любить не умею?
- Нет, я не это имел в виду, – покачал головой он, как-то слегка умоляюще взглянув на меня, словно прося не заводиться. – Мне просто кажется, что тебе должна быть противна моя слабость – да любому бы она была противна! Я не имею права быть таким – я же мужчина! Но… я быстро сдаюсь, я многого боюсь и многого не понимаю. Нет зрелища омерзительнее, чем безвольная, неспособная ни на что тряпка! Однажды ты устанешь от меня, Карл. Я просто выпью тебя и все твои силы.
- Да, суровым парнем тебя не назовёшь, – нехотя признал я, – Но тебя можно любить и таким, поверь. Я…не знаю, что такое в твоём представлении настоящий мужчина, но для меня это человек, который держит своё слово и готов защищать слабых во чтобы то ни стало. Так что дело тут вовсе не в мускулах и не в страхах. Все мы чего-то боимся – не бывает на свете бесстрашных людей. Если ты веришь мне – я помогу тебе забыть твои ужасы, – я протянул ему руку ладонью вверх. – Но прежде чем ты ответишь мне, я хочу сказать тебе одну вещь: не нужно бояться счастья. Если что-то делает тебя счастливым, тогда это что-то – хорошо. И следует хотя бы попытаться бороться за это. Обещай мне.
Он долго смотрел на мою расправленную ладонь, словно изучая линии на ней и пытаясь угадать – обману я его или нет, судьба или не судьба нам быть вместе. Но после Габриэль всё же вздохнул и поднял глаза на меня:
- Хорошо, – ответил он, вкладывая свою руку в мою. – Я попробую, Карл.
Прошло несколько дней. В семинарии, на грани осени и зимы, началась череда экзаменов и проверочных работ, нещадно съедавших всё свободное время и порой мне мечталось просто упасть и умереть, но больше не запихивать в голову ни одного проклятого проповеднического слова из трудов святых и известных духовников, которыми нас пичкали, как рождественских гусей яблоками. Казалось, что жизнь стала состоять из двух вещей – сна и учёбы, учёбы и сна. Замкнутый круг.
Целые дни я проводил на занятиях, а после шёл в библиотеку – полную в данный период студентами, где на долгие часы пропадал за дополнительной учёбой и возвращался в келью уже к полуночи – совершенно вымотанный и с головной болью.
Все эти дни я не видел Габриэля и в отдельные моменты начинал дико скучать по нему, но после мои мысли вновь занимал требуемый материал и я погружался в нудную пучину науки. Мне хотелось встретиться с ним, но я не мог сейчас позволить себе даже зайти к нему на пару минут, не то что остаться на ночь. Первой причиной была усталость, в последнее время приобретшая статус хронической, а второй – мои соседи.
На следующее утро после моей последней ночи с Габриэлем, ко мне сбоку подкрался Джек и с отрешенным видом поинтересовался:
- Ты где по ночам шляешься?
- Что?! – я даже выплюнул воду, которую секунду назад отпил из стакана. Мы находились в келье и собирались на занятия.
- Я уже какой раз замечаю, что твоя кровать пустует по ночам. Ты что – подружку себе завёл вне семинарии?
- Нет, с чего ты взял… – отмахнулся я, поставив стакан и продолжая застёгивать пуговицы на сутане. – Мне просто иногда не спится, и я тайком пробираюсь в библиотеку, чтобы почитать. Здесь даже свечу запалить нельзя – вы возмущаться начнёте.
- Вот как, тогда понятно. – с усмешкой поднял брови Линдслей, натягивая рубашку. – А я уж было понадеялся, что ты исправился, но, видно, небо скорее рухнет, чем наш святоша соблазнится земными удовольствиями, – парни заржали, как табун лошадей и я – в досаде кляня их далеко не святыми словами, вышел из комнаты. Думал, никто не заметит моих редких ночных отлучек. Теперь придётся быть осторожнее, хотя бы на время. И экзамены были как нельзя кстати.
Скрипнул стул напротив и я, подняв голову от книжных страниц, с удивлением обнаружил перед собой Габриэля.
- Ты не против, если я сяду здесь? Везде уже занято. – с лёгким смущением, словно бы мы были плохо знакомы, спросил он. Я огляделся и понял, что столы и впрямь уже заняты до отказа учебными компаниями студентов. Чудо, что ко мне ещё никто не подсел. Должно быть, причиной был всего один стул, помимо моего, и скверное расположение духа, в котором я пребывал теперь постоянно и неизменно.
- Ты что – специально искал место, чтобы не сидеть рядом со мной? – хмыкнул я, переворачивая страницу и искоса наблюдая, как он кладёт на полированную поверхность стола стопку книг и бумаг, а после как-то немного устало опускается на стул напротив.
