И новый день угаснул и поник.

Чернеет тень на дрогнувшей земле.

Не слышен на полях призывный крик;

И серебрится вновь межзвездный лик;

О, брат земли, плывущий в белой мгле!

Таинственный! Коснулся ты меня;

Я чувствую дыханье белых уст;

О, чары странные холодного огня,

Я — ваш! Я — ваш! Забыл призывы дня:

Безлунный мир невнятен мне, — и пуст.

По аллеям темным, темным

Осень пьяная бредет, —

Взором странным и нескромным

За собой во мрак зовет:

Ты иди за мной, прохожий,

Выпьем в радости стакан;

Отдохнешь на белом ложе

И любовью будешь пьян.

Золотые видишь косы?

Будешь их в ночи ласкать, —

А суровые вопросы

Будешь завтра разрешать.

Пусть объятия случайны:

Скоротать бы только ночь;

Только б тайну темной тайны

Пьяной лаской превозмочь.

И опять она стучит

Через толщу старых плит.

Стуком мерным,

Стуком верным

Сердце слабое туманит.

Часовой в оконце взглянет:

Тихо станет.

Но опять упорный стук;

Два и три, два и три —

Неизвестных милых рук

Мерный стук:

Два и три, два и три.

Только раз в мое оконце

Мне пришлось — весной — при солнце

Видеть ясное лицо

Арестантки чернобровой…

«С той поры мои оковы —

Обручальное кольцо».

Смерть — любовница времен:

Взлет орлиный над полями —

Будто в небе вечный сон,

Возлелеянный мечтами.

Смерть сметает смело пыль,

Веет ветром в сонном поле

О, крылатая, не ты ль

Напевала мне о воле?

В поле — темные кресты:

На крестах — отцы и братья, —

К алтарю небес мосты

Через муки и распятья.

На кресте и я распят,

И копьем ребро пронзили, —

Тихим сумраком объят,

Чую шелесты воскрылий.

Смерть и воля — все равно,

Только пусть любовь алеет,

Пусть пьяней пьянит вино,

И пьянее ветер веет.

Прозвенела весна,

Прошумели грозы;

Я стою одна.

Обжигают слезы.

Я душистую траву

Наземь уронила;

Я живу и не живу:

Сердце погубила.

Что любовь-ворожба?

Огонек во поле!

Напевает судьба

О желанной воле.

Милый по полю идет,

И венец сияет.

Ах! Узнает ли народ?

Верно, не узнает.

Прощай, прощай, великая Тайга!

Твой многоликий сон храню в душе ревниво.

Haвек во мгле застыли берега;

Олени бродят молчаливо;

Шаманский пляс и пепел камелька;

Якутский говор — речь полуслепая:

Там черная любовь свободна и легка!

Покинул я тебя, страна святая!

Но и здесь, в чужой стране.

Вновь Тайга приснится мне.

Буду, буду долго верить

В сказки темные Тайги,

Где святые бродят звери,

Где шуршат во мгле поверий

Непонятные шаги.

Из пустыни темноликой

Прихожу на площадь нищий:

Нет ни крова мне, ни пищи.

Я один в тоске великой.

Пир на улицах — как тризна:

Пир для ратников и стражи.

Вся в крови, в крови отчизна,

Стан дымится темный вражий.

Ты возник, о Змей-Дракон,

На краю моей пустыни.

Я пришел к тебе. И ныне

Будешь мною побежден.

Слушай, слушай, Город-Змей!

Буду бубном ворожить,

В пляске огненной моей

Буду костью в бубен бить.

Твердой дробью твердых рук

Выбиваю звонкий звук

Все скорей, скорей, скорей,

Звонче, громче и смелей!

И совершилися заклятья,

И снится мне моя Тайга,

Шаманки темные объятья

И новой воли берега.

И теперь со мной она

Ночью долгою шаманит,

И когда скользит луна,

Сердце бубном властно ранит.

Твердой дробью твердых рук

Выбиваю звонкий звук.

Все скорей, скорей, скорей,

Звонче, громче и смелей.

Костью в бубен звонко бью,

Душу Солнцу отдаю.

Дадага-хара-дархан!

Каплет кровь из темных ран.

В небе яростный кузнец,

Золотой на нем венец:

Дадага-хара-дархан —

Темноогненный шаман.

В небе хуром ворожит,

Тяжким молотом стучит,

Солнцем-бубном яро пьян

Дадага-хара-дархан.