– Я постараюсь больше не шуметь. Извините, парни, – сказал я и опустился обратно на подушку. Да, мне прошлой ночью снова снился Габриэль. Он часто приходит ко мне, пронизывая аквамариновым взглядом всё моё существо. Если я и дальше продолжу мечтать о нём – вольно или невольно – то просто сойду с ума.
Уйди, жестокий ангел и направь свою любовь – это смертельное оружие – против демонов, но не против меня. Аминь.
Однако, здесь тоже было не так всё гладко. Убеждение, что семинария, словно рай, – место исключительно добрых и отзывчивых людей, было огромным заблуждением. Смесь различных сословий в одном месте создавала такую же классовую ненависть, как и в любой школе или университете. Студенты знатного происхождения фыркали и морщили носы, когда видели рядом с собой простолюдинов, а юноши из небогатых семей презирали аристократов за их снобизм. Попытки духовных наставников привить своим подопечным толерантность и веру во всеобщее равенство неизменно заканчивались провалом. От возможного тотального накала атмосферы спасало только разделение по комнатам: аристократы жили с аристократами, простолюдины с простолюдинами. Порой я совершенно недоумевал, как некоторым людям вообще пришло в голову пойти учиться теологии с их жизненной позицией и характером.
В один из солнечных сентябрьских дней, когда я возвращался с урока богословия вдоль длинной каменной террасы, что славилась великолепными готическими арками высотой в несколько футов, меня окликнули:
– Эй, Карл! – я остановился, отыскивая глазами источник звука. Им оказалась компания возле стены, состоящая из Альфонса, Линдслея и незнакомого коротко стриженого человека. Выглядел он куда взрослее меня, даже Джека, однако, выражение лица давало возможность понять, что истинный возраст его хозяина – восемнадцать-девятнадцать лет.
– Ты не знаешь, в каком зале у нас будет проходить латынь? – спросил черноволосый Альфонс, когда я подошёл поздороваться.
– Насколько я помню, в третьем зале, в главной части здания, – ответил я, по очереди пожав руки своим соседям, а после посмотрел на незнакомца.
– Бенджамин Хафнер, – представился тот, окинув меня взглядом с ног до головы. Я непроизвольно сжал губы. Не люблю подобных оцениваний. Хотя, возможно, всё дело в тяжёлом, неприятном характере этого взгляда.
– Карл Уолтон, – представился я в ответ и Хафнер удивлённо вздернул кверху бровь:
– Уолтон? Ты случайно не из семьи Уолтонов, которые имеют крупное дело по производству мебели?
– Нет, вы, верно, меня с кем-то спутали, сэр, – сказал я, чувствуя, что этот человек меня начинает раздражать. Значит, Бенджамин происходит из «знатных», раз одним из первых вопросов у него стоит вопрос о благоустройстве семьи собеседника. – Я из семьи приходского священника.
Никогда не мог понять политики общения между аристократами. Они и на человеческие отношения-то были не похожи, скорее напоминая куплю-продажу в бакалейной лавке. Мне это казалось слишком низменным, и я, как ни старался, пока не находил в себе сил уважать их.
– Вот оно что, – ответил Хафнер, мгновенно теряя ко мне интерес. И то радость, – избавь меня боже иметь общие дела с человеком, для которого название развитого семейного предприятия является синонимом имени людского!
– Как ты смотришь на то, чтобы пойти во двор? – спросил у меня Альфонс. – Погода чудесная, да и я уже засиделся в четырёх стенах.
– Погода? – я повернул голову в сторону сквозного террасного окна и внезапно замер. – Д-да… чудная… погода… – Кеннет ещё что-то спросил у меня, но я не услышал. На уши словно наложили подушку и я окаменел, будучи не в силах поверить собственным глазам.
У окна с книгой стоял Габриэль. Более того, на нём был белый подрясник для летнего времени года. Это значит…
«Неужели он учится здесь?!» – мне казалось, что сейчас я задохнусь от волнения, вдруг с неожиданным трудом выталкивая воздух из лёгких, вслед за чем жадно вдыхая его ртом. Я не знал – счастлив или нет от того, как в очередной раз круто повернулась моя судьба.
Я с трудом отвёл взгляд от пленительного профиля.
Альфонс, видимо заметив моё состояние, тоже посмотрел в сторону окна и вытаращил глаза.
– Ничего себе! – негромко сказал он, – какой красивый. Кто этот парень?
– А? Вы о ком? – Джек, который до этого разговаривал с Хафнером, вопросительно посмотрел на нас.
– Это Роззерфилд, – процедил сквозь зубы Бенджамин, метнув косой взгляд на одинокую фигуру в белом, – Габриэль.
– Красавчик, – присвистнул Линдслей.
– Местная шлюха, – внезапно сказал Хафнер и я почувствовал, как внутри всё холодеет от зарождающейся ярости. Похоже, подобная резкость вызвала негатив не у одного меня.
– С чего это вдруг такое нелестное мнение? Ты же его совсем не знаешь. – спокойно поинтересовался Джек, тем не менее начиная источать своим видом холодную угрозу. – Меньше месяца проучился, а уже позволяешь себе в отношении других грязные оскорбления.
– Придержи язык, Линдслей, и вспомни, с кем разговариваешь! – процедил сквозь зубы Хафнер, глядя на Джека с высокомерием, присущим лишь людям, которых с детства учили смотреть на других, как на мусор. – Я учился с ним в одной школе, в Шеффилде, и насмотрелся на постоянные обнимания в тёмных углах. К тому же он, кажется, ненормальный. Ощущение, что хочет в могилу поскорее сойти. – Слушая подобное сквернословие, я едва сдерживался, чтобы не отвесить ему пощёчину. Удерживала меня на месте лишь непреодолимая потребность ещё хоть раз взглянуть на нежное лицо и хрупкую мальчишескую фигуру. Воистину, он исключительно прекрасен.
– Лично я не удивлён, что у него было много девушек, – хмыкнул Альфонс. – С такой-то внешностью.
– Девушек? – аристократ внезапно расхохотался. – Если бы он встречался хоть с одной женщиной, я был бы о нём лучшего мнения. А так… с виду ангелочек, а на деле самая настоящая шлюха.
– В смысле?! – ошалел Альфонс и моё терпение лопнуло. За драки могли исключить из семинарии, и поэтому я, кое-как проглотив свой гнев, просто развернулся и пошёл прочь, не обращая внимания на удивлённый оклик Альфонса. Меня тошнило от одной только близости Бенжамина Хафнера и одновременно я спрашивал себя: неужели всё действительно так и под личиной архангела Гавриила скрывается гнилая сущность инкуба?
Я не мог так просто в это поверить.
«Человек – слишком сложное существо, чтобы вешать на него ярлыки…».
«Нет, – я прошагал по коридору, ведущему к личным комнатам. – Я должен сам решить, как к нему относиться. Всякое мировоззрение субъективно. А чужое – и подавно».
Зайдя в пустую келью, я захлопнул дверь и подошёл к окну в надежде успокоиться. Нет – в моих глазах он был прекрасен и каждое слово, произнесённое тем грозовым вечером в часовне… Он не мог быть таким!
Нет! Нет! Нет!
Глубоко вздохнув, я открыл глаза, бездумно глядя на зелёные, шелестящие на свежем ветру деревья в семинаристском саду. Ты здесь. Да, ты снова рядом со мной, и это не сон. Я так боюсь, что всё это на самом деле лишь иллюзия, состояние между реальностью и лёгкой дремотой сморённого предосенним зноем человека. Сон в летнюю ночь.
Я поднял руку и коснулся лица. Почувствовав прохладу собственных пальцев, убрал ладонь.
Итак, он всё же здесь. И я намерен был сблизиться с этим человеком, узнать его, чтобы удостовериться, что моя вера не ложна и Габриэль – предмет моего восхищения и вдохновения – действительно таков, как я о нём думаю.
Одновременно я с усмешкой подумал, что никогда ещё не проявлял такой сильной реакции на ту или иную личность. Может быть, потому что никогда ещё не был так отчаянно заворожён кем-либо из людей. Разве что… ангелами.
Так прошло две недели. Теперь я старался не терять Габриэля из виду, но из-за разного расписания наших учебных групп это было весьма непросто. Шанс встретиться с ним у меня был либо за общей трапезой, либо в перерывах между занятиями. Из всех случаев, когда мне удавалось видеть его, я выделил одну тенденцию: он всегда был один. Несмотря на свою ослепительную красоту, которая, казалось бы, должна была притягивать окружающих, как манила она меня, он был всегда и неизменно одинок и погружён либо в собственные мысли, либо в чтение.
