Она сглотнула и сказала как отрезала:
– Мы – банкроты.
– Н-нно, каким образом?! Почему?! – я был огорошен этой вестью. Практически в один миг мы стали нищими. И почему меня так поспешно вызвали из школы? – Дядя, неужели вы и вправду замешаны в этом?! – Иэн не ответил, только скривил губы в гримасе.
– Иэн? – подала голос Эмма и он нехотя признался:
– Мы думали, это будет успешная сделка. Но всё пошло прахом.
– Порой я думаю, что зря наш отец закрепил право вести семейные дела исключительно за мужчинами. – процедила Эмма. – Как ты мог согласиться на это, Иэн?! Ты же знал, что рискуешь всем!
– Знал! Но думал, что получится! – огрызнулся Тейлор. – Если бы всё сработало, мы стали бы несметно богаты, и никто не смог бы ничего доказать.
– Для тебя понятие чести так же незнакомо, как и змее, пожирающей собственный хвост! – пискнула Софи, всплеснув руками. – Что мы, по-твоему, теперь должны делать?! Если в свете прознают о нашем положении, то не преминут почесать языками на каждом углу. Всё, чего мы достигли ранее, разрушится, как карточный домик!
– Прекрати паниковать, Софи, – холодно сказала Эмма. – Мы нашли выход, но он не менее рискованный, чем то, из-за чего мы оказались в этом положении. Но он спасёт нас и наше будущее. И его исход будет зависеть от тебя, Габриэль… – она посмотрела на меня, и меня едва не передёрнуло под её взглядом.
– Что я должен сделать?
– Я… не говорила тебе об этом ранее, но теперь, похоже, пришло время.
Эмма села на подлокотник кресла Иэна и сказала:
– Габриэль, ты не единственный ребёнок своего отца.
– Ч-что вы имеете ввиду, матушка? – не понял я. Эмма поджала губы.
– У тебя есть брат-близнец.
– Брат? Близнец? – уже второй раз за эти сутки я не мог вымолвить ни слова от удивления, мой мозг отказывался работать и воспринимать поступающую информацию. – В-вы уверены?
– Разумеется, я уверена! – немного раздражённо отрезала она. – И сейчас он живёт в Лондоне, с каким-то известным богемным снобом. Наверняка, он его опекун. Ведь твоего отца уже давно нет…
– Но почему вы рассказали мне об этом только сейчас?! – воскликнул я, вскакивая на ноги. От переизбытка эмоций я не мог усидеть на месте.
– Сядь! – прикрикнула Эмма и я от неожиданности обрушился обратно в кресло. – Мы не сказали тебе, потому что это было несущественно. Всё равно вы с рождения росли в разных семьях и в разной обстановке. Вы – чужие люди, несмотря на кровную связь.
– Н-но… как вы могли отдать кому-то моего брата?! Он же ваш сын! – я совершенно не понимал, что творится вокруг меня. Судя по ошарашенному взгляду, Софи тоже была в растерянности.
– Не перегибай палку, мой мальчик. Он остался не у «кого-нибудь», а у твоего отца. В противном случае он бы отобрал у меня вас обоих. Мне пришлось принести эту жертву… – она вздохнула. – И ты в ближайшее время встретишься с ним.
– Правда? – я не был рад этому, как и не был недоволен. Я вообще не знал, что мне делать. Никогда ещё я не был так дезориентирован в окружающей меня обстановке. Однако меня настигла одна мысль:
– Но как он связан с нашим шансом возродить финансовую независимость?
– Я всегда знала, что ты не так глуп, каким кажешься на первый взгляд, – усмехнулась Эмма. – Граф Роззерфилд оставил огромное наследство. Всё дело в том, что Парис – а твоего брата зовут именно так – является старшим из вас двоих, а это значит... – она многозначительно приподняла брови, – что право наследования закреплено за ним. Но не всё так просто. Наследовать состояние может только тот, кто носит фамилию Роззерфилд, а твоя и моя, увы, Фостер. Ведь мой второй муж умер, когда ты был ещё совсем маленьким. – Она немного помолчала, а после продолжила:
– Поэтому твоя задача состоит в том, чтобы переманить его к нам. Тогда, возможно, у нас и будет шанс использовать те деньги, которые твой отец оставил после себя. Жаль только, что он не посчитал нужным вписать тебя в завещание…
Она стиснула зубы и процедила:
- Словно отрезанный ломоть.
Почему-то, глядя на неё в этот момент, я испытал такую сильную боль, какую чувствовал только в детстве, когда мать, вместо того, чтобы приласкать меня, когда я не хотел спать, потому что боялся темноты, била по щеке наотмашь. Её раздражал детский плач, а я не понимал причины. Также и сейчас: я не понимал, почему мой отец – пускай которого я и не знал никогда – абсолютно вычеркнул меня из своей жизни. Меня мало волновало наследство, но всё же эта предсмертная бумага говорила о многом: я не был нужен ему. Я не был нужен никому. В отличие от моего брата.
– Вы… – свой голос я услышал словно со стороны, – …хотите, чтобы я обманул своего брата?
– Да, – ответила Эмма. – Но это пойдет на пользу вам обоим. Ты сможешь встретиться с ним, Габриэль. Вы, наконец, узнаете друг друга. И этим поможете всем нам. Это беспроигрышный вариант, который поможет обеим сторонам, но нужно поторопиться. До твоего с Парисом совершеннолетия осталось всего ничего. Нам нужно сделать его членом нашей семьи раньше, чем тот тип, с которым он живёт, сможет претендовать на долю. Ты не должен ошибиться, Габриэль. Иначе всё будет потеряно. Ты согласен исполнить сыновний долг и помочь нам? – в гостиной воцарилась тишина. Все смотрели на меня и ждали ответа. Напряжение так сгустилось в воздухе, что, казалось, он вот-вот затрещит от электричества.
– Габриэль, – вдруг услышал я голос Софи и повернул голову в её сторону. Она смотрела на меня умоляюще и беспомощно сквозь блики каминного пламени. – Я прошу тебя.
И я не смог воспротивиться этим глазам.
– Хорошо, – ответил я, опустив голову. – Я сделаю это.
Буквально на следующий день я, в сопровождении адвоката нашей семьи – Аарона Вульфа, отправился в Лондон. По сравнению с Шеффилдом в столице было ужасно холодно и лил сильный дождь, только усугубляя промозглость. Но несмотря на все отвлекающие факторы, я был полон тревоги и томительного ожидания. Что скрывать – я страшно волновался, гадал, каким может быть мой брат и сильно ли мы похожи с ним. Учитывая, что жили мы в разных условиях, мы просто не могли быть идентичны. Хотя бы в плане мимики.
Остановились мы в одной из гостиниц неподалёку от Оксфорд-стрит, где и проживал мой брат. Я вымок до нитки и решил задержаться в номере, чтобы переодеться в сухое и облачиться в непромокаемый плащ с капюшоном. Аарон сказал, что пока отправится на встречу и я должен поторопиться, чтобы меня не пришлось ждать дольше приличного срока.
Поспешно переодевшись, я вышел на утопающую в дождевой воде улицу и, наняв экипаж, поехал по указанному адресу.
С каждой минутой сердце моё стучало всё сильнее, и на момент прибытия к поместью я оказался абсолютно взвинчен.
Расплатившись с кучером, я поднялся по ступеням на террасу и постучал в дверь.
Спустя минуту раздался стук каблуков и я увидел рыжеволосую девушку-горничную, которая с нескрываемым интересом взглянула на меня, а после посторонилась, пропуская внутрь. Похоже, она уже в курсе всего. Какая любопытная прислуга.
Тут я увидел, что из-за дальней двери выходят трое: Аарон, незнакомый мне мужчина и юноша. Мой брат.
Моё волнение достигло своего апогея и, не успев сообразить, что делаю, я сорвался с места и мгновенно оказавшись возле него, заключил в объятия.
– Брат… – выдохнул я. Это слово – такое непривычное, но такое многообещающее, завораживало меня. Мне казалось, что я сплю. Мне казалось, что так просто не бывает.
Через мгновение мне в плечи вцепились пальцы, и он, резко отодвинув меня от себя, сдёрнул с моей головы капюшон. Чёрт возьми, я совсем про него забыл!
Парис словно онемел. Он неотрывно смотрел на меня, а я – на него. Мы были так… непохожи.
– Б-брат? – выдавил он, глядя на меня, как на привидение.
Парис оказался таким, каким я его и не мог представить. В нём была такая… убийственная неотразимость, что я первые минуты не мог оторвать от него глаз. И когда нас оставили в комнате наедине, я так оробел, что не смог некоторое время двигаться. Он же сидел на диване напротив меня и казался таким уверенным, таким… волевым. Словно внутри него был стальной стержень, который как ни прячь, не скрыть. Однако, эта воля и уверенность не делали его нахальным или непутёвым в глазах смотрящего. Его манера держаться напоминала поведение монаха, имеющего при себе оружие – скромность и ледяное спокойствие человека, знающего, как защищаться. О, Карл, если бы ты знал, как сложно описать это ощущение! Скажу лишь, что меня поразил данный факт. Это так не соответствовало его возрасту! Подобное поведение было скорее характерно для мужчины средних лет, чем для семнадцатилетнего мальчишки. И эта его красота… Он был куда крепче, чем я тогда, словно продолжительное время занимался физическим трудом, но суть не в этом. Его красота была другой. Я описываю тебе его не потому что влюблён или являюсь фанатиком плоти, а чтобы ты понял то, что я осознал в тот момент. Он не был похож на бриллиант, который сверкает на солнце, но внутри пуст, нет. Помимо сногсшибательной внешности, он, ко всему прочему, являлся личностью, в чём я был уверен. Он был силён со всех сторон, как неприступная крепость. И эта красота…убивала. Я умирал, глядя на него. Умирал внутренне и боялся взглянуть ему в глаза, страшась потерять сознание. Даже не говоря ни слова, не двигаясь, он подавлял меня своей волей, ослеплял подобно солнцу в жаркий день. Тогда я впервые осознал, что не стою ни гроша как личность. Это чувство безысходности… мне хотелось заплакать, чтобы на душе стало хоть немного легче. Но я не смог, не посмел бы. На тот момент это было невозможно и недопустимо.
