— Никого я не жду! — рассердилась Федосья и вырвала руку. — С чего это вы взяли?

Карпов слегка растерялся:

— Вы извините меня. Честное слово, я не хотел обидеть вас. Меня удивило, что вы такая… и ходите одна…

— Какая это «такая»?

— Интересная… Привлекательная… — пояснил Карпов. — Вы ведь многим нравитесь… Очень многим… Вот и мне…

— Надсмехаетесь вы надо мною! — слукавила Федосья, смягчаясь. — Вы образованный, спец, а я работница простая…

— Вы лучше любой образованной!.. Сами вы себе, Поликанова, цены не знаете! — горячо сказал Карпов.

Федосья оглянулась. Темная аллейка отгораживала их от людей. Выходило, что они намеренно ушли сюда, подальше от чужих глаз.

— Темно тут, — озабоченно спохватилась она. — Чего люди скажут? Я пойду… До свиданья!

— Ах, да! Действительно, неудобно! — огорченно и оторопело согласился Карпов. — Жалко, что вы уходите…. А я поговорить с вами хотел…

— Об чем поговорить? — пожала плечами Федосья, выходя на освещенную дорожку.

Свет фонаря пал резко на нее и на спешившего за нею инженера. На повороте аллеи им навстречу вышел Василий. Он сразу заметил обоих и широко усмехнулся.

— Прогуливаешься, Федосья? С кавалером?..

— Не бузи, Вася! — сердито оборвала его девушка и зло оглянулась на инженера. «Засмеет теперь Васька из-за этого обормота!» — подумала она.

Василий слонялся по саду один. В этот день у него вышел неприятный разговор с Николаем Поликановым.

Друзья за последнее время как-то охладели один к другому. У Василия день складывался гладко и привычно: днем на фабрике, а вечером где-нибудь в компании или С очередной привязанностью. Николай же неожиданно втянулся в общественную жизнь фабрики: стал бывать на собраниях, участвовать в спорах о перестройке цехов, дал даже две заметки в стенгазету. И если раньше он порою охотно уходил с Василием куда-нибудь побродить без толку и немножко кутнуть, то теперь начал отказываться от этого. Так отказался он и сегодня. И с этого отказа и разгорелся неприятный разговор.

— Сознательного разыгрываешь из себя, Николай? — зло усмехнулся Василий. — В святые лезешь?

— Не в святые, а занят я сегодня. В редколлегию меня звали. Интересно там…

— Очень! Замечательно антересно! — передразнил Василий. — Эту стеннуху вашу одни только дураки и читают… Безграмотные пишут, только заборы портят писаниной своей…

— Напрасно ты…

— Чего напрасно? Разве я неверно говорю? Вот ты — чего ты понимаешь гам? А ведь лезешь — писа-атель, статейки пропущаешь, дураков уму-разуму учишь… Задаешься!

— Я не задаюсь! — вспыхнул Николай. — Это дело простое, ты тоже можешь участвовать… Взял да и написал про свой цех…

— Я бы написал! — рассмеялся Василий. — Не хуже любого… Я бы про девочек накатал. Подойдет это тебе, писатель?

— Не дури.

— То-то вот. «Не дури»! А по-моему самое интересное было бы про девочек! — продолжал глумиться Василий. — Все бы читали: весело да понятно…

— Конечно, девочки — твоя специальность… кто про что, а ты уж непременно про этакое… Только по совести тебе, Василий, говорю: бросил бы ты это!.. Как друг, советую.

— Обидно тебе? — насмешливо скривил лицо Василий.

— То есть, почему это? — растерялся Николай.

— Окручен ты, баба у тебя, как кандалы на ногах, вот тебя и завидки берут, на меня глядя…

— Дурак! Ей-богу, дурак! Чего мне тебе завидовать? Мне жена не начальство. Захотел бы, так и крутил… Да вот не хочу. Противно!..

— А мне не противно… Я, брат, чистеньких выбираю, аккуратненьких… Меня не тошнит…

— Нарвешься на какую, вот и стошнит…

Василий прищурился и сбоку поглядел на Николая:

— Ссориться хочешь? Если ссориться, так не советую. Мне, брат, некогда. Прощай!

— Да и мне некогда. Я пойду делом заниматься общественным…

— Занимайся, занимайся! Может, и партийным скоро станешь?

— Не зарекаюсь… Может быть.

Они разошлись сердитые друг на друга и вместе с гем оба удрученные ненужной ссорой. Василий негодовал на приятеля и жалел, что не разругался с ним на совесть. Но где-то далеко, в глубине души, он чувствовал какую-то свою неправоту, какую-то обиду на самого себя.

Встреча и разговор с Николаем разрушили его планы на вечер: ему не хотелось ввязываться в компанию, которая его ждала. Он ушел в темные аллеи. Злой и готовый сцепиться с первым встречным, он наткнулся на Федосью.

— Прогуливаешься? — насмешливо повторил он и кивнул головой на Карпова. — Пошто кавалер прячется?..

И, словно узнавая того только в этот момент, с озорной, дурашливой почтительностью крикнул: — А, да это сам гражданин Карпов! Мое вам почтение, товарищ инженер! Насчет глазури толкуете! Повышаете, значит, производство, качество?

— Здравствуйте, товарищ! — сдержанно и настороженно отозвался Карпов. — Вышел отдохнуть да вот товарища Поликанову встретил… Вечер хороший…

— Замечательный! — шумно восхитился Василий. — Особливо в темных кустиках, подале от людей…

— Василий!..

Федосья разгневанно подошла вплотную к Василию.

— Не бузи, говорю!.. Зачем глупости болтаешь?..

— Какие ж это глупости? Я верную истину сказал. Кусточки, темнота — самый подходящий сортимент…

— Вы, действительно, что-то несуразное несете, товарищ! — раздражаясь, заметил Карпов. — Неумно!

Василий собирался уже сказать что-нибудь злое и задиристое, но девушка схватила его за рукав и властно приказала:

— Уходи! Слышь, уходи!

И Василий внезапно смяк, сжался. Федосьин окрик хлестнул его и наполнил смущением. Он отступил в сторону и скрылся в боковой дорожке.

Карпов протянул руку девушке:

— Не стоит обращать внимания.

— Кому не стоит, а кому и да! — угрюмо возразила Федосья. — Вовсе мне не сладко, чтоб сплетни про меня плели… Васька злой отчего-то, невесть что теперь понесет.

Инженер не нашел что ответить. Оба простояли некоторое время молча. Мимо них проходили гуляющие. Со стороны сцены тянулись нестройные звуки, музыканты настраивали инструменты. Залился, запрыгал колокольчик.

— Пойду я… — сказала хмуро Федосья. — До свиданья…

Оставив инженера, она пошла к открытой сцене. Все скамейки пред нею были уже заняты. Занавес с лирой и трагической маской колыхался. За ним, на подмостках, суетились, готовясь к началу спектакля. Федосья протиснулась в задние ряды и встала на цыпочки. Колокольчик еще раз просыпался тревожной веселой трелью. Музыка заиграла марш. Лампы, лившие белый свет высоко над головами зрителей, погасли. Толчками, повизгивая медными кольцами на проволоке, разошелся в обе стороны занавес.

Начался спектакль.

Федосья вся вытянулась вперед и оперлась на кого-то стоящего впереди нее. Сзади на нее напирали и кто-то шумно дышал ей в затылок. Было неудобно стоять, и не все она видела, но Федосья жадно глядела на сцену. Она знала, что там, переодетые и размалеванные, играли и говорили чужие слова свои ребята, вот те, кого она встречает каждый день на работе и в поселке. И было странно и занятно узнавать этих своих ребят и следить за тем, что они делают и что говорят на сцене. Вместе с Федосьей с таким же жадным вниманием следили за спектаклем многие. Некоторые не выдерживали и, громко смеясь, кричали товарищам, преображенным гримом и костюмом в каких-то новых, неизвестных людей, и тогда на этих несдержанных зрителей шикали и шипели соседи.

Пьеса была веселая. По скамьям катился смех. Его раскаты уносились во все уголки сада. И там, в темных закоулках, смех этот вспугивал молодежь, гнездившуюся парочками, рождал веселую тревогу и манил некоторых сюда, на люди, к шумному веселью.

В антракте Федосья встретилась снова с Варей и с ее компанией.

— Феня, знаешь, о чем мы толковали! — спросила подруга.

— О чем же?

— О тебе. Ребята божатся, что ты бы лучше в спектакле играла, чем Казанцева. У тебя и голос звонче и фигура шикарная!

— Казанцева давно участвует в спектаклях, — с радостной тревогой возразила Федосья. — Она умеет…