И мы долго молчали. Потерянно. Максим... я взглянул на него мельком - и отвернулся: Максим плакал. Отчаянно, убито.

- Знаешь, я тут читал... - сказал он наконец, - Какой-то вьетнамец, Тонг Фуок Фук, пятнадцать лет забирал их тела из больницы - и хоронил. Я удивился, как только у него хватило сил... но он считал, что нерождённые - тоже люди - и надо их хотя бы похоронить по-человечески. А ещё он нескольких детей спас - ему их матери на воспитание отдали.

- Хороший мужик... - задумчиво сказал я.

Скосил взгляд. И в моей душе шевельнулась надежда: глаза Максима вдруг вспыхнули огнём - какая-то новая идея пришла в его голову - он всё ещё тащился под огнём, тащил свою драгоценную ношу.

- Хотя это, наверное, бредовая идея... - добавил он, вздохнув.

- Почему бредовая? Если есть хотя бы надежда, хотя бы хлипкая надежда, что Сашке она поможет, то почему бы и?..

- Я... я сделаю гроб для Сашки, - сказал задумчиво Максим, - Найду красивое место в лесу - выкопаю яму - и сфотографирую. И принесу им. Скажу: не дадите Сашке жить, так дайте хоть мне похоронить его по-человечески. Сашка же человек! Он - не кусок мяса!

Я не знал, отдадут ли Сашку брату, если убьют, но смолчал. Не стоило отвлекать юного бойца на мрак и спокойствие окопов, когда дыханье парня на его руках ещё не оборвалось, а до врачей было ещё не близко. Пока один ещё дышит, а другой ещё идёт или хотя бы ползёт - надежда ещё жива. И этот бой ещё не проигран...

- Попробуй, - сказал я ему, - И благослови тебя Бог!

- И меня, и Сашку, - сердито поправил меня юный мужчина, - Сашке тоже нужно Божье благословение!

- И пусть благословит Бог вас обоих! - сказал я ему от всей души, - Чтобы у Сашки была возможность жить!

Может, мои благословения и поддержка Максима хоть как-то поддержат и Сашку? Сам-то я для родителей Максима - не аргумент, увы... но пока душа Максима горит - ещё не всё потеряно.

- Жаль я не взрослый, - добавил парнишка угрюмо, - Взрослого бы, может, они и послушали.

- Как это ты не взрослый?

- Ну, мне же только двенадцать лет...

- Мальчик становится мужчиной, когда преодолевает трудности и начинает кого-то защищать.

- Э... а разве не?.. - он растерялся, но как-то многозначительно примолк, не договорив.

- Разве не что?

- Ну... когда он... он и женщина... и...

- Если бы все юнцы становились мужчинами только от того, что поимели женщину, в мире бы стало намного спокойнее жить. А так, увы, в мире много детей, которые никого защищать не хотят и живут только ради удовольствий, а от трудностей и боя сбегают. Иногда даже ещё первой пули не просвистит над головой - и фьють - и в кусты, - поморщился, вспомнив парочку юнцов. К счастью, только парочку из всех новобранцев. Да и один из них потом взялся за ум. А вот второго пристрели. В попытке дезертирства. Наши или не наши - меня как-то особо и не волновало.

Мы какое-то время молчали. Потом он пошёл в сторону дома. Уверенно пошёл, хотя и хромал.

- На третьем этаже в вашем доме живёт Владимир Петрович - плотник, - прокричал я ему вслед, - Если у вас досок и инструмента нет - у него спросил.

- Спасибо! - он поднял над головой правую руку, сжатую в кулак.

Я с гордостью проводил молодого бойца взглядом, чувствуя себя если уж и не генералом целой армии, то хотя бы главным в нашей роте точно. Хорош стал! Вон, как идёт! Всё-таки, трудности закаляют мужчину... даже неудачи закаляют дух... Хотя мне очень хочется, чтобы Сашка всё-таки выжил.

Сашка... эх, Сашка... я тебе никто и звать меня никак, но почему-то меня зацепила твоя судьба! И очень уж мне хочется, чтобы ты смог родиться!

Едва заставил себя отправиться на охоту за бутылками. Вечером не удержался, сел на скамейку прямо у их дома, под окнами, вслушивался в тихий шум инструментов на третьем этаже. Периодически у Максима что-то выпадало, шло не так - возгласы то были недовольные, мальчишеские - но он упорно мастерил. Вечером, затемна, грохнула дверь - и шум инструментов притих ненадолго. Потом ненадолго вернулся. Потом вдруг тишина. И мальчишеский вопль. Не такой, чтоб от неожиданности, но от боли точно... Грохнула дверь, послышались женские завывания, вопли, что кровь, много крови, чтоб муж сейчас же звал врача.

Вместо этого, спустя некоторую тишину, мужской голос недоумённо спросил:

- А крест на ящике зачем?

- Затем! - послышалось громкое и злое, - Я ещё и напишу: "Здесь лежит Сашка"!

- Какой Сашка? - растерянный женский голос.

- Хомяк, что ли, сдох? - вторил ему недоумённый мужской.

- А разве хомяка зовут Сашкой?..

- Это для брата! Для моего Сашки! И вообще, уходите! Я ещё не доделал: вон тут что-то торчит, а должно быть гладко и красиво...

Последовала глухая долгая тишина. И с грохотом захлопнулась дверь комнаты - то ли за отцом, то ли сыном за родителями. Молодой боец не спал всю ночь, всё что-то прилаживал, строгал. Эх, хороший у тебя брат, Сашка! Заботливый!

А я всю ночь молился. За них обоих.

Только бы не сразили пули молодого бойца... только бы сердце ещё билось у парнишки, которого он тащил на руках... Это сложно: тащить живого, важного тебе человека на своих руках и плечах, да ещё под градом пуль... и, особенно, в своём первом бою... Держись, Сашка! Держись, Максим! И храни вас Бог!

Утром он протопал мимо моей скамейки, с лопаткой для клумб и подозрительно тощим рюкзаком.

- Я в лес, - доложил, - Искать красивое место. И фотографировать его и яму.

- Деньги-то хоть на проезд взял, витязь?

- Ой! - он растерялся, потом стал выворачивать карманы.

Потом мы, склонившись, подсчитывали и пересчитывали мелочь и пытались вспомнить, сколько стоит билет на электричку до ближайшей станции с лесом.

- Ну, зайцем съезжу! - рубанул он рукой воздух.

- А вечером домой потопаешь по шпалам?

- Подумаешь!

- А если тебя задавит в ночи товарняк, то кто вступится за Сашку? - проворчал я - и полез за моими сбережениями, вывалил ему почти всю пачку, оставив только себе на еду, на случай если день-два охота за бутылками будет неудачной.

- Я сдачу верну! - сказал Максим.

Но я ему и так верил. Да и... не обиделся бы, если бы он не вернул. Главное: Сашка. Сашка и его жизнь.

День у меня прошёл в будничных заботах. Ещё волновался, решится ли парнишка взять из моих денег себе на еду? Чтоб не голодал он там... я то бутылок ещё насобираю.

А вечером долго ходил кругами по парку и вокруг его дома. Их дома.

Наконец, мне попался Максим. Он сначала вернул мне деньги и билет с чеком - я сунул их себе в карман, не глядя - потом достал телефон, показывая фотографии: вполне себе симпатичного места недалеко от пруда и яму. Был он в земле с головы до ног - и свет фонаря этого не скрывал - видимо, навернулся где-то, но во взгляде молодого бойца горела жажда победы.

- Я только... вот... - и он, понурившись, достал переломанную лопату, - Клавдия Михайловна с первого меня не простит. Ну, которая...

- Которая разводит клумбы у парадной, - понимающе кивнул, - Ну, да она пластмассовая была, немудрено. Давай найдём что-нибудь подходящее - и сделаем приличную ручку. И если что, скажи: что мы ей хоть все газоны перед домом перекопаем и воды донесём, пусть не расстраивается.

- Максим! Вот ты где! - донеслось из темноты.

Правда, выплыл в световое пятно вокруг ближайшего фонаря не отец Максима и Сашки, а Владимир Петрович. И, когда подошёл, то последующие слова были ни приветствием, ни вопросами, чего юнец по ночам шляется или там болтает с посторонними, подозрительными личностям. Нет, плотник с ихнего дома спросил, как он съездил, как там яма - и Максим с гордостью показал снимки, нажимая на кнопки своего сотового телефона грязными исцарапанными руками. А на левом запястье чернел огромный синяк, да и пара костяшек были сбиты. Но юный воин молчал про боевые ранения, как настоящий мужчина. И мы какое-то время стояли уже втроём, обсуждая план нашего заговора: и Владимиру Петровичу захотелось вдруг поддержать Сашку - братская забота о меньших, слабых и ближних переползла с Максима и на него. Мы даже речь стали собирать к его родителям, подбирая слова попронзительней и похлёще...