Спустя месяц, как и было условлено, я возвратился в школу. Было невыносимо уезжать от Софи в эту унылую обитель. Утешало меня лишь то, что я увижу отца Карла. Я скучал по нему, но Софи… я был влюблён, а это совсем другое дело.

Перед самым отъездом она отвела меня за массивную садовую вазу и сказала:

– Не расстраивайся, Габриэль. Когда ты приедешь в следующий раз домой, я буду ждать тебя здесь. Мы снова встретимся, мой милый, я обещаю тебе… – и, взяв моё лицо в руки, она поцеловала меня также, как и в тот день. Только этот поцелуй был более отрывистым и поспешным, так как Эмма в голос звала меня – кучер уже подъехал к дому.

С трудом оторвавшись от неё, я побежал на зов, оставив мою пышногрудую любимую в тени деревьев.

Последующие четыре года пролетели, словно миг. Не осталось и следа той гнетущей атмосферы, что клубилась под каждым кустом до моего отъезда домой. Меня перестали донимать сверстники, вернее, на меня теперь почти не обращали внимания, что меня вполне устраивало. Я по-прежнему также душевно общался с отцом Карлом и окончательно уверился в его незамутнённых отеческих чувствах ко мне. Но, как я начинал понимать, в школе меня удерживало лишь присутствие Карла. К занятиям, и уж тем более светским дисциплинам, я охладел, предпочитая общество сочинений Диккенса и По, и нередко бывал наказан за неуспеваемость. Однако, пренебрежение уроками никак не повлияло на мою набожность: я каждый день ходил с преподобным Карлом на все молитвы, исповедовался каждое воскресенье... душа моя была спокойна, а совесть чиста.

Но вот в один прекрасный день ко мне подошёл отец Карл и сказал:

– Габриэль, тебе пришло письмо из дома.

– Письмо? – я так удивился, что оторвался от выполнения домашнего задания и уронил тетрадь в траву. Я сидел на своей любимой скамье возле зарослей жасмина, тех самых, с которыми было связано столько неприятных воспоминаний.

– Да, – он протянул мне запечатанный бордовым сургучом конверт, и я, поспешно вскрыв его, углубился в чтение письма:

Здравствуй, дорогой мой Габриэль.

Я пишу тебе из своего отчего дома – поместья Тейлор, где мы с тобой расстались четыре года назад. Пришло время тебе снова вернуться сюда. О, я так счастлива, что наконец-то увижу тебя, мой милый племянник, мой сладкий мальчик! Ты возвращаешься, Габриэль, и как можно скорее!

Однако, удовольствием от свершения нашей встречи в дальнейшем я обязана не только собственной прихоти, но и обстоятельствам, в силу которых необходимо твоё присутствие. Это касается тебя и твоей матери. Мы должны сообщить тебе одно крайне важное известие, но об этом позже – когда ты приедешь.

А пока ни о чем не беспокойся и поспеши собраться. На следующий день после получения тобой этого письма к воротам Эклсфилдской обители подъедет экипаж, который доставит тебя прямиком домой. Я уже написала твоему наставнику. Он организует всё это.

А пока – я буду ждать тебя, мой золотой цветок, и надеяться, что в дороге с тобой ничего не случится.

С глубокой любовью, Софи.

Дата и подпись. С трудом оторвав взгляд от письма, я посмотрел на отца Карла.

– Я еду домой… Как надолго?

– Этого я не знаю. – ответил Карл. – Я так понимаю, твоя семья сама решит, когда тебе возвращаться. Пока тебе нужно собраться в дорогу. Лучше не затягивай с этим, мальчик мой, чтобы потом не забыть ничего важного.

– Да. Спасибо, отец Карл, – кивнув, сказал я. Священник слабо улыбнулся и зашагал прочь по пожелтевшей октябрьской траве в сторону учебного корпуса.

Дорога до дома показалась мне необычайно долгой и мучительной – мне не терпелось увидеть Софи, мою милую Софи, о которой я так часто вспоминал, которой грезил все эти четыре года и к которой так страстно желал прикоснуться.

Поэтому, как только прибыл на место, я спрыгнул на землю и стремительно вошёл в дом.

Вся семья находилась в гостиной, в том числе и двое каких-то незнакомых мне джентльменов. Шла оживлённая беседа. Но мне было не до гостей.

Видимо, встретившись со мной взглядом, Софи всё поняла и, вежливо откланявшись, вышла из комнаты. Меня пока не заметили, поскольку я лишь мельком показался в дверном проёме.

Когда она, наконец, вышла в сад, я едва удержался, чтобы не схватить её в объятия и не стиснуть изо всех сил.

– О боже, боже, Габриэль, как же ты вырос! – в её лучистых глазах засветилась такая радость, что я не смог больше сдерживаться: взяв за нежные руки, я нетерпеливо и настойчиво приник к её губам, сплетясь с ней в объятиях так страстно, что самому стало страшно от той лавины чувств, что накатила на меня. Это была уже не та девушка-подруга, с которой я играл в карты до темноты и покачивался в гамаке в июльский полдень. Я держал в руках женщину, которую любил всей душой, которую желал телом и за которую был готов умереть, был готов убить любого, если понадобится.

– Нет, нет, Габриэль, нет… – тихо, но настойчиво шептала она, бережно отстраняясь. – Нельзя. – как-то умоляюще взглянув на меня, она сняла перчатку с правой руки и у меня внутри всё смёрзлось – на тонком холёном пальчике блестела золотая полоска обручального кольца.

– Т-ты… замужем?.. – мне показалось, что на несколько мгновений я разучился мыслить. В голове стало пусто, а руки непроизвольно сжались в кулаки.

– Да, – она грустно посмотрела на меня. – Мне уже двадцать пять, а я до сих пор была одна. Ещё и Иэна обвинили в мошенничестве. Если бы и я нарушила правила, то… Стали ходить слухи, и я решилась…

Она на мгновение замолчала, но после продолжила:

– Я уже давно знала Льюиса. Мы поженились два года назад – весной, к тому же, у нас давно ребёнок... Это был бы позор, если бы мы не поженились.

– Понятно, – каким-то деревянным голосом произнёс я и хотел уже было уйти, но Софи удержала меня за руку:

– Габриэль! Прошу тебя, я не могла поступить иначе! – с одной стороны, я её понимал: репутация в наше время была главнее всего. Если нет идеальной картины твоей семьи и происхождения – нет признания в обществе.

– Я понимаю.

– Габриэль... – я увидел, как по её щеке скатилась слеза, и мне стало не по себе. Я был готов ей простить всё, лишь бы она не плакала. Не переношу женских слёз и до сих пор. Тогда же, стоя с ней один на один за той самой вазой, где мы расстались в прошлый раз, я ощущал себя между молотом и наковальней.

– Я хочу, чтобы ты знала, – сказал я. – Я люблю тебя. С самой первой встречи, с первого взгляда... – больше я не смог ничего вымолвить, да это было и не нужно. Софи, вытерев голой ладонью слёзы, ответила:

– Я тоже люблю тебя, Габриэль. Но я замужем. Мне так жаль… – эти слова расставляли все точки над «i». Я не имел права прикасаться к ней. – Мне так жаль, что я тогда не нарушила правил. – Я вопросительно и удивленно посмотрел на Софи. Внезапно, она улыбнулась и, обняв меня за шею, прошептала на ухо:

– Но даже они не могут мне запретить любить тебя, мой ангел. Знай – ты пребывал и будешь пребывать в моём сердце неизменно. – Она отпустила меня и, взяв за руку, потянула к дому:

– А сейчас – пойдём, покажемся этим занудам. Они наверняка уже заждались твоего приезда.

О да, этот день был богат на неприятные впечатления.

Вечером, когда муж Софи и второй гость – адвокат нашей семьи – отправились спать, Эмма и Иэн позвали меня в гостиную для какого-то важного разговора.

– Вы хотели видеть меня, матушка, дядя? – спросил я, проходя в комнату, освещённую лишь пламенем камина.

– Да, – нервно дёрнув уголком губ, сказала Эмма. – Садись, Габриэль, – она указала на кресло напротив Иэна, я опустился в него, вопросительно переводя взгляд с женщины на её брата. Софи устроилась на диванчике сбоку от меня. Эмма же возвышалась над всеми нами, медленно прогуливаясь по комнате.

– Совсем недавно произошло два довольно примечательных события… – она остановилась, но после снова продолжила курсирование по комнате: – Моего дорогого брата Иэна постигло двойное несчастье – его обвинили в хищении денежных средств и в связи с этим закрыли то небольшое производство, которым наша семья владела, чтобы компенсировать ущерб.