Эйдн чувствовал, как любовник вцепился пальцами ему в плечи; как – в попытках удержаться, оставил несколько царапин на лопатках. Слышал отдающиеся эхом от потолка и стен отрывистые крики, приглушенные чередой глубочайших и жадных лобзаний. Жар и запах разгоряченных тел, скрип пружин и влажное золото волос на подушке… Он только мой, а я только его. Никто не может нам препятствовать, никто не прервет и не осудит. Пожалуй, взаимное обладание и взаимное наслаждение стоят всех рассветов этого мира.

Открыв глаза, Парис почти сразу ощутил все прелести прошедшей ночи. Ныли синяки на запястьях, щиколотках и голенях. Все тело покрывали многочисленные метки, легкие царапины. Губы горели, и – Линтон мог бы поклясться, выглядели как при карминном гриме. Но хуже всего приходилось заднице.

Застонав от досады, Парис упал обратно на подушку и, повернув голову, взглянул на спящего премьера. Эйдн выглядел не лучше, хотя, как это ни странно, очень даже соблазнительно, несмотря на многочисленные царапины, синяки на плечах и укусы. Растрепанные, блестящие волосы. На нижней губе запеклась кровь.

- «Я прокусил», – немного виновато подумал Парис, потягиваясь. Вопреки всем минусам, он не мог не признать, что давно не испытывал такой восхитительной расслабленности и свежести. Чтобы когда-либо у него была такая бешеная ночь, как в этот раз…

Из круговорота собственных мыслей его вывело прикосновение к бедру.

- Ты как?

- Задница болит, – честно ответил Парис, чем вызвал взрыв смеха у Эйдна и легкий шлепок по ноге. – Но, черт возьми, это было нечто. – зарывшись пальцами в волосы у лба, англичанин откинул их назад, – Хотя не уверен, что в состоянии буду проделывать такое каждую ночь.

- А каждую ночь и не получится, – сказал Дегри, поглаживая сверху вниз его по ноге. – Этот препарат нельзя употреблять часто.

- Вот как, – немного нервно хмыкнул Линтон, накрывая ладонью скользящую по коже руку премьера, – Что ж, тогда мне нечего опасаться…- легкие поглаживания по внутренней стороне бедра волновали его, пробуждая только недавно улегшееся сладострастие. – Который час?

- А ты куда-то спешишь? – осведомился Эйдн, пропуская руку между ним и кроватью, вслед за чем притягивая своего возлюбленного в объятия.

- Нет, просто…если придет прислуга и заглянет в эту комнату…утренняя уборка же…- начал Парис, и замолчал, остановленный прижатыми к губам пальцами Дегри.

- Какая же у тебя беспокойная натура…- пробурчал итальянец, – И скверная память. Ты вечно забываешь о моей чудной привычке запирать двери.

- Ах, точно…- вспомнил Линтон, мгновенно успокаиваясь и опуская голову обратно Эйдну на грудь, и, чуть помедлив, прошептал: – Даже не верится, что прошлые мы – это сегодняшние мы. Произошло столько перемен…

- Да, ангел мой. – отозвался Эйдн, целуя Линтона в макушку, – Жизнь невероятно меняет людей. Нас с тобой тоже, как бы мы этому ни противились. Этот цикл перевоплощений и создает разницу между старым и новым. – Парис промолчал, уткнувшись носом в смуглое плечо, а после – глубоко вдохнув, слегка провел носом по нему, а после по шее премьера, зарывшись пальцами в черные волнистые локоны на затылке.

- В чем дело? – спросил Эйдн.

- Твой запах.

- От меня плохо пахнет? – усмехнулся итальянец.

- Нет. Он меня возбуждает…- прошептал светловолосый, прижимаясь носом к шее любовника и слегка прихватывая зубами гладкую кожу возле кадыка, – Сколько себя помню, всегда по нему с ума сходил.

- Вот как, – улыбнулся Эйдн, – Сколького я, оказывается, не знал. – Парис отстранился и Дегри, коснувшись его губ, прошептал сквозь поцелуй: – Я люблю тебя, мой ангел.

Спустя полтора часа, флорентийское поместье как и прежде наполнилось звуками шагов, звучанием голосов и людьми. Казалось, замершая тишина была лишь иллюзией, минутным оазисом, где их уставшие в суете дней души смогли найти недолгое убежище и немного отдохнуть в объятиях друг друга.

Уже собранный Эйдн подошел и взял почту с подноса, который приподнес ему Пьетро. Конвертов снова была уйма и Дегри с легкой усмешкой, просматривая их, сказал:

- «Вся жизнь игра, а люди в ней актеры». – цитата Шекспира. Парис хмыкнул. Что да, то да. Мимолетное блаженство выпадения из жизни, из этой непрерывной карнавальной круговерти масок и ролей, а после возвращение туда. Сейчас они снова те, кого в свете называют «professionnels» [2] – состоявшиеся в жизни, прекрасно образованные и умеющие обучать других люди, коллеги по делу. Но мало кто знает, что на самом деле они как были учителем и учеником, наставником и подопечным, так и остались: Парис все также искал свою опору и уверенность в Эйдне, а Дегри любил его как свое произведение искусства, любил за его противоречивые вспышки робости и вспыльчивости, за талант. За все, что составляло его сущность.

И те краткие часы, когда они могли просто поваляться в постели и поговорить – без изысков и обиняков, будучи лишь самими собой, становились еще ценнее от того, что были так недолги.

- «Ну что ж, а теперь пора снова надеть маску «сурового хозяина», – подумал Линтон, отправляясь писать письмо в Париж.

Спустя неделю, получив ответ от своих учеников, Эйдн и Парис решили, что затягивать не стоит и отправиться в Лондон следует сейчас, чтобы успеть все уладить к приезду в Англию Андре и Лорана.

- Мне кажется, стоит на время снять один из особняков. Быть может, в Вестминстере, или…в Ноттинг-Хилл? – задумчиво промолвил Парис, глядя в окно кеба. Ему дико хотелось спать, ибо погода выдалась наредкость пасмурной и тяжелой для самочувствия, а еще было холодно.

- А чем тебя не устраивает хороший пансион? – спросил премьер, просматривая подшивку лондонских газет «Таймс» за последний месяц.

- Много посторонних людей. Хочется уединения.

- Вот оно что…- Эйдн лизнул палец и перевернул страницу, но, не обнаружив ничего интересного, свернул газету и бросил ее рядом с собой на обитое бордовой кожей сиденье. Провел рукой по лицу, потирая глаза и убирая выбившиеся тонкие волны волос: – Ладно, как скажешь. Только, думаю, Ноттинг-Хилл – далековато будет от церкви Святой Маргариты. Вестминстер – то что надо. Если не ошибаюсь, эта церковь неподалеку от аббатства находится?

- Именно, – подтвердил Парис, – Она, насколько мне известно, построена на доходы Вестминстерского аббатства и состоит при нем.

- Что ж, прекрасно, – откинувшись на спинку, протянул Дегри, – Так и сделаем. – пару минут прошли в молчании, нарушаемом лишь цокотом лошадиных копыт и грохотом кеба. – Тебе холодно?

- Немного. В дверные щели явно задувает. – поежившись ответил Линтон.

- Иди сюда. – поманил его пальцем тот.

- Ни за что! После того случая с отравлением моего вина я к тебе ближе, чем на метр не подойду, – отказался Парис. Эйдн лукаво улыбнулся:

- Если я чем-то и отравил тебя, то явно бесстыдством. Обвиняешь меня в чем-то после того, что сам вытворял в тот день – просто неслыханная наглость! Поэтому не глупи и иди ко мне, хватит мерзнуть.

- Брось, я уже давно не ребенок. – насмешливо хмыкнул светловолосый.

- А упрямишься, как дитя, – парировал Дегри и Парис, обреченно закатив глаза, сдался, и, сняв с головы цилиндр, пересел к своему спутнику, позволяя обнять себя за плечи и набросить сверху полу теплого плаща. Тепло тела под накидкой было таким приятным, что Линтон, обняв Эйдна за талию и прижавшись к нему, подумал о том, что был бы полным глупцом, откажись окончательно от такого удовольствия.

- Рад, что снова едешь в Англию? – прошептал ему в волосы Эйдн.

- Не знаю, – отозвался британец, кладя голову на плечо наставника – Скорее, я в легкой растерянности. Немного волнуюсь. С одной стороны – вроде бы едешь домой, а с другой – ехать не к кому. Все, кто мне дорог – со мной. Поэтому будем считать, что я не определился еще.

- Ясно. – подвел итог Эйдн, целуя его в угол рта, от чего Парис почувствовал предательский жар, пронесшийся по лицу. – Ты согрелся, ангел мой?