— Я так больше не могу, — пожаловался я Лоай. — Сколько нужно времени, чтобы все закончить? Несколько месяцев в тюрьме? Проходит следствие. Вы отпускаете меня. Потом я возвращаюсь и заканчиваю колледж. Я вернусь на работу в АМР США и заживу нормальной жизнью.
— А как же отец?
— Я не собираюсь оставлять его на произвол судьбы. Арестуйте его вместе со мной.
— Ну, если ты так хочешь. Правительство будет счастливо, если мы наконец поймаем Хасана Юсефа.
Я рассказал матери, где скрывается отец, и разрешил ей навестить его. Через пять минут после ее прихода на конспиративную квартиру весь район заполонили спецназовцы. Солдаты бежали по улицам, выкрикивая, чтобы гражданские лица не покидали свои дома.
Одним из этих «гражданских лиц», который курил наргиле (турецкую трубку) перед крыльцом, был не кто иной, как мастер по изготовлению бомб Абдулла Баргути, не подозревавший, что живет по соседству с Хасаном Юсефом. А бедный израильский солдат, велевший ему укрыться в доме, не знал, что обращается к убийце, в поисках которого израильские спецслужбы сбились с ног.
Все пребывали в неведении. Отец не знал, что его сдал собственный сын, чтобы защитить от смерти. АОИ не знала, что Шин Бет все это время был в курсе местонахождения Хасана Юсефа и некоторые их солдаты даже обедали и наслаждались послеобеденным сном в доме, где прятался отец.
Как обычно, отец сдался без сопротивления. И он, и другие лидеры ХАМАС решили, что Шин Бет выследил мать и таким образом обнаружил укрытие. Конечно, мама была расстроена, но одновременно вздохнула с облегчением, потому что ее муж был в «безопасном месте» и за ним больше не гнались израильтяне. «Увидимся вечером», — сказал мне Лоай, когда все было кончено.
Солнце уже зашло за горизонт, я смотрел в окно, наблюдая за тем, как двадцать спецназовцев вбежали во двор и заняли свои позиции. Я знал, что мне нужно пригнуть голову и приготовиться к грубому обращению, которое, правда, продлится недолго. Пару минут спустя подъехали джипы. За ними — танк. АОИ окружила район. Кто-то прыгнул на мой балкон. Еще кто-то постучал в дверь. «Кто там?» — крикнул я, притворяясь, будто не знаю этого. — «АОИ! Откройте дверь!»
Я открыл дверь, они повалили меня на пол, быстро ощупав на предмет оружия. «Здесь есть еще кто-нибудь?» — «Нет».
Не знаю, почему вдруг они решили спросить об этом. Как бы то ни было, они стали стучать во все двери и обыскивать дом, комната за комнатой. Как только мы с отцом вышли, я лицом к лицу столкнулся со своим другом. «Где ты был? — спросил Лоай резко и грубо, как если бы я действительно был тем, кем притворялся. — Мы искали тебя. Хочешь, чтобы тебя убили? Должно быть, ты сумасшедший, раз сбежал от нас в прошлом году».
Группа обозленных солдат стояла и слушала его. «Мы взяли твоего отца, — сказал он, — и наконец-то поймали тебя! Посмотрим, что ты скажешь на следствии!»
Двое солдат затолкнули меня в джип. Лоай снаружи нагнулся ко мне и так, чтобы никто не слышал, спросил: «Как ты, дружище? Все в порядке? Наручники не трут?» — «Все отлично, — сказал я. — Просто забери меня отсюда и не позволяй солдатам избивать меня в дороге». — «Не беспокойся. Один из моих парней поедет с тобой».
Меня привезли на военную базу «Офер», и пару часов «допроса» мы провели в той же комнате, где обычно встречались, попивая кофе и обсуждая ситуацию. «Мы собираемся перевести тебя в „Маскобийю“, — сказал Лоай. — Ненадолго. Притворимся, что ты прошел через жестокие допросы. Твой отец уже там, и вы сможете увидеться. Его не допрашивают и не пытают. Затем мы отправим тебя под административный арест. Ты проведешь там несколько месяцев, а потом мы попросим продлить твой срок еще на три месяца, потому что с твоим „статусом“ ты должен сидеть в тюрьме довольно долго».
Увидев следователей, даже тех, кто пытал меня во время первого заключения, я был удивлен, обнаружив, что не испытываю злобы или чего-либо подобного к этим людям. Я могу объяснить это, только приведя стих Послания к евреям (4:12): «Ибо слово Божие живо, и действенно, и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, суставов и мозгов и судит помышления и намерения сердечные». Я перечитывал эту фразу много раз и долго размышлял над ней, а также над заповедью Иисуса прощать врагов и любить обидчиков. Я все еще не мог принять Иисуса Христа в качестве Бога, и тем не менее его слова жили и «работали» внутри меня. Я не знаю, как еще я смог бы научиться видеть в людях прежде всего людей, а не евреев и арабов, заключенных или их мучителей. Даже старая ненависть, заставившая меня купить автоматы и желать смерти израильтянам, была вытеснена любовью, суть которой я пока не понимал.
На пару недель меня поместили в одиночку. Раз или два в день, в свободное от допросов время, мои друзья из Шин Бет приходили ко мне в гости, чтобы поболтать о том о сем. Меня хорошо кормили, и я оставался самой большой тайной этой тюрьмы. На сей раз не было вонючих колпаков, сумасшедших горбунов и песен Леонарда Коэна (хотя он стал моим любимым певцом — странно, не правда ли?). По Западному берегу ходили слухи, что я стойкий парень, который ничего не сказал израильтянам даже под жестокими пытками.
За несколько дней до перевода меня отвели в камеру к отцу. Облегчение отразилось на его лице, когда он протянул мне руки для объятий. Он удерживал меня на расстоянии вытянутой руки, смотрел и улыбался. «Я последовал за тобой, — сказал я, смеясь. — Я не мог жить без тебя».
В камере было еще двое заключенных, мы много шутили и вообще весело провели время. Честно говоря, я был счастлив видеть отца в безопасности, пусть и за решеткой. Никаких ошибок. Никаких ракет с неба.
Когда он читал нам Коран, я наслаждался, глядя на него и слушая его бархатный голос. Я думал о том, каким мягким отцом он был для нас, детей. Он никогда не заставлял нас вылезать из кроватей к утренней молитве, но мы всегда вставали, потому что хотели, чтобы он гордился нами. Он посвятил свою жизнь Аллаху в очень раннем возрасте и своим примером передал свою преданность и нам.
Теперь же я думал: «Любимый отец, я так рад сидеть здесь с тобой. Я знаю, тюрьма — последнее место, где бы ты хотел сейчас находиться, но если бы ты не был здесь, твои истерзанные останки уже лежали бы в черном полиэтиленовом пакете». Иногда он поднимал глаза и смотрел, как я улыбаюсь ему с любовью и признательностью. Он не понимал причину, а я не стал ничего объяснять.
Когда охранники пришли за мной, мы с отцом крепко обнялись. Он показался мне таким хрупким, и все же я знал, насколько он силен. Мы очень сблизились за последние несколько дней, и мое сердце словно разрывалось на части. Трудно было расставаться и с офицерами Шин Бет. За годы совместной работы у нас сложились действительно близкие отношения. Я вглядывался в их лица и надеялся, что они понимают, как я восхищаюсь ими. Они же смотрели на меня виновато. Они знали, что следующая остановка на моем пути принесет мало удовольствия.
Лица солдат, надевших на меня наручники, имели совершенно другое выражение. Для них я был террористом, который сбежал от АОИ, поставив ее в глупое положение. На этот раз меня привезли в тюрьму «Офер», расположенную на территории военной базы, где я регулярно встречался с Шин Бет.
Моя борода выросла длинной и густой, как и у остальных заключенных. Я включился в повседневную жизнь тюрьмы. Когда приходило время молитвы, я кланялся, становился на колени и молился, но уже не Аллаху. Теперь я молился Создателю всего сущего. Я становился все ближе к Нему. Однажды в библиотеке, в разделе «Мировые религии», я нашел Библию на арабском языке. Это был полный свод Библии, не только Новый Завет. Никто даже не прикоснулся к ней. Могу поспорить, что никто и не знал о ее существовании. Какой подарок от Бога! Я читал ее снова и снова.
Время от времени ко мне подходили и пытались тактично выяснить, что я делаю. Я объяснял, что изучаю историю и поскольку Библия — древняя книга, она содержит полезные сведения. К тому же ценности, которым она учит, действительно великие, и, по-моему, каждый мусульманин должен прочесть ее. Люди находили такое объяснение вполне приемлемым. Единственный раз, когда они смотрели на меня с подозрением, — во время Рамадана. Им казалось, что я посвящал Библии больше времени, чем Корану.
