Стискивая в кулаке его куртку на спине, я не мог поверить, что делаю это – что отправляю его так далеко от себя, что по собственной воле разрываю эти узы.
В груди невыносимо болело. Наверное, также больно становится скрипке, у которой лопнули струны.
Эта мелодия, которую ты подарил мне, была действительно прекрасна, Маттиа. Я обязательно запишу ее, чтобы не забыть.
Я добровольно отпускаю тебя – Лютнист с улыбкой кисти Караваджо. Лучше я потеряю тебя на неопределенный срок, чем навсегда.
Когда мы вышли за ворота, Матис, увидев кеб, как-то болезненно сжался. Я тронул его за плечо, призывая держать себя в руках.
И тут я увидел кое-что, что привлекло мое внимание.
- Матис…- позвал я, глядя в сторону ближайшего поворота. Матис, проследив направление моего взгляда, обернулся.
Из-за забора выглядывали люди. Некоторые, словно призраки в темно-синей тьме, появлялись из лежащей в нескольких метрах от поместья рощицы. Бронза и сон – цыгане.
Мерно позвякивая монетами на юбках, прикрыв горделиво веки, они не спеша приближались к нам. Я понял, что это люди Джанго Виттерштайна. Пришли попрощаться со своим братом.
Бросив на меня взгляд, Маттиа направился к ним, прямо в протянутые к нему тонкие руки, унизанные кольцами и звенящими браслетами, в океан из шепота на непонятном языке.
Женщины обнимали и целовали его, мужчины жали руки, и хлопали по плечам и спине.
А после они скрылись, словно их и не было вовсе.
Откуда они узнали, что именно сегодня и сейчас?
Я посмотрел на одиноко стоящую на холме фигурку, которую возвращающийся Матис не мог уже заметить.
После пуридаи скрылась.
- И он уехал? – спросил Лоран.
- Да, – ответил Валентин, – Хоть это было горьким и тяжелым поступком. – По-другому мы не могли поступить. Мы не должны были рисковать. Старуха-цыганка никогда не ошибалась, и я не мог допустить, чтобы с Маттиа случилось что-то плохое.
Я уехал из Дойч-Вестунгарна на следующий день. Поселился на первых порах в гостинице, откуда написал Сарону, сообщив, что не могу более оставаться в его доме. В ответ мне пришла утешительная весть, что я могу, если пожелаю, возвращаться в Париж, где наконец-то наступило затишье.
Что я и сделал. Сейчас я снимаю неплохой дом в квартале Маре́, в третьем округе Парижа.
После тихой германской провинции Париж мне показался совершенно безумным и сумбурным, но, пробыв здесь неделю, я привык. После чего решил попытаться найти тебя. Но дело в том, что я понятия не имел, где ты мог бы находиться.
На месте своего прошлого дома я обнаружил лишь обугленные развалины, очень похожие на те, что я видел на месте дома Маттиа в Кремоне. Удивительно, как схожи друг с другом все сгоревшие дома.
Позднее, проходя мимо кладбища Пасси, я решил зайти и взглянуть на так называемую «могилу» и памятник, установленные погибшему композитору и музыканту-виртуозу Валентину Вольтеру.
Что самое удивительное, мне понравилось это место. Казалось бы, кому придется по нраву, когда его хоронят раньше времени. Но на меня этот памятник и холмик земли, покрытый сверху букетами цветов, действовали умиротворяюще. Здесь царит такая сильная атмосфера любви и горя, которую приносят с собой люди, приходящие сюда, что я не могу найти слов, чтобы выразить свое изумление.
Я часто приходил сюда восстанавливать душевное равновесие, нарушенное неудачами в поисках, в творчестве. И вот, в один прекрасный день, я увидел тебя… – он посмотрел на Лорана, который, сидел на скамье рядом, намертво сцепив на коленях пальцы в «замок». – Повзрослевшего и чуть изменившегося. Но не настолько, что бы я не узнал тебя. – Валентин смотрел на него с такой любовью и теплотой, что сердце Мореля сжалось и он, не зная, что делать, просто опустил взгляд вниз. Как же он скучал по нему, засыхал, словно цветок без дождя, как проклинал небеса за разлуку, но теперь, когда встреча наконец произошла, юноша просто не знал, как ему быть. Единственное, чего он сейчас хотел – это обнять того, кем всегда восхищался и кого любил.
- Я тоже узнал вас, маэстро. – прошептал Лоран, протягивая к нему руки.
[1]Дафнис — в древнегреческой мифологии прекрасный юноша, сын Гермеса и местной нимфы (или возлюбленный Гермеса), либо сын Аполлона, любимец богов и в особенности муз. Он пас свои стада на склонах Этны и в других местах Сицилии, забавляясь игрой на сиринксе и пением им изобретенных буколических песен.
[2]Эрато́ — муза любовной поэзии. Согласно Диодору, получила имя от умения обученных становиться желанными для страсти и любви.
[3]«Вы знаете, что я люблю вас» (ит.). Фраза соответствует названию романса, который играет лютнист на картине Караваджо.
Комментарий к Каменный ангел. Продолжение. Иллюстрация: http://i12.beon.ru/63/40/2064063/72/100538972/0.jpeg
====== Вестминстер. ======
Эти объятия он не ощущал уже давно. Так давно, что первые минуты даже ввели его в смятение. Они были словно чужими и родными одновременно – теплыми, пальцами ласково перебирающими красноватые волосы на затылке, но совершенно другими по силе и ощущениям. Не как у Андре.
Так думал Лоран, обнимая своего воскресшего учителя и утонув в тяжелых складках его плаща. Тот же самый запах – похожий на аромат нагретой на жарком солнце травы, всегда такой соблазнительный для его юных чувств.
- Как же давно я мечтал об этом…- прошептал Валентин, тесно обнимая его за плечи и приникнув губами ко лбу, – Мечтал увидеть тебя таким – здоровым и невредимым, быть уверенным, что с тобой все хорошо…- но эти нежные, искренние слова резали Лорана до слез, как нож – ему хотелось просто спрятаться от всего мира, забыться и ни о чем не думать, ничего не чувствовать.
Он понял, что не может выбрать – по крайней мере, сейчас, потому что одинаково сильно любил их обоих: мудрого, решительного Валентина и заботливого, но неуловимо ранимого Андре. Старая любовь и не менее старая боль, связанные со скрипачом, будили в Лоране болезненные воспоминания обо всем, что с ним когда-либо происходило – и хорошем, и плохом. С Андре же он чувствовал себя, как с самим собой – между ними не было никаких преград. Лоран никогда не боялся, что Андре не поймет его. Даже узнав о его прошлом, человек с мягким, немного уставшим взглядом не осудил мальчика-антихриста, приняв таким, какой он есть и дав надежду на то, что он еще способен жить и бороться, чтобы стать полноценным человеком, способным познать красоты и радости этого мира.
Валентин был его прошлым – тем, кто он был и что собой представлял, а Андре – будущим. Так кто же поможет ему рассудить, какую жизнь выбрать и в чьи руки вверить свое одиночество, которое он всю жизнь нес с собой, как наказание за то, что не был убит матерью при рождении?!
- Почему ты плачешь? – спросил Вольтер, чуть отстранившись и заправив локон слабо переливающихся кровью волос Лорану за ухо.
Но юноша не ответил, опустив голову. Он ничего не мог сказать. Однако, Морель четко осознавал, что они трое стоят не на своих местах в этой жизни. Ему было необходимо выбрать. Но хотелось лишь одного – бежать.
Валентин вздохнул и снова обнял поникшего визави.
- Ну вот…а я надеялся увидеть улыбку. – не то пошутил, не то всерьез сказал он, гладя юного француза по волосам и слегка подрагивающим плечам.
- «Я знаю, чего ты желаешь. Я и сам бы хотел этого, но…не могу. Прости меня, мой Вивальди». – Лоран отнял лицо от покрытого толстым бархатом плаща плеча, ощутив, как слегка отстранился Валентин, и, взглянув ему в лицо, медленно обернулся и от изумления, на миг сковавшего его оцепенения, буквально врос в землю: у него за спиной, прислонившись спиной к дереву, стоял Андре.
- Андре? Что ты здесь делаешь?.. Я же просил тебя не ходить за мной…- сказал Лоран, слыша, как слабо – выдавая недавние слезы, звучит его голос. Он чувствовал себя обессиленным, больным и совершенно потерянным. Почему же ему так плохо…
