– Ты можешь встать? – он выглядел очень обеспокоенным и на мгновение его глаза расширились от ужаса, когда он взглянул мне в лицо.

– Мистер Ли?! – я не мог поверить, что вижу его. – Что вы здесь делаете? И где Парис? – нужно было немедленно сказать ему… Нужно было спасти брата…

– Я пришёл, чтобы забрать Париса из этой дурной семьи, – сказал он. – Тебя и Париса.

– Он...

– С ним уже всё в порядке. Он очень волнуется за тебя, поэтому вставай скорее и пойдём. – Неужели Бог всё же услышал меня?..

Я с трудом сел на полу и тут же зажмурился. Боль была такой ослепляющей, что я едва не упал.

– Что-то болит?

– Да... где-то в груди.

– Дышать больно?

– Да... немного...

– Ляг на минуту. На спину, – сказал Эйдн и, осмотрев меня, сказал:

– Хм, похоже, рёбра все-таки пострадали. Либо несколько и слабо, либо же одно-два, но достаточно сильно, – заявил он.

– Разве вы – врач? – спросил я, уже ничему не удивляясь.

– Нет, но один мой знакомый им является. Отчасти я владею медицинскими навыками. Я балетмейстер, и обязан знать, что делать при случайных травмах. – Я промолчал, экономя силы. Да и добавить было нечего.

После он отнёс меня к Парису. Я не мог поверить своему счастью – он жив! Парис выглядел очень измученным и с трудом двигался. Когда же я спросил, что сделал с ним Тейлор, брат так посмотрел на меня, что я мгновенно всё понял и не смог сдержать слёз. Я не представлял, как он смог выдержать всё это – всю эту боль и унижение – и не сломаться, остаться в здравом уме. Так горько…

– Лучше бы мы никогда не встретились... Тебе не пришлось бы всё это переживать... – прошептал я сквозь слёзы.

– Нет. Если бы мы не встретились, то ты бы остался в этой тюрьме, а я бы так и не узнал, что у меня есть семья – младший брат, – возразил он и, убрав мои руки от лица, поцеловал меня в щёку. – Теперь всё хорошо. Больше мы их не увидим, – шептал он, обняв меня и поглаживая по волосам. Кто кого должен был утешать, так это явно не он меня. Столько пережив, брат всё равно остался сильнее и не возненавидел меня за всё причинённое ему зло. Этот жестокий урок я усвоил на всю свою жизнь и я всем сердцем благодарен брату за него. Наверное, мне никогда не стать таким, как он, но я теперь хотя бы знаю, как выглядит человек достойный. Не те слащавые идеалы, которые сейчас воплощает светское общество и не те бесхребетные святые, которым следует церковь. Представления людей сейчас так далеки от истинной, жестокой сути Писания, что мне остается лишь вздыхать, глядя, как они спотыкаются, раз за разом наступая на одни и те же грабли, набивая себе шишки одну за другой и пытаясь быть смиренными, полагая, что ничего не делая, не сопротивляясь, смогут выйти победителями из любой битвы – как соломинку выносит течением в открытое море. Такого не бывает. Разве что в сказках. И я убедился в этом на собственном опыте.

После всего случившегося я глядел на огромный дом, где когда-то жил мой отец и его жена – моя настоящая мать, и так и не смог заставить себя даже ступить на порог. Я понимал, что если стану жить в нём, то либо сойду с ума от отвращения к себе самому, либо повешусь на той самой роскошной хрустальной люстре, что виднеется в окне, выходящем на улицу.

Я ненавидел этот дом – этот огромный особняк, доставшийся мне такой ценой. Поэтому я покинул его, решив посвятить себя молитве и искуплению. Моя душа нещадно рвалась и кричала: «Парис, прости меня! Как я мог так поступить с тобой! И как мог я предать себя ради любви других?!»

Должно быть, мой ангел-хранитель в тот момент, рыдая, пытался разбить себе голову о камни от стыда за меня. Чем я лучше Каина, поднявшего руку на родного брата? Прости меня, Авель. Прости меня, Парис.

Я переехал в Блэкберн, в одну из гостиниц, решив поступать в семинарию. Бессонными ночами, когда мои внутренние монстры вины начинали грызть меня, я нашёл для себя спасение в физической боли. Она казалась мне не такой мучительной, как душевная и, истязая плоть, я находил пускай и непродолжительный, но покой.

Замолкнув, Габриэль тяжело вздохнул, словно у него вновь были сломаны ребра, а после промолвил, подняв на меня взгляд, в котором я прочитал такую усталость и муку, что моё сердце сжалось, а к горлу подкатил ком.

– Теперь ты понимаешь, почему я так не хотел тебе открываться? – и грустная усмешка изогнула пленительные губы. – Я боюсь вновь ошибиться.

Я молчал, не в силах вымолвить хоть слово. Я и не подозревал, что он пережил такую боль, не мог себе представить, как велик груз его вины. Я был преисполнен сочувствия к его беде, но не смел высказать своих чувств, чтобы не оскорбить его ненароком, хотя не знал желания сильнее, чем обнять его и утешить, как испуганное дитя.

Видимо, он понял моё смятение и промолвил:

– А теперь уходи, Карл. Мне нужно побыть одному.

Ни слова не говоря, я встал, надел сутану, которую на ночь снял, чтобы та не помялась, и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

[1] Откровение Иоанна Богослова.

[2] Флагеллантство — движение «бичующихся», возникшее в XIII веке. Флагелланты в качестве одного из средств умерщвления плоти использовали самобичевание, которое могло быть как публичным, так и келейным.

[3] «Господи, помилуй» (лат.)

[4] Пляс Пига́ль — район красных фонарей в Париже.

Комментарий к Сад зла. Иллюстрация: http://i12.beon.ru/63/40/2064063/29/102586829/0.jpeg

https://pp.vk.me/c417630/v417630515/3d99/A2u2k7skj8s.jpg

====== Сад Зла. Продолжение. ======

После того, что я услышал от Габриэля, мне было над чем подумать, и я, закрыв за собой дверь его комнаты, не спеша направился по пустым коридорам к себе, попутно обдумывая полученные сведения.

Нелюбимый сын, предмет насмешек и домогательств в школе, испытавший предательство первой любви, предательство тех, кого он считал родными и постоянно ощущающий вину за совершённое над братом зло – при наущении всё тех же «родственников» – эта информация захлёстывала меня с головой.

«Вот змеи!» – я стиснул зубы. Кто угодно бы свихнулся при таком наборе малоприятных событий. А Габриэль всё ещё выглядит нормальным, если не считать его склонности к самобичеванию. Психически он сильнее, чем можно было подумать. В семинарию он пришёл потому, что был не в состоянии оставаться жить в том доме, и потому что захотел искупить свой грех служением Богу. А в Него Габриэль верит, безусловно. Вся его жизнь протекала в гипертрофированной религиозной среде. Он привык к боли, причиняемой со стороны других, поэтому, нанося себе те повреждения – ужасные для людей, непривычных к боли – он чувствует лишь чуть более сильный дискомфорт. Он привык к жестокости. У него нет друзей и он избегает заводить какие-либо отношения, потому что «боится ошибиться». Ведь все остальные «друзья» его предали. А предательство сводилось всё к тому же – попыткам сексуального насилия. Стало быть, в понимании Габриэля, предателем был тот, кто желал его тела. Каждый, кто хотел поцеловать его, оказывался чудовищем.

Вспомнив, как Габриэль шарахался каждый раз, стоило нашим телам соприкоснуться, я вздохнул: значит, он боится физических отношений и физической близости.

Из всего этого следовало, что заполучить его мне не удастся, а если и удастся, то с большим трудом. Если я хочу и дальше оставаться его другом, то мне нужно смирить своё желание и перестать хотеть его. Но я не представлял себе, как это возможно. Сколько уже раз, когда он находился рядом, мне хотелось наплевать на все обещания и клятвы, что я дал себе, и поцеловать его, при необходимости подавив сопротивление. Но я со своей обычной улыбкой лишь жал на прощание длиннопалую шелковистую руку и уходил по ждущим меня учебным делам.

Неужели Габриэль всё же решился довериться мне, несмотря на все прошлые разочарования? Не сильно мне верилось в это. Скорее, дело было в другом и у меня имелась догадка, в чём именно: как бы смешно это ни звучало, но всё дело в моём имени – Карл. Я вызывал у Габриэля доверие подсознательной ассоциацией с его прошлым наставником – отцом Карлом, пожалуй, единственным человеком, не разочаровавшем его на протяжении всего того тёмного периода, который ему довелось пережить.