— Вероятно, когда-нибудь я смогу запомнить все ваши полные настоящие имена, однако если я попробую сделать это сейчас, то не запомню ничего, — сказала я. — Как вам показалась идея насчет воды?

— Не могу поверить, что мы об этом никогда не думали, — громко хохотнул Эмметт, — помогает выглядеть куда более естественно.

— Ага. Я в первый же день заметила, что никто из вас почему-то ничего не ест.

— Ты необычайно наблюдательна, — заметил Эдвард. На секунду я подумала, что это был комплимент, а потом осознала, что, скорее всего, он просто знает, что замечают другие студенты, а что — нет.

— Ну, я бы не стала слишком об этом задумываться, однако в тот день, когда я села вместе с Элис, это стало выглядеть очень подозрительно, — ответила я, — предполагаю, что обычно вы не садитесь рядом со случайными людьми.

— Да уж конечно, — еле слышно прошипела себе под нос Розали; я едва расслышала ее слова. Эмметт ткнул ее локтем в бок.

Переполненная столовая — не слишком подходящее место, чтобы спрашивать раздраженного вампира, что с ней не так, напомнила я себе, а Элис мягко перевела тему на то, как семью вампиров приняли обычные жители Форкса. Некоторые постарались быть дружелюбными — Эсме приглашали на пикники и все такое прочее — но у них не было близких соседей, сами они подобные мероприятия не устраивали, а Карлайл общался с людьми только по работе — с коллегами и пациентами. Со временем, как это обычно бывает, люди прекратили попытки подружиться с ними.

— Чтоб вы знали, Чарли относится к вам очень хорошо, — заметила я. Это, похоже, стало сюрпризом — даже для Эдварда.

— Ты не замечал? — спросила я его смущенно. — Даже когда ты встретился с ним лицом к лицу у меня дома — он ничего такого не думал? Не похоже на то, что он мог мне соврать насчет вас…

Эдвард моргнул, потом мягко, чтобы не привлечь странным звуком внимания окружающих, стукнул себя ладонью по лбу.

— Ну конечно, — сказал он, — разумеется.

— Что? — озадаченно спросила я.

— Белла, мне стыдно признаться, но я всегда думал о твоем отце, как о человеке, который не особо много думает, — сказал Эдвард. — Я обычно почти не слышал его вербальных мыслей — только изображения и ощущения, и то расплывчато. Я не смог бы сказать, что он думает о нашей семье, даже если бы стоял рядом с ним. Однако учитывая твою нечитаемость — это должно быть просто наследственное, вот и все. Теперь я понимаю, что должно быть он думает столько же, сколько и остальные люди, однако я не могу его четко слышать. Интересно было бы послушать твою маму! Что за сочетание признаков могло создать тебя и твой безмолвный разум!

— Так, — нахмурилась я, — ты считал, что он тупой?

— Нет, — быстро ответил Эдвард, затем поморщился и поправился: — Ну, не совсем так. Я просто не уделял этому внимания, — оправдывался он, пытаясь дать задний ход, — обычно я не пытаюсь направленно читать кого-то и особо ни к кому не прислушиваюсь.

— А когда ты вообще до этого с ним встречался? — спросила я.

— Мы вообще-то ходим за продуктами, — ответила Элис, — чтобы поддерживать легенду. Большую часть продуктов длительного хранения мы потом раздаем на благотворительных мероприятиях в Сиэтле в период праздников. Но было бы странно, если бы мы никогда не появлялись в супермаркетах, кто-нибудь мог бы заметить. И иногда мы появляемся и в других магазинах, покупая лампочки, одежду, запчасти для машин, музыку, и все такое. По крайней мере, один из нас, скорее всего, встречался с каждым жителем города, пусть даже мы с ними крайне редко разговариваем.

— Запчасти? Кто-то из вас механик? — спросила я.

— Это Роуз, — сказал Эмметт, нежно погладив жену по щеке. Она скорее ухмыльнулась, чем улыбнулась, однако приняла во внимание его жест и снова повернулась к столу.

Это, должно быть, смотрелось достаточно нелепо — самодовольная модель с руками по локоть в машинном масле, однако я не стала над ней подшучивать — с одной стороны, я не была уверена, что она меня за это не загрызет, и с другой — это прозвучало бы плохо и глупо.

*

Звонок возвестил о конце обеденного перерыва. Эдвард проводил меня на биологию, от его недавнего раздражения после разговора о душах не осталось и следа. Затем он пошел на свое место, а я присоединилась к Анжеле.

На полпути к своему месту я начала жалеть о том, что сменила партнера по лабораторной. Анжела была хорошей, да и как партнер по лабораторным тоже ничего, однако я не могла с ней поболтать в классе — и конечно, если я хотела, чтобы она меня услышала, мне нужно говорить достаточно громко, а при этом меня слышали бы и остальные. И мы все еще проходили анатомию клеток. Если бы у меня был способ обменять собственные митохондрии на шанс никогда больше не слышать о них от учителя биологии, который снова объяснял эту тему, я бы так и сделала.

Насколько хуже было Эдварду? Его образование было в несколько раз лучше, чем у человека, который сейчас рассказывал ему про строение клеток. Он ничего не забыл с тех пор, как в последний раз все это слышал; должна признать, скрепя сердце, что если бы сейчас провели быстрый тест на знание текущей лекции, то седьмую или восьмую часть от нее я бы не смогла вспомнить. И при этом он ходил в школу добровольно. Возможно, на уроках он просто думал о чем-нибудь другом.

Я задумалась, о чем он мог бы размышлять. Об акулах и коралловых рифах? О спряжениях глаголов на португальском?

Обо мне?

Итак, что я вообще собираюсь делать со всей этой фигней про души? Это настоящая проблема — если Эдвард считает, что души важны, а у вампиров их нет. Прежде всего, не думаю, что это полезно для его самооценки. Очевидно, что он любит и уважает Эсме и остальных членов семьи. Но тогда от его убеждений попахивает двуличностью. Как он может заботиться о вампирах и находить людей “скучными”, как сказала Элис, и одновременно думать, что смертные обладают некой потрясающей ценностью, которая превосходит все преимущества вампирской жизни и ради которой не жаль даже умереть? Если провести аналогию, то представьте, что я решила считать своей высшей ценностью желтый цвет, а потом бы начала подавать Чарли на завтрак бананы, яйца и тыквы, действуя так, словно Чарли, хотя он не желтый, важнее, чем желтые предметы, которым я перед этим из-за цвета присвоила наивысший приоритет.

Если Эдвард на самом деле верил в свои слова, почему он не уничтожил Эмметта в первый же раз, когда тот кого-то убил, ну или хотя бы не попытался это сделать? Если люди имеют более высокую ценность, чем вампиры, тогда любой вампир, который представляет опасность для человека, не должен существовать в независимости от того, умышленно он хочет повредить человеку или нет. Опасных собак усыпляют, даже если за ними нет никакой вины — просто потому, что они могут нанести вред людям — более ценному виду.

Эдвард мог верить в души, в их важность, в то, что вампиры не имеют душ — но его действия расходились с его убеждениями — исключая тот случай, когда он пытался решить, какой совет дать мне.

Было несколько способов это объяснить.

Первый: Эдвард на самом деле меня не любит и дурачит всю свою семью (включая Элис с ее видениями о нашем счастье), ну или они подыгрывают ему сознательно, и он по каким-то неясным причинам тщательно вводит меня в заблуждение, но при этом вечно так делать не собирается, или не хочет разбираться с последствиями, если после обращения я вдруг не воспылаю к нему страстью. Крайне неправдоподобно — слишком сложно, и нет явных мотивов для таких ухищрений.

Второй: Эдвард не понимает, что он действует вопреки своим словам насчет душ. Это более вероятно — в частности, это объясняет почему ему было неудобно говорить об Эсме как о бездушном создании, поскольку это показало бы несоответствие между его словами и поведением. Также это не противоречит другим объяснениям.

Третий: Эдвард мечется между эгоистичными и бескорыстными мотивами. Он искренне верит, что для Эсме было бы лучше умереть у подножия скалы, но в то же время считает, что для него самого лучше, что она стала бессмертным вампиром, который всегда может быть частью его семьи — раз уж его собственную душу спасти уже не удастся. Размышления о том, как он рад ее спасению, заставляют его думать о себе плохо, и, кроме того, “волшебная вампирская любовь” заставляет его сильнее беспокоиться о моем благе. Эта причина казалась правдоподобной, хотя и была основана на моем предположении о механизме отношений у вампиров, в котором я не была уверена.