Кроме того, это обеспечило бы мне прикрытие, если бы пришлось снова уезжать за границу: я “позволила” бы Розали повозиться с Элспет, пока мы с Эдвардом взяли бы “немного времени для себя”. Я надеялась, что смогу обойтись без очередной важной поездки, но нужно было учитывать и такой вариант.

— Я буду иметь в виду, — сказала я. — Спасибо. Знаешь, ты могла бы прийти вместе с Элис на фотосессию в ближайшие несколько часов — нам нужно будет наделать очень много фотографий со всеми членами семьи, а не только со мной или с Эдвардом и Элис. То, что я не хочу приносить ее в главный дом, пока идет обращение Джанны, не означает, что остальные не могут навещать Элспет.

— Я приду, — сказала Розали.

Я улыбнулась ей, затем вернулась в основной дом, чтобы забрать запеченные овощи и сделать для Элспет фруктовый смузи. Затем почистила несколько яиц. Хороший, сбалансированный рацион. Эсме уже делала все возможное, чтобы успокоить Джанну, которая обнаружила, что ее просьбы о самоубийстве-с-помощью-вампиров на всех, кроме Мэгги, действуют гораздо менее эффективно.

*

Я принесла всю еду в коттедж, положила в холодильник и пошла в свободную комнату, в которой стояла кроватка Элспет. Эдвард смотрел, как она спит, не желая оставлять ее без присмотра даже на мгновение, но в эту ночь он держал ее за руку, прижимая ее к своему лицу, и сидел с закрытыми глазами.

— Белла, тебе нужно на это посмотреть, — прошептал он очень мягко, чтобы не разбудить ее. Свободной рукой он махнул мне, чтобы я подходила ближе, и приложил ладошку Элспет к моей щеке.

Я могла видеть ее сны.

Я невольно ахнула — не так громко, чтобы разбудить ее, — когда цвета, формы и лица, которые она “вспоминала”, проникли в мой разум. Спокойные, в основном бессмысленные, завораживающе прекрасные. Наши лица — мое и Эдварда — в ее сне встречались наиболее часто, но хотя бы раз промелькнули все, кого она успела встретить. Один раз появилась даже Джанна, под наркозом, равнодушная ко всему, какой Элспет видела ее после своего рождения. Между лицами возникали случайные оттенки цвета, перетекали друг в друга, кружились и рассыпались, образуя произвольные формы.

— Это удивительно, — прошептала я Эдварду, и он улыбнулся мне в ответ, а затем перешел на другую сторону кроватки, чтобы попробовать взять ее руку с другой стороны. Это сработало. Мы замерли, погрузившись в сны Элспет, пока лучи рассветного солнца не проникли в окна, и она не проснулась, смешно зевая. Она заметила, что мы склонились над ней, и прежде чем отнять руки от наших лиц, она отправила нам образ нас самих, прикрепив к картинке чувство некоторого самодовольства. Я представила себе, как она говорит: “Ах, сколько внимания, прямо как я люблю”.

— Как думаешь, такой способ общения задержит развитие у нее речи? — спросила я, поднимая Элспет, чтобы побыстрее пойти ее покормить. Она растет во сне так же сильно, как и во время бодрствования, и, естественно, просыпается голодной. — Овсянка. В холодильнике.

Эдвард разогрел еду в микроволновке, а я схватила ложку.

— Возможно, но не думаю, что он сильно ее замедлит. Похоже, что в основном она нас понимает, и если возникнет такая необходимость, мы всегда можем попросить ее начать использовать слова.

Элспет протянула ко мне руку, и я наклонила голову, чтобы “послушать” ее: она еще раз показала мне картинку с кровью Джанны. — Нет, никакой крови, — ответила я. — Сегодня на завтрак овсянка. Ты ее еще не пробовала. Она может тебе понравиться.

Я отступила на шаг, пока Элспет скорчила мне хмурую рожицу.

— Можешь посмотреть, она действительно чувствует себя нехорошо, или ей просто не нравится вкус еды? Не исключено, что ее потребности в питании, пока она будет расти, будут отличаться от ее диеты во взрослом состоянии, но сейчас она выглядит здоровой, только недовольной.

— Все, что я слышу — это недовольство, — заверил меня Эдвард. Он взял овсянку из микроволновой печи, и Элспет печально вздохнула, когда комнату заполнил аромат “некровавой” пищи.

— Кстати, о том, что ты слышишь, — сказала я, перемешивая овсянку, — почему ты был в таком восторге от ее снов? Для меня они стали новостью, но разве ты не мог их слышать без того, чтобы она тебе их передавала?

— Вообще-то я не могу слышать сны, — ответил он. — Либо они не считаются “поверхностными мыслями” — это моя теория, либо они слишком отличаются от той умственной деятельности, которая у меня происходит, потому что я не сплю — это гипотеза Элис.

— А что думает по этому поводу Элеазар? — спросила я, зачерпнула на пробу ложку овсянки, предложила ее Элспет и выслушала ее тихое хмыканье, пока она пробовала ее на вкус.

— Никогда не приходило в голову спросить, — ответил Эдвард. — В любом случае, предполагается, что сны вообще трудно помнить, пока ты еще человек — я сам вообще не помню этот процесс — так что видеть сны Элспет для меня совершенно новый опыт.

— Из моих записей следует, что большинство снов гораздо сложнее, чем эти — хотя, скорее всего, не в возрасте Элспет. А как ты до этого додумался?

— Она издавала звуки во сне — не разговаривала, но близко к этому, похоже было на бормотание себе под нос, — ответил он. — Стоило попробовать.

— Мня-ям-м… — вздохнула Элспет, и я дала ей еще овсянки. Она жевала ее с унылым и страдальческим выражением на лице.

*

Как и обещала, Розали пришла на фотофестиваль, она смыла масло с рук и снова распустила волосы. Эмметт тоже пришел; Элспет, у которой была отличная моторика, вцепилась в его волосы, как будто это было воронье гнездо на одной картинке.

Когда пришла очередь Розали держать Элспет на руках и позировать, на ее лице была сияющая, гордая, проникающая в самое сердце улыбка — с оттенком грусти. Она либо пыталась забыть, что Элспет не была ее собственным ребенком, что не совсем ей удавалось, либо привыкала к своей роли тети и ее отвлекало что-то другое, связанное с нами или нет… Я глянула на Эдварда в поисках подсказки, но он был спокоен, так что я тоже перестала об этом волноваться.

Элис сделала несколько снимков с Розали, держащей одетую в куртку Элспет, затем отправилась переодевать ее и отдавать в следующие руки. Когда Розали отдала ребенка, ее лицо приняло обычное выражение — высокомерное, нейтральное, погруженное в себя. Обычно оно говорило: вам придется потрудиться, чтобы привлечь мое внимание. Если подумать, возможно, именно поэтому выражение счастья, когда оно появлялось на ее лице, было таким завораживающим. Пока я об этом размышляла, я смотрела на нее и заметила, как слегка дрожат ее брови — почти незаметное движение.

Розали не обращала на меня внимания; она смотрела, как Эдвард позировал для своих фото с Элспет. После того, как Элис удовлетворили их снимки, в кадре появилась я, затем были фото нашей небольшой семьи, потом Эдвард отошел, Элспет переоделась, а я сама сфотографировала ее.

Это была запутанная последовательность задач, но мы справлялись довольно быстро, и Элспет не была такой уж неженкой — нам не нужно было одевать и переодевать ее так, будто она была сделана из мыльных пузырей. (Если бы мы совсем не заботились о ее безопасности, тогда, конечно, мы могли бы ей навредить, но избежать таких ситуаций было достаточно легко, и это не особо нас замедляло.) На всю фотосессию ушло около пятнадцати минут. Пританцовывая, Элис покинула нас сразу после того, как сделала последний снимок, и отправилась сбрасывать фотографии на свой компьютер, чтобы сделать меня на этих снимках с розовой кожей и карими глазами, специально для тех членов семьи, которые все еще оставались в неведении.

Розали задержалась, даже когда Эмметт уже ушел.

— …Хочешь покормить ее сегодня утром? — спросила я. Мы кормили Элспет пять раз в день, что для ребенка ее возраста было нормальным графиком питания — если не считать того, что мы давали ей гигантские порции обычной твердой пищи. Хотя в ее случае, пожалуй, жидкая диета была бы намного более странной, потому что под жидкостью подразумевалась кровь. — Посмотрим, любит ли она яйца?