Литмир - Электронная Библиотека

Annotation

Ходили слухи, что скоро законодательно запретят прикасаться друг другу, чтобы не заразиться. В таком случае они окажутся самыми большими преступниками во всем городе. Потому что не прикасаться к Тому Элиза уже не могла. И не хотела, что уж тут кривить душой.

Морозова Рита

Морозова Рита

La Pesadilla

Человек был страшный. Весь скрученный, словно столетний старик, с какой-то посиневшей кожей, насколько ее позволял видеть респиратор и низко надвинутая шляпа, и очень-очень страшный, словно живой мертвец. Элиза невольно отшатнулась от него, прижимая к груди сумочку.

Человек закашлялся, сдергивая с себя маску и вытирая рукавом рот.

На грязной рубашке остались пятна крови.

- Простите, - прохрипел человек. - Простите, Господа ради.

И двинулся в сторону Элизы. Та буквально отпрыгнула от него, ступая на пустую в это время проезжую часть и закрывая нос и рот марлевой повязкой.

- Уходите, - дрожащим голосом попросила она. - Госпиталь через два квартала. Уходите отсюда. Пожалуйста.

В конце ее шепот и вовсе оказался еле-еле слышим. Человек замер. Коснулся дрожащими пальцами крови на своей рубашке, словно не веря тому, что видит.

Почему-то никто до конца не верил в это, пока не становилось слишком поздно.

- Да, - он покачнулся и оперся плечом о стену дома, медленно сползая на тротуар. - В госпиталь. Мне нужен врач.

Он долго повторял эту последнюю фразу, пока голова его бессильно не повисла. Только частое глубокое дыхание выдавало, что в этом измученном теле еще теплилась искра жизни.

Элиза осторожно обошла его, стараясь даже не дышать. Глупость: если уж суждено заразиться, то она уже заразилась.

Человек опять закашлялся, и Элиза, беспомощно оглядевшись, бросилась бежать. Она все равно ничем не могла помочь ему, а оставаться рядом было слишком страшно. И никто не сможет обвинить ее в этом, никто.

Все хотели жить.

Перед глазами Элизы все еще стояли те плакаты* про фронт в Европе и грипп в Северной Каролине. Про тысячу погибших в боях и более десятка тысяч тех, кого проклятый грипп сразил за каких-то два месяца.

Иногда Элиза задавала себе и небесам один-единственный простой вопрос: за что им все это, чем они так провинились перед каким-то высшими силами, если их наказывают с такой жестокостью?

Ноги дрожали. Элиза с трудом дошла до ближайшей скамейки и тяжело опустилась на нее.

Скамейка была старой: на ее спинке друг поверх друга были ножом выцарапаны слова, прочесть которые не представлялось возможным. Не хватало также нескольких досок, поэтому сидеть приходилось с большой осторожностью.

Элиза медленно выпрямилась и вытерла слезы. Глаза пребольно жгло, словно их засыпало песком, а в ногах чувствовалась такая слабость, будто Элиза пробежала много километров, ни разу не остановившись даже чтобы перевести дух.

Разумеется, это было неправдой. Элиза сомневалась, что прошла немногим более двухсот метров от трамвайной остановки до этого крохотного переулка.

Ее просто выбила из колеи эта ужаснейшая встреча - не более того.

Элиза с трудом перевела дыхание. Дышать сквозь марлевую повязку она не могла привыкнуть до сих пор: ткань буквально душила ее, не давала вдохнуть полной грудью и всячески мешала нормально жить.

Но и снять ее было подобно смерти.

И дело было даже не в страшных штрафах, которые полагались всем, кто посмеет снять повязку в общественном месте.

Просто сама Элиза скорее согласится оказаться на людной площади без какого-либо предмета гардероба, чем без этой почти иллюзорной защиты от смерти, что подошла так близко.

Элиза осторожно коснулась повязки.

Так странно.

Она достаточно легко привыкла жить по талонам, привыкла краем уха весь день слушать радио и замирать каждый раз, как только доносились вести с фронтов...

Но война, в которую они вступили больше года назад, всегда была такой далекой. Она была там, за океаном и совершенно точно никогда не доберется до них: слишком коротки у немцев руки.

У Элизы не было ни братьев, ни отца: ей не за кого было переживать на фронте. Нет, она беспокоилась о каждом солдате, что сражался за свободу в Европе, но не за кого-то определенного.

Ее намного больше волновали те очаровательные двойняшки, за которыми она присматривала, с которыми читала книжки и ходила гулять еще до войны, целую вечность назад.

Смерть была за тысячи километров, а здесь была жизнь, хоть и отягощенная той далекой войной.

Наверное, именно поэтому Элиза и упустила, когда впервые заговорили о том страшном необъяснимом море, что бушевал на Пиренейском полуострове. Но, Господи ты Боже, где Испания и Западное побережье?

А газеты всегда имели свойство раздувать шумиху из-за мелочей. В мирное время это случалось едва ли не каждую неделю, так что причин для беспокойства просто не могло быть.

Элиза всегда считала себя разумной девушкой, не поддающейся пустой панике. Поэтому, именно поэтому, а не из-за страха или, того хуже, некого предчувствия, она так старательно закрывала глаза на любые упоминания о новой эпидемии.

Все это вздор: их она не коснется, как не коснулась и их солдат, а ведь они были совсем близко к очагу заражения.

А потом эпидемия деликатно постучалась в их двери. Она началась как-то неожиданно для всех и столь стремительно, что остановить ее оказалось почти невозможным.

Мимо с громким смехом промчались двое мальчишек. Один из них ехал на велосипеде, а второй бежал следом, крепко держась за сидение. Лица их были почти полностью закрыты плотными марлевыми повязками.

Элиза проводила мальчишек застывшим взглядом.

Сколько раз до этого она видела подобную картину? Но тогда все это было правильным. А сейчас из-за этих повязок все происходящее больше напоминало пир во время чумы.

Это не было превосходством жизни над смертью.

Это была, скорее, агония.

И от этого хотелось кричать и плакать.

Элиза вообще любила детей. Сколько себя помнила, ей всегда доставляло удовольствие сидеть с соседскими ребятами, учить с ними уроки и играть в чехарду, и сама она тайком мечтала преподавать в старших классах.

Кто знает, не случись в их жизни семнадцатого года, может, ее мечта имела все права на жизнь?

Элиза медленно встала. Колени ее все еще чуть дрожали, но сама она уже вполне уверено держалась на ногах. Поэтому Элиза лишь поправила платье (любимое серое льняное платье с ярко-красным пояском), потерла зачесавшийся нос и неспешно пошла дальше.

Идти оставалось совсем немного.

*http://ic.pics.livejournal.com/vikond65/53941713/2244864/2244864_original.jpg

***

Интересное наблюдение: Элиза хорошо ладила с детьми, даже с самыми откровенными хулиганами, которые искренне ее любили, но вот с их родителями отношения обычно бывали несколько прохладными. И дело было даже не в том, что те частенько платили Элизе, как платили бы любой другой няне, просто ее несколько вспыльчивый характер нередко становился причиной если не конфликтов, то определенного рода споров.

Элиза любила детей, но считала, что именно родители, а не она, должны были каждый вечер читать им сказки. Или гулять по набережной по выходным, или играть в парке.

В их городе чудеснейшие парки: сама Элиза была влюблена в Грант парк и часто гуляла там, пусть ее маршруты и проходили обычно в другой части города.

Только большинство родителей почему-то считали иначе. Нет, никто не говорил об этом прямо, но сама Элиза прекрасно понимала намеки.

Так и появлялась в их отношениях дистанция, которую никто не собирался нарушать. Поэтому, уходя от той или иной семьи, Элиза встречалась со своими бывшими подопечными исключительно на нейтральной территории.

1
{"b":"572623","o":1}