Итак, мы ни в каком случае не признаем ни права, ни пользы опеки над народом, в какой бы степени раз­вития этот народ ни стоял.

Все, что мы можем признать, это естественность самого факта народного подчинения, народного терпения и повиновения там, где еще народ одержим суеверием, опьянен религиозными ве­рованиями и надеждами, там, где трезвый голос науки не объяс­нил еще смысла вещей и где продолжительное отсутствие свободы имело результатом неразвитость характеров и несознание своей собственной силы. Но люди, пользующиеся таким образом народным невежеством, от этого не становятся красивее.

Наша задача состоит поэтому прежде всего в унич­тожении народного невежества. Но оно может быть по­беждено окончательно только наукою. Доступна ли наука для народа? А почему не нет? Ведь она нам доступна, а в народных рядах есть много, много людей, которые бу­дут, пожалуй, и поумнее нас с вами, любезный читатель. К тому ж вам известно, что именно наш народ природой не обижен, ум его свеж, могуч, а главное, свободен. Все предрассудки его на поверхности, ни один не успел за­лечь в нем тяжелым, неповоротливым камнем. Но у него нет досуга, нет средств на учение. К тому ж правитель­ство, теперь еще всемогущее, употребит, без сомнения, все громадные средства свои, чтоб помешать настоящему народному просвещению.

Да, в этом весь вопрос, весь социальный вопрос. В нем лежит необходимость самой революции.

И посмотрите, как странно поставлен этот вопрос! Ка­жется, безвыходный круг: чтобы освободить народ, надо его научить; а для того, чтобы его научить, надо дать ему средст­ва, охоту и время на учение, т. е. надо освободить его из-под того политического и социального гнета, которым он задавлен теперь. Что же делать, с чего начать, с какой точки дол­жны мы приняться за дело?

Многие говорят: надо устроить по целой России народные школы. Так говорят, особливо теперь, все усталые и от усталости или от испуга ослабевшие люди. Да, народные школы, без сомнения,— прекрасное дело. Только кто даст народу время, охоту, возможность их посещать или посы­лать в них своих детей? Ведь он задавлен работою, кото­рая еле-еле спасает его от голода. И кто будет устраивать школы? правительство? дворянство? богатые люди? попы? т. е. те самые, против которых именно надо устраивать народные школы? Ведь это нелепость.

И, странное дело, нелепость эта у нас в России в из­вестной мере чуть было не осуществилась. В среде дво­рянского сословия, бывшего, без сомнения, от самого основания Московского Царства по сегодняшний день за­одно с государством, злейшим врагом, грабителем и му­чителем народа,— нашлись люди, искренно преданные делу народного просвещения и народного освобождения. Все Декабристы и Петрашевцы принадлежали к нему; к нему же принадлежит и немалая часть политических преступников, сосланных ныне благополучно царству­ющим и благодушащим императором в Сибирь на заточе­ние и в каторгу. Так называемые Нигилисты, отчасти и огромное большинство Нигилисток, вышли из того же сословия; так же как и некоторые отдельные личности, ратующие в настоящее время за народ,—разумеется, про­тив огромного дворянского большинства в судах и земских со­браниях. Дворяне, представители целой губернии, в 1862 году требовали уничтожения сословий и созвания всена­родного земского собора. Наконец, оказались дворяне, хо­тевшие записаться в крестьяне. Правительство, лучше их понимавшее дворянское достоинство, дворянский долг и дворянские интересы, разумеется, ни на то ни на другое не согласилось.

Это странное явление объясняется, впрочем, весьма естественно. Дворянство, как известно, было у нас пер­вым и в продолжение многих десятилетий единственным сословием, до которого коснулся свет западного просве­щения; а просвещение одарено такою плодотворною си­лою, что, несмотря на все гнусные политические и эконо­мические условия (обрекающие до сих пор наше дворян­ство на холопство и зверство), оно успело образовать даже в дворянской среде, и особенно в дворянской моло­дежи, людей, ненавидящих рабство, любящих справедли­вость и требующих более человеческих отношений к народу, на поте и крови которого было основано даже са­мое их образование. Весьма редкие из них, разумеется, понимали, что первым условием действительного осуще­ствления того, что они признают справедливым, и жела­емого ими освобождения народного должно было быть совершенное уничтожение тех экономических условий, в си­лу которых они — привилегированное сословие — получи­ли возможность образоваться, а народ, обработывающий на них свою, ими отнятую у него землю, был обречен на невежество. Тем не менее стремления их, хотя бессиль­ные и бесплодные, потому что не основаны на праве и на интересах народа, были искренни и благородны. Но циви­лизация, основанная на привилегированной, наследствен­ной собственности, т. е. на эксплуатировании народного труда в России, в Европе, везде, ныне, как и всегда, за­ключает в себе внутреннее противоречие, которое рано или поздно должно задавить под возрастающею силою эгоистических или сословных интересов первоначальное бескорыстно-юное стремление к правде, справедливости и общему благу.

И действительно, логика сословных интересов стала в по­следнее время преобладать видимым образом в сознании и в самом политическом направлении наших сословий, не имеющих, впрочем, вне правительства ни смысла, ни си­лы. Та часть дворянства, которая вконец разорилась от но­вых реформ и которая сохранила возможность по старой привычке поддерживать свои поместья воровством казен­но-служебным, начинает действительно понимать, что для соблюдения своих выгод и для спасения себя как сос­ловия она должна дружно стать за правительство, за госу­дарство, за царя против народа. К тому же и самый рево­люционный вопрос поставлен у нас теперь гораздо опре­деленнее и яснее и выпутывается все более и более из того странного и, по нашему убеждению, чрезвычайно вредного смешения понятий и стремлений, которое по­зволяло еще недавно людям, чуждым всяких револю­ционных инстинктов, принимать себя не на шутку за ре­волюционеров. Они обманывали и себя, и других и поло­жительно портили дело. Но с тех пор как стало ясно, что ни в России, ни в целой Европе не может быть другой ре­волюции, кроме социальной, зная, что социальная рево­люция на полдороге остановиться не может, большинство богатых людей, желающих сохранить и передать своим детям унаследованное или благоприобретенное ими богатство, поняли, что им в революционных рядах не место и что их собственные интересы требуют союза неразрыв­ного с правительством, с государством. Вследствие чего число имущих дворян и недворян в наших рядах стало значительно уменьшаться, заменяясь людьми, более спо­собными любить, понимать и представлять народное де­ло; таковы: дети в пух разоренных дворян, разночинцы, семинаристы, мещане и крестьянские дети. В них состоит теперь главным образом и почти исключительно наша на­родная, противогосударственная фаланга — посредница между революционною мыслью и народом.

В начале нынешнего царствования этой розни еще не было или она мало чувствовалась. Образованная моло­дежь всех сословий как бы сливалась в партии движения; и когда вследствие благодетельного крымского погрома, вслед за постыдной для государства войной, достойным об­разом увенчавшей царствование императора Николая, ко­гда вся Россия встрепенулась и как бы воскресла, мысль об освобождении народа стала мыслью всеобщею; и так как никто не сомневался в том, что наука есть вернейшее средство для достижения этой цели, множество молодых людей разных сословий бросились учреждать народные школы, воскресные и не воскресные. В короткое время возникло в России значительное число таких школ и все пошли прекрасно: народ, возбужденный светлою наде­ждой, стал учиться умно и охотно. Каких-нибудь десять лет такого учения, и он ушел бы далеко... Но мудрое пра­вительство вдруг все остановило.

Да, правительство выказало в этом случае мудрость не­сомненную. Оно поняло, что просвещение народа будет гибельно для него, для государственной власти, для целой империи. Екатерина II, без сомнения, умнейшая из по­томков Петра, писала одному из своих губернаторов, ко­торый, поверив ее обычным фразам о необходимости на­родного просвещения, поднес ей проект об установлении школ для народа: «Дурак! все эти фразы пригодны, чтобы морочить западных болтунов; ты же знать должен, что коль скоро народ наш станет грамотным, ни ты, ни я не оста­немся на своих местах». И действительно, народ, познавший при свете науки свою силу и свою настоящую пользу, не захочет платить ежегодно несколько сотен миллионов рублей и отдавать свою кровь на содержание империи, все существование и процветание которой со времени ее основания было и необходимым образом всегда будет основано на его разорении и рабстве.