Все загоготали в одном порыве.

- Ладно, коллеги, пора работать. Дел много.

Все ушли. Сначала профессор, а за ним и все остальные.

- Да, обнадежил, - сказал я про себя. - И пятнадцать, и двадцать, и тридцать лет. Маме моей такое скажите, она упадет в обморок.

Ворона прилетела и села на подоконник.

- Катя, значит, про меня знает. Ну да...Она в том подвале говорила, что ей звонили.

Ворона сорвалась и улетела.

Зашла медсестра Таня.

- Давай-ка мы тебя сейчас немного протрем и помажем твои раны. Профессор разрешил тебя поднять и поставить на ноги.

- На ноги? А провода как же?

- Ничего, не оторвутся.

Она позвала вторую медсестру. Рыженькую и маленькую. Звали ее Настя.

- Ну-ка, давай приподнимайся.

Таня взяла меня за голову и плечи, а Настя придерживала десятки проводов и трубок. Все сразу запищало.

- Что это?!

- Ничего страшного. Датчики реагируют.

Я сидел. Впервые за семь или сколько там дней, я сидел.

- Ну как себя чувствуешь?

- Голова кружится.

- Будет кружиться. Что ты хотел. Давай теперь встанем аккуратно на ноги. Сначала правую скидывай вниз, потом левую.

Я посмотрел на бабушку Клавдию и подумал, что вот и моя пришла очередь попытаться вернуться в жизнь, а нет, так тоже уколют и засну.

Таня сняла простынь, оголив меня, и держа аккуратно за руки, помогла встать. Я посмотрел на себя сверху вниз. Зрелище было жалкое. Шов простирался от пупка до груди, подобно старым забытым рельсам на заводе, где работал отец.

Шов был грубый и неровный. Странно, но даже здесь, в реанимации, после пересадки сердца, мне было немного стыдно, вот так стоять, в чем мать родила, перед довольно симпатичными девушками.

Пока я размышлял, Танечка и вторая медсестра меня протирали салфетками, не поленившись протереть промежность, со словами: "Тут, главное, не подцепить тебе ничего. Палата стерильна, но кто его знает".

Потом, пока рыженькая меня держала за руки, чтобы я не грохнулся на пол, оторвав с корнями провода и не залив все тут кровью, Таня перестелила мне постель. Это было, кстати, ввиду того, что я потел, а раны имели свойство мокнуть и гноиться. Потом они обработали мои ожоги на ягодицах какой-то мазью, не забыв сделать перед этим укол обезболивающего средства.

Наконец все процедуры были закончены, и меня также аккуратно водворили на место.

В эти минуты я был уверен, что влюблен в Таню. Сейчас она заменила мне и мать, и жену. Не было в данное время человека мне ближе, чем Таня, с ее нежными и холодными руками.

День прошел спокойно, боли сменялись минутами умиротворения после уколов, я уже немного привык к тому, что слышал, как бьется мое новое сердце, как оно трется о перикард. Есть такая в теле человека сердечная сумка.

Меня кормили, поили из специальной баночки дозировано, так как количество жидкости строго ограничили. Почки еще не готовы были справиться с большим количеством воды, да и сердце нагружать не стоило. Ближе к вечеру пришла моя медсестра и надела мне утягивающий послеоперационный корсет, сказав, что его передала мама. Потом она побрила мои впалые щеки и помогла почистить зубы.

- Добрая у тебя мама. Заботливая такая. Моя другая совсем. Никогда нас с братом не любила. Нагуляла по молодости, и потом виноваты ей во всем были.

- Мама - единственная женщина, которая тебя любит просто так, хороший ты или нет.

- Нет, моя мать, точно меня не любила никогда.

- А она жива?

- Нет. Умерла год назад вот как раз на этой же койке, где ты лежишь. И представь: я сидела с ней до последнего ее вдоха, судно выносила, кормила с ложечки, а она на меня матом пушила, проституткой называла. Я даже батюшку местного вызывала исповедовать ее, так она на него такое наговорила, что уши б мои не слышали этого. Стыдом некуда перед людьми.

- Да.... Даже не знаю, что тут сказать, видимо, мне еще повезло очень с мамой.

- Ты вообще везучий, я так поняла.

- Это как сказать.

- А что тут говорить. У моего брата даже шансов не было никаких. Наркоманы ночью зарезали. Я видела их глаза у нас тут в институте, в токсикологии. Когда у них ломка, это уже не люди. Они любого зарежут, лишь бы наскрести на дозу.

- Так ты одна теперь?

- У меня есть еще тетя с дядей, бабушка старенькая, друзья. Так что не одна.

- А муж есть, дети?

- Живем без штампа, как и все в наше время. Без хлопот и забот, без детей.

- Понятно.

- Ладно, пойду я анализы получу.

- Хорошо, Таня. Спасибо тебе за все.

- Поправляйся.

После вечерних таблеток, подавляющих иммунитет, я сразу же заснул. Правда, вновь ненадолго. Сон то и дело прерывался звоном приборов, стонами, доносившимися из соседних боксов, Таней, которая заходила периодически проверить показания приборов. Не давала о себе забыть и боль.

Когда моя любимая медсестра пришла в очередной раз, заспанная, чтобы поменять шприц в дозаторе, я спросил:

- Тань, а ты не знаешь, чье сердце мне пересадили?

- Точно не знаю. В нашей стране, как мне известно, такие вещи не разглашаются. Света обычно ходит в главный корпус с ящиком забирать сердце, но и она не знает, чье оно. Могут кого-то по скорой привезти после аварии, могут после ранения привезти в агонии. В противошоковом зале и отходят многие в мир иной. Бывает, что и неделями лечатся у нас, а потом вдруг неожиданно умирают.

- Понятно.

- Тебе все равно не скажут. Зачем кому-то проблемы? Мое мнение - это к лучшему, что родственники не знают, ничего не должен знать и сам реципиент тоже. Меньше знаешь, крепче спишь, как говорится.

- Наверно. А ты когда уходишь домой?

- Утром в восемь. Руслана меня сменит.

- Понятно. А что там за шум в коридоре? Столько голосов.

- Наш сотрудник лежит, после операции. Плохой совсем. Вот к нему все и ходят поддержать, а на самом деле проститься.

- Тяжелая у вас работа.

- Зато настоящая, да и привыкла я.

В бокс зашел бородатый реаниматолог.

- Ну, как у нас тут дела?

- Нормально, - ответил я. - Болит только все.

- Болит, говоришь, - смотря на приборы, сказал он. - Укол сделать?

- Думаю, нет. Потерплю. Недавно только делали.

- Правильно. Потерпи. Боль будет проходить со временем. Сейчас вот я вытащу дренажи, станет легче дышать. Завтра утром, а, точнее, уже сегодня, обработают шов. Чесаться меньше будет. Анализы становятся лучше. Динамика хорошая. Думаю, будем после биопсии переводить в отделение. Хватит тут отдыхать.

- Было бы здорово.

- Тань, дай мне промывки, бинты и зажим.

Она подала все на металлическом подносе.

- Сейчас потерпи немного. Будет больно. Глубокий вдох.

Я вдохнул, а реаниматолог вытащил первую трубку между ребер. На секунду потемнело в глазах, но потом сразу ощутимо стало легче дышать.

- Ну, вот и славно, - сказал он, вытащив вторую трубку и зажав ранку бинтом. - Все, отдыхай. Утром тебе обработают шов, потом снимут все эти провода и повезут на биопсию в другой корпус.

- Спасибо, доктор.

- Не за что.

Он ушел, а Таня подошла ко мне и поправила одеяло и подушку.

- Ты молодец, - сказала она. - Я вот хоть и работаю в реанимации, а крови и уколов боюсь до сих пор. Очень слабый болевой порог, плюс еще гемофилия с детства. Один раз разбила тарелку и порезалась о край. Пришлось "Скорую" вызывать.

- А как же ты в медицину пошла, где скальпели, банки эти, шприцы? Не боишься?

- Боюсь. Еще как боюсь. Я трусливая, но давно для себя решила, что со своими страхами буду бороться, да и, если тут что случится, помогут все-таки. Не бросят. Надеваю несколько перчаток на руки. Стараюсь делать все очень аккуратно. Пока что трагедии не случилось. Ладно, пойду я схожу, анализы отнесу.

- Хорошо, давай. Спасибо.

Сейчас я делил свою жизнь не на годы, а на минуты и секунды. Пару минут счастья видеть улыбку Тани и ощущать ее нежные холодные руки, пару десятков секунд без боли, и вот уже целая минута хорошего настроения набирается. Целую минуту жить без боли, без страха в ту же секунду умереть. Думаете, это мало? Это целая вечность, поверьте. Жизнь очень остро и тонко начинаешь чувствовать на границе между сном и реальностью.